Волшебная гайка

После обеда мама сказала, чтобы я собирался. И Лешке тоже сказала. За то, что он окончил институт, она решила купить ему подарок.

— Только мы с отцом не знаем, какой, — смущенно улыбнулась мама. — Думали, думали и ничего не придумали. Вместе походим и выберем.

— Я знаю, мамуня, что мне нужно, знаю, — защебетал Лешка и полез целоваться.

В универмаге он потащил маму в отдел, где продают часы. Мама пошла за ним не очень уверенно и все оглядывалась на меня, боялась, наверное, что я потеряюсь.

Часы Лешка выбрал самые красивые и дорогие.

— Лешенька, — шепнула мама, — может, лучше что-нибудь другое? Какую-нибудь нужную вещь… Часы ведь у тебя есть.

— Эти? — спросил Лешка и протянул маме руку. — Мамуня, родная, какие же это часы? Им давно пора на свалку.

Мама пошла платить деньги.

Лешка целовал ее у стеклянного прилавка и бормотал:

— Родная, любимая, я ведь уже инженер. Я стану работать и подарю тебе золотые часы. Ты выбери, выбери сейчас.

Он потянул ее к тому месту, где под выпуклой витриной лежали женские часы. Он заставил ее показать, какие ей нравятся. Мама не хотела показывать. Она чуть не заплакала оттого, что Лешка такой добрый и ласковый.

Пальто мне, конечно, не купили. Не хватило денег. Старые Лешкины часы по наследству перешли к Вовке. Мне опять ничего не досталось. Кроме, разумеется, еще одной шишки.

От того, что Лешка стал инженером, ровно ничего не изменилось. Только мне на инженера стало не так удобно орать.

Но я все равно орал. А он только улыбался.

— Сергуня, милый, как твои делишки? — мурлыкал он.

— Не смей называть меня Сергуней! — орал я. — И милым!

— Мамуня, — спрашивал он, — обед скоро? Однажды Лешка вернулся домой не один, а с девушкой.

У девушки падали на виски крупные белые локоны и странно косили голубые глаза. Глаза у нее косили так, что не понятно было, в какую сторону она смотрит. Один зрачок смотрел вправо, другой влево.

— Мамуня, — сказал Лешка, — познакомься, родная, это моя жена.

Мама хотела улыбнуться, но вместо этого тихо заплакала. Она даже не заплакала, а просто слезы сами побежали у нее по щекам.

Лешка стал ее целовать и говорил девушке:

— Видишь, какая у нас мама. Пятеро детей — и такой молодец. Правда, она изумительно выглядит? Милая моя мамуня, хорошая моя, любимая…

Жить у нас Лешка не стал, переехал к своей жене. Он забрал с собой сервант из столовой, настольную лампу из нашей с Вовкой комнаты и шкаф из маминой спальни.

— Молодым нужно помогать, — сказала нам мама. — Они начинают жить.

Они начинают! А мы что, кончаем, что ли? Я мужественно сражался за лампу, но, разумеется, потерпел поражение. Меня утешило лишь то, что вроде и у меня намечаются кое-какие проблески в жизни. Я думал, что Вовку поселят в Лешкиной комнате, а я, как человек, расположусь в собственной. Только зря я так думал. Я же Макар. В Лешкину комнату поселили Иринку и Таню. А я, как и прежде, остался с Вовкой.

Я снова выносил, относил, приносил и натирал. Плюс к тому мама стала меня пилить, что я совсем не бываю у Лешки. Но я один раз побывал у него и насытился по горло.

— Сергуня, — встретил он меня в прихожей, — милый. Какой ты молодец, что заглянул. Галюня, посмотри, кто к нам! Вытирай скорой ножки.

У меня далее рот раскрылся от удивления. Но я сразу сообразил, что теперь он полы натирает сам. Пришлось пошаркать ботинками по резиновому коврику.

Лешка провел меня к двери. Галюня лежала на диване под розовым торшером и читала книгу. Она повела на меня косым глазом.

— Здравствуй, Сергуня.

Во, уже научилась у Лешки! Я ей хотел ответить, да постеснялся. В гостях все же.

Напротив дивана стоял мамин шкаф, в углу — сервант, на письменном столе — лампа. Наша с Вовкой законная лампа, за которую я получил от папы подзатыльник с разъяснением: «Не жадничай». А я разве жадничал? Просто обидно, потому что несправедливо. Он инженер и может сам купить себе любую лампу.

Посредине комнаты лежал большущий толстый ковер с цветами и зелеными закорючками.

