Под грозой (сборник)

ворот и стал слушать.

Стреляли внизу, за вокзалом, и выше, на горе.

Среди ружейной трескотни Андрейка уловил новые

звуки— быстрое-быстрое цоканье. Казалось, будто

кто-то озябший и голодный щелкает зубами, и

жутко было слушать это щелканье...

У Андерйки побежала дрожь по телу—не от

страха, а от ожиданья чего-то большого и важ-

ного. Он высунулся за ворота.

По пустынной улице бежал человек, прижи-

маясь к стенкам.

Пробегая мимо, он бросил на ходу:

— Началось.

И в голосе его слышался страх.

Темнота скрыла его, и долго не видно было

никого. Потом из-за угла вылетел конный отряд

и проскакал во весь опор по улице. Вслед за ним

показалась кучка вооруженных людей. Они шли

быстро, почти бежали.

Андрейка спрятался за ворота и с злорадством

подумал:

«Ага, закопошились... Дадут вам большевики

чесу».

По двору шел кто-то. Андрейка узнал соседа,

старого токаря Антонова. Он поравнялся с Андрей-

кой, посмотрел на него и сказал:

— Ты что тут?

— Смотрю.

— Гляди, чтобы не задело.

— Нет, они далеко.

Антонов постоял, послушал и сказал.:

— Восстание по всему городу. Требуют, чтобы

Рада ушла.

— А она не хочет?— спросил Андрейка.

— Не хочет,—усмехнулся Антонов и, помолчав,

добавил:

— Да мало ли что? Царь тоже не хотел ухо-

дить, а однако сковырнули. Так и Рада.

Где-то уже ближе раздалось дробное цоканье.

— Пулемет работает,— сказал Антонов.—Это уже

как на войне. Дело, стало быть, разгорается... Вот

будь я помоложе, а ты постарше, пошли бы мы

с тобой гайдамаков бить? А?

— Я бы и сейчас пошел,—сказал Андрейка,

и снова дрожь пробежала у него по спине.

— Ну, сейчас от тебя какая польза.

— А вот я вчерась видел немного больше меня

ребята, а с ружьями.

— Это за Раду которые? Ну, там всех под гре-

бень стригут, лишь бы побольше.

Андрейка вспомнил про отца, — царапнула

острая боль— и сказал:

— Кабы отца не взяли, он бы тоже пошел.

— Василий-то,—подхватил Антонов.—Беспре-

менно пошел бы. Горячий парень.

Андрейка прижался к рукаву Антонова и спро-

сил звенящим от тайной боли голосом:

— А скажи, по правде, Петрович, его не забьют

там гайдамаки?

Антонов положил руку на плечо Андрейки

и сказал:

— Зачем забьют? Посадили в тюрьму и сидит.

Придут большевики и ослобонят.

— А если гайдамаки одолеют?

— Куда им...—махнул рукой Антонов.—Кто за

Раду стоит? Рабочие—против них, гарнизон—дер-

жит нейтралитет, селянство—не сдвинется с места.

Стало быть, и воевать не с кем. Постреляют два-три

дня и сдадут город.

Слова Петровича успокоили Андрейку. Он ска-

зал, как бы спрашивая:

— И чего тогда лезут?

- Без драки нельзя,—усмехнулся Антонов.—

За лгав о е идет бой. Так уж жизнь устроена, что

все должно меняться. А это не всякому по вкусу,

оттого и бой и мука. Все новое, как и человек,

в муках рождается. Стало быть, это вроде закона.

Хочь —не хочешь, а надо... .

Один за другим раздались два залпа. И вслед

за ними зацокал пулемет.

Из темноты вынырнула какая-то фигура. Оста-

новилась и, задыхаясь, вымолвила:

— Будь ласка, скажите, где тут Канатная улица?

— Держи вверх, а потом направо,— сказал

Антонов.

— Откуда идешь?

— С вокзала.

— Как там?

— Стреляют. Пули так и свистят. Ползком при-

шлось квартала два...

Фигура скрылась в темноте.

— Заплутался сердяга,—сказал Антонов.— Ну,

пойдем, хлопче, по домам. Успеем еще насмо-

треться и наслушаться. Это еще только цветики...

10.

Что-то грохотало за городом так, что стены

дрожали.

