Девочка из легенды

«Копилка!» — удивился Боря. — «Тоже копилка!»

— Вадик, — сказала Серафима Петровна с тревогой. — Она раньше не так звенела. Вот послушай-ка. И она раньше тяжелее была.

Вадим пожал плечами.

— Откуда я знаю, как она раньше звенела. И сколько весила, тоже не знаю, не взвешивал. А вообще ты ее прячь подальше. Во избежание недоразумений.

— Да я прячу, — жалобно сказала Серафима Петровна. Она еще раз потрясла копилку над ухом, вздохнула и медленно вышла из комнаты.

— Что она, тоже деньги копит? — спросил Боря Вадима, когда Серафима Петровна скрылась за дверью.

— Копит. На билет.

— На какой билет?

— На железнодорожный. К тете Кате, папиной сестре, собирается ехать в Магадан. Каждый день письма ей пишет: «Вышли денег, приеду».

— И тетя Катя не шлет?

Вадим зажмурил глаза и закрутил головой — так ему стало смешно.

— Письма-то за нее, за бабушку, кто пишет? Я. Она мне диктует «пришли денег», а я пишу: «денег не шли, мне и здесь хорошо».

— Зачем? — возмутился Боря.

— А если она уедет, то на ее место другая бабушка приедет. У меня их четыре. Две родных, две двоюродных. А мне не выгодно, чтобы другая приехала. Я сейчас что хочу, то и делаю: она ничего не видит. Да и встает редко, все лежит больше. Говорят, помрет скоро. А пока эта бабушка здесь живет, другая не приедет.

— Почему?

— Начетисто очень будет — двух кормить.

Боре захотелось сказать Вадиму что-нибудь обидное, и он сказал:

— Все равно, вот накопит денег и уедет.

— Не накопит, — сказал Вадим и загадочно улыбнулся.

— Мама, дай рубль.

— Зачем?

Боря смутился. Он знал, что мать спросит об этом, но не приготовился к ответу, потому что спросил деньги случайно — подвернулся подходящий случай (мать подошла и ласково потрепала его по волосам).

— Я потом скажу. Можно? — прошептал Боря.

— Хорошо. Потом, — сказала мама и достала из сумочки рублевку. Рублевка была новенькой, шелестящей, и почему-то на уголке чернилами была поставлена цифра 508.

Уже было довольно поздно, на улице начинало темнеть, но Боря, горя желанием немедленно расплатиться с долгом, оделся и, зажав рублевку в руке, отправился к Вадиму.

Дверь ему открыла Елена Владимировна. Она оглядела Борю с ног до головы и холодно кивнула головой:

— Проходи. Вадик сейчас придет.

В комнате с круглым столом Боря увидел средних лет мужчину с аккуратной маленькой бородкой и в пестром халате. (Боря первый раз в жизни увидел мужчину в халате, и ему стало смешно.)

Мужчина в халате сидел за столом и раздраженно постукивал кончиками пальцев по крышке портсигара. Напротив него на диване сидела Серафима Петровна. Она быстро-быстро говорила, захлебываясь от волнения, и ее седой мальчишеский хохолок на голове обиженно вздрагивал.

— Когда я здорова была, Котенька, так нужна вам была. Вадика нянчила, металась, как угорелая, с базара домой, из дома в магазин. Ночей не спала, отдыха не знала…

Боря поздоровался, но его тихого «здравствуйте» никто не услыхал.

Мужчина в халате, которого Серафима Петровна назвала таким смешным, не подходящим для него именем Котенька, поднялся и, упершись обеими ладонями в стол, сказал:

— Не пойму, чего вы еще от меня хотите! Крыша над головой у вас есть, слава богу. Комната у вас отдельная, о вас заботятся…

— Кто? — вдруг громко крикнула Серафима Петровна, так громко, что Боря вздрогнул.

Котенька запахнулся в халат и вышел, хлопнув дверью. Серафима Петровна смотрела ему вслед слепыми глазами, крепко вцепившись костлявыми пальцами в диванный валик. Потом она, что-то вспомнив, беспокойно зашарила руками вокруг себя, нащупала стоящую рядом на диване фарфоровую кошку с отбитыми ушами и успокоилась.

— Здравствуйте, — Снова сказал Боря.

Лицо Серафимы Петровны посветлело.

— Это ты, мальчик? Тебя как зовут-то? Боря? Поди-ка сюда, Боренька.

