Волшебная гайка

А вечером ясно что. Вечером Петя глянул на меня тигриными глазами, сказал животом «м-м-м» и быстро-быстро стал бегать по потолку.

— Дорогие родители, — мычал он, бегая там, — папа и мама, обратите внимание, я прилагаю максимум усилий, чтобы не изуродовать эту несносную девчонку так же, как в свое время бог изуродовал черепаху.

— Петя, — скапала я ангельским голосом, — а как бог изуродовал черепаху? Я и не знала, что он ее изуродовал. Когда он ее в свое время изуродовал?

— Тогда! — зарычал Петя. — Запомни: если подобное повторится хотя бы еще раз, ты очень позавидуешь черепахе.

Подобное! Несъедобное! Это Петя изъяснялся такими словами потому, что боялся, как бы про его Наташеньку не узнали папа с мамой. Подобное, несъедобное, черепахоутробное. Ну и что такого уж худого в черепахе? Ничего в ней такого особенно худого и нет. Даже наоборот. Вполне симпатичное животное. И со своими удобствами. А что? Пожалуйста, уродуй меня, как черепаху. Надеваю форму прямо на костяной панцирь и — в школу. Попробуй меня ковырни. Подхожу к самому нашему драчуну в классе, к Гоше Тюняеву, и щелкаю его прямо в нос. Он меня, конечно, с ходу портфелем по голове. А я голову — фьють! — и внутрь. Тогда он меня со всего маха коленкой. И — ай-яй! — отшибает себе всю коленную чашечку вместе с блюдечком. Тут скорая помощь, врачи, санитары… Мама говорит:

— Вы прекратите гомонить на всю квартиру или не прекратите?

Папа говорит:

— Хоть, честное слово, из дому беги.

Бабушка говорит:

— Удивительно отчетливо вспоминаю свою горячую молодость.

У нас дома когда начинают говорить, то сразу все вместе. Получается, как все равно в опере, где каждый исполняет свою партию. Тут мы все вместе тоже хорошо попели.

Но вот прихожу я через несколько дней в школу, а навстречу мне Вова Крючков. Тот самый Вова, который никогда в жизни не приближается ко мне ни в школе, ни на улице ближе чем на сто тысяч километров. В одном доме живем, а словно на разных континентах.

— Кто это у тебя, Люда, — спрашивает он, — такие знакомые: Витя, Юра и Боря?

Я сначала и не сообразила ничего.

— Никаких, — отвечаю, — у меня таких знакомых нету. С чего ты взял?

— С того с самого, — говорит он.

Тут до меня дошло, в чем дело, и я расхохоталась.

— Ха-ха-ха! — говорю. — Ты, наверное, разговаривал по телефону с моим братом Петей. Так вот, имей в виду, что мой старший брат Петя большой шутник. Он тебя нахально обманул. Я одну его девушку проучила, так и он тоже… Ха-ха-ха! Она, понимаешь, вцепилась в него — прямо не знаю. Я ей по телефону и говорю: это кто? Это Светлана или Вера? Будто у Пети их сто штук — Светлан с Верами. А ее на самом деле Наташей зовут. Понимаешь?

— Понимаю, — говорит Вова Крючков. — Выходит, у вас вся семья такая?

Ну что с ним толковать? Я перестала говорить «ха-ха-ха», повернулась и молча отправилась в класс. Но на уроках чувствую, Вова Крючков смотрит на меня и смотрит. А у меня вообще-то есть на что посмотреть. Я внешне ничего, привлекательная. У меня и голова красиво посажена, и нос выразительный, горбинкой, и глаза лучистые, и фигура в норме. Мы ведь, женщины, всегда чувствуем, если у нас есть на что посмотреть. Я, например, это с детского садика чувствую. Если не раньше.

На другой день я на уроках уже вообще ничего не соображала. Потому что все время ощущала на себе не только Вовин взгляд, но и взгляды других мальчишек. Вова-то Крючков самый красивый у нас в классе. А раз на меня самый красивый стал глазеть, за ним, естественно, хором все остальные. Точно бараны. Так прямо и прожигают меня взглядами.

После уроков подскакивает ко мне Гоша Тюняев, нахал и драчун, и говорит:

— Хочешь, я тебе портфель до дому донесу? У всех на виду.

— Нет, — отвечаю я ему, — не хочу.

А сама, как черепаха, уже готовлюсь голову в панцирь спрятать.

Но он ничего. Помялся и говорит:

— Если кто к тебе станет приставать, ты сразу мне скажи. Я его быстренько отучу. Ты мой способ знаешь.

