Путешественники в третье тысячелетие

Мы с Васькой поглядели друг на друга и расхохотались: грязь лепешками налипла на штанах и на куртках, а физиономии были черные.

— Знаешь, Челночище, если мы сейчас домой явимся, нам попадет. Пойдем в степь, пообсохнем, и грязь сама отвалится.

Мы решили сходить к Дубовому буераку. Раньше там была дубовая роща, а в войну ее вырубили, и от пеньков каждую весну идет молодая поросль. Там течет ручей. Русло ручья размыли вешние воды, и получился глубокий овраг.

Мы прилегли на сухом пригорке возле буерака. Он доверху был наполнен рыхлым зернистым снегом, покрытым тонкой ледяной коркой: это за ночь подмерзла натаявшая вчера вода. Глубоко под снегом звенел ручей. Почти посередине оврага, чуть поближе к нам, на снегу лежала свалившаяся зимой с воза большая охапка сена.

Васька Таратута лениво подставил солнышку другой бок и сказал:

— Вот не полез бы я за этим сеном, хоть ты мне за это золотые горы сули… или даже пятерку по русскому!

Я расхохотался, потому что у Васьки с русским дело никогда не ладилось и из-за этого он даже просидел в третьем классе два года.

За сухими стеблями бурьяна и татарника мелькнуло что-то рыжее, и мы увидели Кубрю. Он бежал, очевидно, по следам зверя и изредка потявкивал.

— Поиск ведет… — почему-то шепотом сказал Васька.

Щенок протрусил мимо, не обратив на нас внимания. Он подбежал к буераку и смело ступил на ледяную корку.

И вдруг случилось несчастье: слабая корка наста подломилась, и Кубря ухнул в рыхлый снег. Торчало только ухо да хвостик. Щенчишка отчаянно пробивался к островку сена: он чуял, что там его спасение.

Мы стояли затаив дыхание и так волновались, что сердце готово было выскочить из груди.

— Подвигается! — вдруг крикнул Васька.

Наконец Кубря стоял на спасительном островке и отряхивался.

— Ура, ура! — дико заорали мы и вдруг смолкли.

— Ура-то ура, — рассудительно выразился Васька, — а как его оттуда выручить?

Кубря будто понимал, что мы о нем разговариваем, смотрел на нас умным печальным взором и тихонько повизгивал. Мы долго думали, что делать, и мне показалось, будто я придумал.

Мы решили наломать бурьяну, дубовых веток и сделать из них настил, чтобы по нему подползти к островку.

У Васьки был складной нож, и мы принялись за дело.

Мы посоветовались, кому ползти, и я сказал, что мне: я меньше ростом и легче Васьки. Васька согласился.

Я осторожно пополз на животе, стараясь как можно медленнее двигать коленями и локтями. Кубря радостно завизжал, увидев, что я иду на выручку, и хотел броситься навстречу, но Васька зыкнул на него страшным голосом:

— Лежать!

Дед Филимон обучил щенка слушаться этой команды, и Кубря тут же лег на сено.

Я полз и со страхом чувствовал, как сухие стебли бурьяна трещат и ломаются под тяжестью моего тела… И вот настил не выдержал, и я не успел глазом моргнуть, как оказался под снегом.

Снег был холодный, пропитанный ледяной водой, а меня от страха мгновенно прошиб пот. Но потом я с радостью почувствовал, что мои ноги уперлись во что-то твердое, скорее всего в коряжину — их много валяется на дне буерака.

Васька Таратута, видно, сильно испугался, но старался не показать этого и успокоительно махал мне рукой:

— Ну как ты, Гришуха? Живой? Держишься?

— Держусь, — прохрипел я. — А только долго не простоять…

Васька побежал разыскивать длинную палку, а я остался в ледяной каше, и холод начал растекаться у меня по телу, а в голове была одна дума, как бы не соскользнуть с коряги: ведь тогда я совсем утону в снегу…

Пальцы ныли от напряжения, холода, и стоять с каждой секундой становилось все труднее. Мне казалось, что прошли целые часы, как убежал Таратута, а мне он потом сказал, что вернулся через пять минут. Я уже совсем окоченел и обессилел, когда появился Васька с длинной палкой. У меня от радости сразу прибавилось сил, и я ухватился за палку.