Боря подошел. Серафима Петровна нащупала руками его плечи, потом голову и ласково погладила его по волосам.

— А Вадик, Боренька, придет сейчас. Убежал куда-то, непоседа. На каток, что ли. Подожди. Время-то у тебя есть?

— Есть.

— Вот и хорошо. Возьми стульчик, посиди.

Боря опустился на стул рядом с диваном. Прямо напротив него стояла фарфоровая кошка-копилка и, как показалось Боре, смотрела на него своими кукольными зелеными глазами грустно и немного укоризненно. На спине у нее чернела узенькая длинная щель.

Боря сам потом не мог объяснить себе, как это получилось.

Он разжал руку, в которой был зажат рубль, и протолкнул его в эту щель.

— Тебе, Боренька, все равно ждать-то. Ты бы письмо для меня написал. Я бы продиктовала, а? А то Вадика вторую неделю прошу — все ему некогда. Все отвязаться старается. А ведь раньше-то, бывало, без меня ни шагу… Бывало, когда еще крошкой был, мать утром из спальни в папильотках выйдет, а он бежит ко мне, ручки вытянет: «Баба, баба! Возьми меня! Коза бодатая идет». И ведь ни к кому-нибудь другому, а ко мне бежит.

Боря все еще смотрел на щель в кошачьей спине, в которой исчезла рублевка…

— Там, на тумбочке, и бумага, и карандашик есть… Что же ты молчишь? Не хочешь?

Боря встрепенулся.

— Нет-нет… Я так.

Он принес бумагу и карандаш, и Серафима Петровна стала тихим вздрагивающим шепотом диктовать письмо. Письмо было длинное и грустное. Карандаш почему-то не держался ровно, все время скакал то вверх, то вниз. Буквы получались кривые, каракулями.

«…Уж и говорить-то устала, как по тебе соскучилась, моя маленькая. Надоела уж я, наверно, тебе своей просьбой. Знаю: нет у тебя лишних денег, семья все-таки, дочь растет. Да мне немножко-то надо, только на билет. Я уже скопила немного. Знаю: уж мне только помирать осталось, да уж страшно больно здесь помирать, когда знаешь, что никому не нужна. Не думала никогда, что тяжело мне будет под одной крышей с родным сыном жить…»

Боря сидел за столом, крепко сжимая в руке карандаш, вытянувшись в струнку. Первый раз его посвящали в неизвестный ему трудный мир взрослых.

Вадима Боря не дождался, ушел.

В этот же вечер письмо с магаданским адресом на конверте было опущено в почтовый ящик.

Через два дня начались зимние каникулы.

Боря надеялся, что Вадим за время каникул забудет о долге, но Вадим, встретившись с Борей в классе в первый день после каникул, первым делом спросил:

— Ну, как?

Когда выяснилось, что Боря опять пришел с пустыми руками, Вадим милостиво разрешил ему принести вместо денег книгу, но только не старую и чтобы она стоила не меньше рубля.

Своих книг у Бори не было, и он потихоньку взял с этажерки у окна толстую книгу в сером коленкоровом переплете с золотыми буквами на корешке: «Л. Толстой».

Вадим раскрыл книгу и покачал головой:

— С надписью. Не пойдет!

Только сейчас Боря увидел на титульном листе книги надпись: «Маше от Василия на добрую память». Он не знал, что эта книга — отцовский подарок матери. Но отступать было поздно, и Боря бодро сказал:

— А этот листок можно вырвать.

Вадим сейчас же вырвал титульный лист, скомкал его и бросил под парту.

— Вот мы и квиты, — сказал он, спрятав книгу в портфель. — Можешь опять «Ната Пинкертона» брать. Заходи.

«Ната Пинкертона» Боре читать больше не хотелось, но когда Вадим, весело подмигнув ему, сказал: «Что это у тебя с нашей бабушкой секреты завелись? Она каждый день о тебе спрашивает», — Боря кивнул головой:

— Зайду.

К Вадиму он пришел в этот же день. Пока Вадим в соседней комнате отбирал для него очередную порцию «Ната Пинкертона», Боря сидел один в той самой комнате с круглым столом посередине, в которой он в первый раз увидел Серафиму Петровну.

Вернулся Вадим, отдал Боре книги.

— А где же твоя бабушка? — спросил Боря.

— Там, — кивнул Вадим на боковую узенькую дверь. — Она у нас что-то совсем помирать собралась, лежит. Ты зайди к ней, если хочешь. Она о тебе спрашивала.