Что началось! Кто из мальчишек мне самую лучшую заграничную жвачку несет, кто мороженое, кто билет в кино предлагает, кто готов за меня в моих же тетрадях домашние задания делать. И чем больше всеобщего внимания проявлялось ко мне, тем сумрачней становился Вова Крючков. А чем сумрачней становился он, тем больше старались остальные мальчишки.

Замкнутый круг!

Девчонки только губы ехидно поджимают и по углам шепчутся.

— Во Дунаева завлекает! Во перья распушила! Я им говорю:

— Дуры вы ушастые. Кого я завлекаю? Никого я как раз и не завлекаю.

А они отвечают:

— Ладно, ладно, Людка, у тебя отлично получается. Валяй дальше.

Ну, дела! Во брат мне устроил. Я со своими неожиданными переживаниями враз забыла про его пигалицу. Мне теперь знай от своих вздыхателей отбивайся да в зеркало поглядывай. Меня со всей этой историей словно магнитом потянуло к зеркалу. Гляжусь и гляжусь, точно последняя дура. И никак не могу наглядеться.

Короче, вскоре в классе не осталось ни одного равнодушного ко мне мальчишки. Из других классов уже стали прибегать. Даже из девятых.

— Где тут у вас красавица Дунаева?

А перед Новым годом Вова Крючков совсем свихнулся. Перешел, как говорится, всякие грани.

Возвращаюсь я из школы домой, бабушка меня в прихожей встречает. Стоит у двери в кухню и смотрит на меня сожалеющим взглядом. У нее обычно такой взгляд, когда я случайно что-нибудь разобью или схвачу двойку. Но тут я как раз и не била ничего, и на уроках меня ни по одному предмету не спрашивали.

— Ты чего? — говорю я, а сама спокойно раздеваюсь. — Х-м! — делает носом бабушка. Что означает: знаем мы про тебя все насквозь и даже глубже.

Гляжусь в зеркало, которое тут же в прихожей. Форма не помята, нигде не порвана и не испачкана. А на столике возле телефона стоит открытка. Обычная открытка, которые приходят перед Новым годом. Дед-мороз, снегурочка и часы Кремлевской башни.

Беру открытку и переворачиваю ее. «Дорогая Люда!» Я — сразу на подпись. Читаю и от ужаса не знаю, куда деваться. Подпись там такая: «Искренне твой Вова Крючков». Середину я уже и читать не стала. Обычные слова. «Поздравляю тебя с Новым годом! Желаю здоровья, успехов и большого личного счастья!» А ниже та самая подпись.

Вот это Вова отмочил! И не понять: то ли он действительно от великой любви голову потерял, то ли такая шутка.

Впрочем, какая разница. Я шутки ценить умею. По телефону Вова, конечно, пошутить не мог. Или хотя бы в письме. Открыточку прислал. Специально, чтобы каждый мел возможность в нее заглянуть. Заглянуть и прочесть: «Дорогая Люда!» «Искренне твой». Мой! Мой собственный Вова. И совершенно искренне. Жаль, он еще не написал: «Крепко и совершенно искренне тебя обнимаю и целую». Шутить так шутить. Чего уж!

Нет, это ведь надо! «Искренне твой» и «дорогая». Ясно, бабушка сразу невесть что подумала. Я бы на ее месте тоже подумала.

Не поднимая глаз на бабушку, топаю я прямо в туалет. Открытку в мелкие кусочки и — в унитаз. И пять раз воду спустила.

А что дальше? К Гошке Тюняеву бежать? Чтобы Гоша Тюняев тоже с Вовой немножечко пошутил? Однако я решила не горячиться и посоветоваться сначала с Петей.

Что и как, я, разумеется, Пете не сказала. Просто мне нужно немного наперчить одному человеку.

— Какому? — спросил Петя. — Вове Крючкову?

— Почему обязательно Вове Крючкову? — вспыхнула я.

— Он тебе что, нравится? — говорит Петя.

— Ты что?! — так и подскочила я. — Совсем обалдел!

— Но если он тебе не нравится, — говорит брат, — зачем же ты ему бяку собираешься устраивать.

Странная логика. Я и не знала, что мой брат подкладывает бяку только тем, кто ему нравится.

В общем, стал брат придумывать, что можно устроить «одному человеку».

— Жил, — говорит, — в городе Нью-Йорке профессор, химик и зануда, думающий, что, кроме химии, никаких других предметов на свете не существует. Так вот, чтобы он так не думал, студенты решили подарить ему на день рождения гроб. Представляешь, сидит профессор дома, отмечает с родственниками день рождения. Звонок в дверь. Вы такой-то? Вам тут просили доставить. И вносят гроб.