Путешественники в третье тысячелетие

— Ох, это трудная задача, мне ее не решить! — по привычке заныл я.

Дядя Толя посмотрел на меня презрительно:

— Я думал, ты просто лентяй, а ты, оказывается, еще и трус!

— Кто, я — трус? — возмутился я.

— Конечно. Простого умножения и деления испугался. Соображай: кубометр земли весит 2,5 тонны, а в ковше 14 кубометров. Сколько весит ковш земли?

— Ну, это легко, — ответил я и тут же помножил 2,5 на 14, получилось 35 тонн.

Дядя Толя продолжал:

— Сколько циклов сделает машина за час?

— Это тоже нетрудно высчитать, — сказал я. — В часе 60 минут, а цикл продолжается 55 секунд… Эх, вот если бы ровно минуту… Знаю, знаю, не подсказывайте! В часе 60 минут, а в минуте 60 секунд, значит, 60 умножить на 60… 3600 секунд. Теперь делю 3600 на 55… Получается 65 и… дядя Толя, тут в остатке 25!

— Не обращай на остаток внимания!

Я продолжал:

— За один цикл вынем 35 тонн, а за 65 циклов в 65 раз больше — значит, умножаю… Произведение 2275 тонн!

— Правильно! — подтвердил дядя Толя, считавший в уме.

— Ну, а теперь пустяки, — уверенно продолжал я. — За 8 часов в 8 раз больше — значит, 2275 тонн умножить на 8, получится… получится 18 200 тонн!

— Верно. Молодец! А что же ты кричал, что задача трудная?

— Я кричал? — удивился я. — Совсем она не трудная.

— Нет, я, брат Грицко, вижу, что ты не такой плохой математик, каким прикидываешься, — промолвил дядя Толя. — Реши-ка еще задачу без моей помощи: «Один цикл работы трехкубового экскаватора «Уралец» занимает 24 секунды. Сколько земли вынет он за год двусменной работы, считая в году 300 рабочих дней и принимая вес кубометра земли равным в среднем 2 тоннам?»

Я опять хотел закричать, что задача трудная, а потом сообразил, что она такая же, и схватился за карандаш, так как дядя Толя вдруг сказал:

— Начал? Засекаю время! — и посмотрел на часы.

Я умножал и делил, стараясь не ошибаться, и объявил:

— 4 миллиона 320 тысяч тонн в год!

— Верно! — сказал дядя Толя. — Время: 5 минут 13 секунд. Неплохо для первого раза!

Потом дядя Толя велел мне проверить расчет длины поезду, на который нагружен миллион кубометров грунта. Я сделал, и у меня вышло.

— Что ж ты притворялся? — спросил дядя Толя.

— Ничего я не притворялся, а просто Валентина Ивановна задает неинтересные и непонятные задачи: «Путешественник вышел из города A в город B, а другой навстречу ему из города B в город A…» То ли дело ваши задачи: тут сразу видишь, что к чему и какая от них польза.

— Научишься разбираться и с теми, — утешил меня дядя Толя.

Мы с ним так подружились за этот вечер, что он предложил звать его не на «вы», а на «ты», потому что не такой уж он старый и солидный, и я должен смотреть на него просто, как на старшего товарища.

Глава третья. Биография Анатолия Бурака

Старенькие ходики, висевшие на стене, показывали десять вечера, когда Анатолий кончил заниматься с Гришей. Устало откинувшись на спинку стула, он долго смотрел на фотографию Ильи Петровича.

— А ведь ты — точная копия отца, — сказал Анатолий.

— Мама говорит, что мы с Арсей вылитые в батю, — согласился мальчик.

Гриша Челноков, черноглазый и черноволосый, со смуглым красивым лицом, действительно очень походил на отца. Для своих двенадцати лет Гриша был рослым и крепким мальчуганом, его движения отличались живостью и проворством.

Большой любитель чтения, Гриша снял с книжной полки «Школу» Гайдара и с увлечением углубился в нее.

Анатолий Бурак разложил на столе толстые технические книги, рассматривал чертежи, делал выписки, считал на логарифмической линейке.

— Дядя Толя, что ты делаешь? Неужели занимаешься? — спросил Гриша.

— Да, Грицко, — ответил Анатолий, отрываясь от книг и потягиваясь. — Учусь, дружище!

— А разве инженеры учатся? — в изумлении воскликнул Гриша. — Они же получили высшее образование — значит, все кончили.