Лешка сказал:

— Галюнин папа подарил. Снимай ботиночки, а то испачкаешь.

— Как? — растерялся я.

— На свадьбу подарил, — похвастался Лешка.

Я ему про Фому, а он про Ерему. Но пускай бы мне лучше ноги поотрубали, чем ботинки снимать. И не потому, что носки заштопанные, а просто от обиды. Мне очень хотелось заорать на Лешку и кое про что ему напомнить. Но я не заорал. Я сел при входе в угол, как швейцар. Сел и спрятал под стул ботинки.

— Как, Сергуня, делишки в школе? — спросил Лешка. — Двоечек не нахватал?

Галюня лежала и читала.

Я сказал, что мне пора, и ушел.

И с тех пор больше к ним не хожу.

Не тянет.

Лешка, между прочим, тоже к нам не часто заглядывает. И если приходит, то все по делу.

Тут пришел как-то и сидит. А я точно знаю: что-нибудь ему да нужно. Но он сидит, молчит и смотрит телевизор. Даже странно. Я тоже смотрю, и мама. Вовка в институте (он днем работает, а вечером учится), папа еще с завода не вернулся, Таня с Иринкой уроки делают.

Вот сидим мы и молчим. По телевизору показывают кино про бригаду коммунистического труда с Кировского завода. В комнате темно, и поэтому в сон клонит.

Я сижу и кручу на пальце цепочку с собачьей медалью. Я ее у Петьки на две старинные монеты выменял. А Петька ее на улице нашел. Наверное, какая-нибудь ученая собака потеряла. Медаль здоровая. Вот я ее и кручу от скуки.

Вдруг Лешка говорит:

— Мамуня, тебе будильник не нужен?

— Какой будильник, Лешенька? — спрашивает мама.

— А вот.

Лешка вытащил картонную коробочку, достал из нее будильник и к телевизору протянул, чтобы видно было.

— Смотри, какой красивый.

Будильник действительно ничего, особенно в темноте. Так весь и блестит от синего света.

— Возьмешь? Это все из-за Галюни. Предупреждал ее: ничего без меня не покупай. Но она купила. И я в тот же день купил. Теперь у нас два будильника. А в магазин обратно не берут.

— Спасибо, Лешенька, — сказала мама. — Оставь. Я давно собиралась купить будильник, а то Иринку утром в школу не поднимешь.

Я сижу себе и кручу медаль. Мне что? Мне будильник не нужен. Я и без него отлично вскакиваю.

Лешка приложил будильник к руке, рядом с часами, которые ему мама подарила, и говорит:

— Ходит точнёхонько, минутки и минутку.

— Хорошо, — сказала мама и поцеловала Лешку в висок. — Оставь.

Лешка ее тоже поцеловал и говорит:

— Он, мамуня, пять сорок стоит. Мама не ответила.

А Лешка поставил будильник на телевизор и поднялся.

— Ты с деньгами, мамуня, не спеши, — сказал Лешка, — потом, когда будут.

У меня даже медаль остановилась. Я почувствовал, что сейчас размахнусь и садану Лешке собачьей медалью прямо по башке. Пробить, может, и не пробью, а шишку наварю порядочную.

Я не успел ему садануть. Я, наверное, растерялся. А может, он слишком быстро ушел.

Мы сидели и смотрели телевизор. Про коммунистическую бригаду. Медаль крутилась у меня на пальце, как бешеная.

Вдруг будильник как зазвенит! Мама вздрогнула и очнулась. Нажала кнопку, чтобы он замолчал, и вздохнула.

— Отцу ничего не говори, — попросила она. — Не нужно. Пять рублей все равно не деньги. Выкроим…

На другой день я потихоньку сунул будильник в карман и поехал на Васильевский остров. Я продумал все, что выложу своему родному братцу. Я целых пять уроков готовил речь. Я сидел в классе лучше любого отличника.

Меня даже вызывать не стали. Подумали, наверное, что заболел.

В кармане на груди торопливо стучал будильник. Он так спешил, словно отстукивал последние минуты. Но я совсем не собирался швырять будильником в Лешкину голову. Зачем портить хорошую вещь?

Я уже поднимался по Лешкиной лестнице и вдруг остановился. У меня мелькнула идея. Совершенно сногсшибательная. Я повернул обратно.

Во дворе длинными полосами лежали синие тени. Весеннее солнце начисто высушило асфальт. Земля тоже уже подсохла и была утрамбованной и чистой. От нее пахло, как на даче из бабушкиного погреба.