Васька Таратута в нашем классе самый сильный: он чемпион по борьбе и метанию молота. Васька тащил медленно и осторожно. Наконец я оказался вблизи берега.

— Давай руку, Челночок! Держись!

И одним рывком он выбросил меня на берег. Я весь дрожал как осиновый лист, у меня зуб на зуб не попадал.

— Скидавай все живо! Не разговаривай! — приказал Васька и отдал мне свою куртку и штаны.

Сам, кое-как натянув мои выжатые штаны, он побежал искать доску — положить ее на снег.

— Грейся на солнышке! — крикнул он мне.

Я очень обрадовался, что Васька не думает оставить здесь Кубрю. Мне стало легко и спокойно, и даже солнце как будто начало греть сильнее. Наконец появился Васька с доской.

Доску мы пропихнули к сенному островку, и щенок промчался по ней с веселым лаем.

Потом мы пошли к деду Филимону, обсушились на теплой печке и как ни в чем не бывало разошлись по домам.

Так были спасены от гибели двое: Кубря и я. Вот что значит иметь хорошего друга!

Только бы мама ничего не узнала!

Глава восьмая. Случай на уроке русского языка (из дневника Гриши Челнокова)

23 марта. Я давно собирался написать поподробнее про нашего классного руководителя Ивана Фомича.

Когда мы перешли в пятый класс, то, по правде говоря, побаивались Ивана Фомича. Он седой, старый, ему уже лет под пятьдесят. У него нет левой ноги — потерял на войне. Нас сначала напугала его требовательность и строгость. Но потом мы увидели, что он совсем не такой строгий, как кажется.

Для Ивана Фомича школа — все. Его семья погибла во время оккупации. Он почти все время проводит в школе, здесь готовится к урокам, проверяет тетрадки, читает. Только поздним вечером, когда гаснет огонь в окне учительской, мы знаем, что Иван Фомич ушел домой.

Убедились мы, что Иван Фомич очень справедливый, любимчиков у него нет. Если пятерку поставит, то заслуженную, но и за двойки обижаться не приходится — их получаешь за дело. А двойки у Ивана Фомича получать очень неприятно: он так огорчается, что тебе становится стыдно. И только крайность, вроде интересной футбольной игры, заставит пойти на русский язык с невыученным уроком…

Мы полюбили Ивана Фомича и за него, как говорится, готовы в огонь и в воду.

Сегодня на его уроке произошел такой случай. Мы занимались разбором предложений, и Васька Таратута стоял у доски, как вдруг дверь скрипнула и показалась голова нянечки Агафьи Васильевны.

— Иван Фомич, — сказала нянечка громким шепотом, — там книги для библиотеки привезли, и шофер не хочет дожидаться переменки.

Иван Фомич поморщился: он не любит отрываться от урока. Но делать было нечего.

— Челноков, Зенкова, идемте со мной. А остальные занимайтесь разбором самостоятельно, да не шумите, не мешайте другим классам.

Мы отсутствовали минут семь-восемь, а когда вернулись в класс, Васька Таратута возле классной доски ходил на руках, а все прочие глазели на него и ужасно хохотали.

Физиономия у Васьки налилась кровью и была красная, как бурак, а рыжие волосы растрепались. Увидев учителя, Васька испугался, хотел встать, но рука у него подвернулась, и он грохнулся об пол, да так, что гул пошел. Он, наверное, здорово ушибся, так как лицо у него скривилось от боли, и поэтому Иван Фомич наказывать его не стал, а только насмешливо молвил:

— Сама себя раба бьет, коли нечисто жнет!

Васька сконфузился, поскорее пошел на место и постарался так сесть за парту, чтобы его не было видно, но так как он высокий и плотный, то это у него не получилось.

После уроков Анка Зенкова сказала:

— Отряд останется на внеочередной сбор!

Васька Таратута понял, что это его будут обсуждать, и хотел удрать, но все, словно сговорились, посмотрели на него, и Ваське стало стыдно. Он притворился, будто ничего такого не думал, и плюхнулся на парту.

Анка послала меня разыскать отрядного вожатого Леню Чарухина и сказать ему про наш сбор и по какому он будет случаю.

Но в девятом классе уроки еще не кончились, и Леня сказал, чтобы мы сами решали, а потом рассказали ему. Когда Васька услыхал, что вожатый не придет, он сразу повеселел, потому что Леня очень строгий и за проступки от него здорово попадает.