Андрейка проснулся и долго ничего не мог

понять.

Что это? Гроза? Но почему не видно молнии?

И какая может быть гроза зимой?

Заворочалась мать. Андрейка спросил:

— Сышишь, мамка?

— Слышу,—отозвалась мать.—Это пушки стре-

ляют.

Страх дрожал в ее голосе. Она поднялась, села.

И не знала, повидимому, что делать—встать ли

и зажечь огонь или сидеть впотьмах.

Андрейка, с'ежившись, вслушивался в громы-

ханье. Удары падали за ударами и отдавались то

ближе, то дальше. Что-то как-будто рвалось

в вышине и рассыпалось по земле грохочущими

осколками.

Кто это стреляет? Большевики или гайдамаки?

Или же те и другие вместе?

Слезла с кровати бабушка и зашаркала босыми

ногами по полу, что-то шепча. Проснулась Таня

и заплакала, услышав громыханье.

Жутко было сидеть в темноте.

Мать встала и зажгла, огонь. Маленький глазок

света немного рассеял жуть. Все сидели молча,

подавленные, растерянные. Хотелось не слушать

и не думать о том, что делалось там, среди ночи,

в темноте, но при каждом ударе дрожали стены,

звенела жалобно посуда на полке, вздрагивал- язы-

чек света в лампочке—и обрывалось дыханье

в груди.

Хотелось спрятаться куда-нибудь, только бы не

слышать этих громовых ударов, потрясавших

землю.

— Что это будет?—который уже раз спраши-

вала мать и не находила ответа.

Андрейке казалось, что он проваливается

куда-то, нет у него ни рук, ни ног, весь превра-

тился в комочек и этот комочек вздрагивает при

каждом ударе.

От грохота дрожат стены и кажется—вот-вот

развалится дом. Бухают пушки, летят снаряды

и каждый несет кому-то смерть. Что, если снаряд

попадет в их дом? Снесет до основания, останутся

только щепки.

Страшно было думать об этом. Встать бы и убе-

жать куда-нибудь. Но' куда бежать? Гремит над

городом страшными раскатами боевая гроза,

и неизвестно, где упадет удар и кого настигнет.

Долго-долго тянулась эта ночь. Хотелось поско-

рее рассвета, а он не приходил, тьма лежала на

окнах и только временами пробегали по стеклам,

как судороги боли по лицу, зловещие вспышки.

Сидели все кучкой на кровати. Трудно было

двинуться, шевельнуть рукой. Лица застыли, не

шли на язык слова и только глаза были широко

открыты и глядел оттуда темный, как ночь, страх.

Грохнул удар, зазвенела посуда и что-то круг-

лое скользнуло по стене.

Мать вскрикнула, заплакала опять Таня, холод

побежал по спине у Андрейки.

Сорвалось с гвоздя сито. Упало на пол и пока-

тилось к дверям. Смотрели на него со страхом,

и никто не двинулся, чтобы поднять его, так

и осталось оно темным кружком у порога.

Проходили длинные, жуткие, наполненные гро-

мыханьем, часы и казалось несколько ночей про-

шло в одну эту ночь.

Только на рассвете стала затихать канонада.

Вместе с темнотой уходил страх и на смену ему

пришло утомление.

Как сидели на кровати, так и легли кучкой

и заснули. И казалось, что это дышит и вздраги-

вает во сне одно измученное бессонной ночью тело.

11.

Утром Андрейка проснулся и опять услышал

тяжелое, сотрясавшее стены, буханье. Поднял

голову, и посмотрел на окно—мутный свет сочился

оттуда, и трудно было разобрать—дым ли это или

туман.

Рядом, уткнувшись лицом в подушку, .лежала

Таня, а за ней бабушка—видна была только согну-

тая спина и вытянутые ноги.

Вошла мать с поленцами дров в руках. Лицо

у нее было желтое, с темными пятнами под гла-

зами.

— Опять стреляют?— спросил Андрейка.

— Стреляют,— сказала мать, бросая дрова на

пол,—говорят, много домов разбили.

— И на нашей улице?

— Нет, они по большим улицам бьют.

Андрейка встал, потянулся. Ноги вялые, мутно

в голове, но страха, вчерашнего ночного страха—

уже нет. Да и стреляют сегодня как будто тише.