— Все никогда нельзя кончить, — возразил Анатолий. — Образование — вещь бесконечная. Наши предки хорошо это понимали и сложили пословицу: «Век живи — век учись».

— Так это и мне придется еще учиться, когда я вуз кончу? Как же, держи карман шире!

— Хочешь послушать, мальчуган, — ласково сказал Анатолий, — как мне пришлось добиваться образования? Ты тогда поймешь, что вы с братом счастливчики, баловни судьбы.

Гриша нетерпеливо закричал:

— Расскажи, дядя Толя, а то ведь мы ничего о тебе не знаем!

— Мудрено и знать, когда мы с твоей матерью за много лет едва ли тремя письмами обменялись. Так вот… Отца я лишился, когда учился в пятом классе: он погиб при обвале в шахте. Мать с трудом дождалась, когда я кончил семилетку, а потом сказала:

«Ну, сынок, я тебя поставила на ноги, и теперь ты на меня не надейся, бо у меня силы уже не стало. Иди дальше сам!»

И я пошел. Поступил в шахту, где работал отец, был сначала коногоном, потом нагружал вагонетки. А учения не бросал. Поднимешься из шахты и вместо отдыха садишься за физику либо за алгебру. Глаза слипаются так, что хоть щепками подпирай, а ты повторяешь: «Куб суммы двух чисел равен…» И так-то, друг Грицко, с великой натугой одолел я десять классов вечерней школы и поступил в институт. Перешел на третий курс, а тут — война!

Ну, понятно, книги в сторону, винтовку в руки. Навоеваться пришлось досыта. Попал я в танковые войска, и мой танк одним из первых ворвался в Берлин.

— Вот ты, наверное, рад был, дядя Толя! — перебил Гриша, не удержавшись.

— Радость была безмерная, но ее омрачала гибель боевых товарищей, горечь тяжелых поражений, пепел Сталинграда… Предлагали мне остаться в армии, я ведь до капитана дослужился, но решил продолжать учебу…

Вернулся я в родной поселок, а он в развалинах, шахта затоплена, шахтеры — кто погиб во время оккупации, кто погиб на фронте, кто еще не демобилизовался… Зашел я в шахтком, а там дружок Васыль Кучеренко, — когда-то за одной партой сидели.

«Что ж ты, друг Анатолий, говорит, родную шахту в беде бросаешь? Или, говорит, у тебя сердце не переворачивается глядеть, что тут подлые фашисты натворили?»

Сердце у меня, конечно, переворачивалось, и взялся я за лопату да за лом, а потом и за отбойный молоток… Целый год в шахте проработал, прежде чем вернуться на институтскую скамью.

Студенческую стипендию я всю отсылал маме, а сам жил случайными заработками. Артель таких, как я, бывших фронтовиков разгружала по ночам вагоны на московских вокзалах, — уголь, дрова, муку, что придется… Лучше всего было разгружать овощи: нам платили картошкой или капустой, и тогда у нас в общежитии начинался пир…

Вот так-то мы учились, Грицко, а ты говоришь…

Гриша с уважением смотрел на рассказчика.

Анатолий был среднего роста, но широк в плечах, с такой выпуклой грудью, о каких говорят: «На ней хоть железо куй». Белокурые волосы его слегка курчавились, а голубые глаза глядели на мир прямо и смело. Бывший танкист ходил по комнате, и стройная, подтянутая его фигура с двумя колодками боевых орденов и медалей на гимнастерке точно вырастала в глазах мальчика.

Бурак продолжал:

— Я окончил институт в сорок девятом году, отказался от аспирантуры и попросился на Волго-Дон. Пройдя трехмесячные курсы механизаторов, я получил под свое начало трехкубовой экскаватор «Уралец». Ты подсчитывал его годовую производительность и убедился, что это машинка серьезная. На ней, как говорится, можно горы своротить…

Но не думай, что у меня дело сразу пошло как по маслу и что я в два счета попал в знатные механизаторы. Нет.

Когда рядом сидит инструктор и показывает, как работать, все кажется очень просто. А станешь сам маневрировать рычагами управления, — и руки становятся неумелыми, чужими, хватаются не за то, что нужно, ноги нажимают на педали не в такт…

Анатолий вдруг спохватился и взглянул на часы.

— Эге, уже половина двенадцатого! Ну, достанется нам с тобой, хлопче, от мамы… Спать, спать, и никаких разговоров!