Наша компания

Пашка печально вздохнул. Вздохнул и Витя. Их не обрадовали даже пирожные.

Только сейчас ребята почувствовали, как за прошедшие два дня они полюбили этого большого и доброго человека.

А он как неожиданно приехал, так неожиданно и уехал.

И приедет ли он опять? И когда?..

ФРАНЯ

— Значит, порешила? — замешивая на лавке кусок глины, переспросил Макась свою внучку. — Порешила и кажешь, нету на тебя никакой узды? Вот те так. Слушай, дед, да помалкивай.

Франя в ответ только кивнула и подозрительно покосилась на деда: ох, и лукавый у нее дедусь, попробуй сразу разберись — правду он говорит или подсмеивается.

Были сумерки. В гончарной никого не было, кроме деда и внучки.

Франя сидела на краю скамьи и, уперев загорелые локти в колени, ладонями поддерживала подбородок. Из-под ее обвитых вокруг головы косиц выбилась красная ленточка и завитком спустилась на смуглый лоб.

— И тож задумала в Москву, — словно разговаривая сам с собой, продолжал Макась. — Ну, на что тебе Москва? Ну, на что? Ну, скажи-ка, балерина?

— Я певицей буду, — ответила сердито Франя. Она знала, дед путает нарочно.

— Ну певица... И в кого ты удалась такая. И мать смирная была, как родилась, так и умерла в деревне. И отец тихоней был. А тебя бес, что ли, сглядел: все тебе чего-то надо. И туда и сюда, и туда и сюда... Куда ни шло, а теперь в Москву. Ну бес, да и есть он. У-у, даром, что черная!

Макась разломал глину на две равные части и принялся мять оба куска, выкидывая из них камешки и затвердевшие комочки.

А удалась Франя в него, в Макася. И за это он особенно и любил свою маленькую внучку. Как характером неуступчивым и упорным она в него вышла, так и лицом — смуглым, худощавым, с крепким подбородком.

И частенько при споре с Франей Макась брал ее за голову и заглядывал в ее большие черные глаза, искал в них признаки слабости и уступчивости; но найдя лишь упрямство, довольный, скрывал в обвисших от старости усах незаметную улыбку.

Франя молчала. Ее коротенькие брови были нахмурены. Она почти не слушала деда, занятая своими мыслями.

Франя воображала себе детскую консерваторию, которая, конечно, есть в Москве. На то она и Москва, чтобы в ней все было! Наверное, консерватория помещается в высотном здании на каком-нибудь пятнадцатом этаже. А вокруг сады, фонтаны, и цветы, и качели. Высотные здания Франя видела в кино.

В гончарной было влажно, пахло земляной прохладой от пола и от ямы в углу, где кисла, размокала глина.

Лавку напротив занимала готовая подсыхающая посуда: миски, сложенные одна на другую, чтобы не искривились, жбаночки, цветочные вазоны, фляги.

Макась перестал месить заготовку и сел на табурет за станок, на котором вытачивают, делают посуду. Раскрутив станок, взял глину и пришлепнул на центр небольшого деревянного колеса. Обжал руками и вытянул в трубу. Потом скребком стал обтачивать бока трубы, утончая их и суживая.

— Знаешь вот, Франя, — начал снова старик, снимая с колеса уже готовый кувшин, — почитай, годков сорок, как я точу посуду. Погляди, все колесо вытерлось, блестит. Сколько я на нем верст уже понакрутил! Сколько, ну? Не то что до Москвы твоей докрутил, а куда хочешь. Так то ж, я скажу тебе, за сорок лет. А тебе требуется с одного духу — подавай консерваторию, и точка! А может, еще ты Москве и не слюбишься. Тогда как? — По голосу деда нельзя было узнать: подтрунивает он, раззадоривает внучку или говорит серьезно. — А то, может, еще и горшок-то лопнет, а, Франя?

Любимое выражение Макася «лопнет горшок» означало — достанет ли у человека сил и воли на задуманное, или нет. Если глиняный горшок хорошо облит глазурью и на славу обожжен в печи, то его не так просто расколоть. А если горшок плохо обработан, то он раскалывается от самого слабого удара.

Теперь Франя поняла — дед над ней подсмеивается, не верит ей.

— Не лопнет, дедуся! — в сузившихся глазах Франи появилось упрямство. — В Москве заводы, а вы кустарная единица! — последнюю фразу Франя сказала для того, чтобы отомстить за обиду. В шутку деда Макася называли в колхозе «мелкотоварной единицей», на что он страшно оскорблялся.

Внучка вдобавок еще перепутала.

— Заводы! А я кустарная единица! Это ты деду так? Мне!

— Вам, дедуся. И никто меня не удержит. Ни вы и никто, никто!

Франя соскочила со скамьи и запрыгала на одной ноге перед самым дедовским носом. Маленькая, плотная, как грибок.

В такт с ней приплясывала на голове красная ленточка.

— Слушала я вас. Будет. Завтра от вас уеду.

— Завтра уедешь?

— Угу.

— А кто тебя держит? Я, может, держу? Тикай от меня! Тикай от меня на все стороны! — закричал дед и в сердцах ударил кулаком по только что сделанному кувшину. Кувшин промялся.

Франя строго взглянула на деда, решительно повернулась и вышла из гончарни.

Дома Франя немедленно принялась собираться в Москву. С печки она достала плетеную корзинку. Вытрясла из нее остатки шелухи от лука и выложила дно корзины чистой газетой.

Потом Франя выскочила во двор, опустила подпорку и сняла с веревки платье, которое она утром постирала. Платье было розовым, с белым воротничком и белыми пуговицами.

Вернувшись домой, Франя бросила платье на спинку стула — надо будет отгладить его.

Вот открыть здоровенный сундук не так просто. Сундук высокий, горбатый, с железными обручами и угольниками.

Подняв, наконец, увесистую крышку и придерживая ее головой, Франя быстро отыскала свои новые туфли и ленты в косы. Как можно без новых туфель в Москву! Ей же придется петь на виду у всех. А может, даже и плясать. Плясать Франя тоже мастерица.

Опустив крышку сундука, Франя потерла рукой затылок: тяжелющая крышка, голову как надавила.

Франя с сомнением посмотрела на свою кошелку. Поместятся ли в нее все вещи? С собой надо взять тетради, учебники, варежки на зиму, платок, кофту, полотенце, зубной порошок. Да, чуть не забыла — и еще маленький цветной ящик-певунчик!.. Заведешь пружину, и ящик-певунчик ну давай наигрывать, насвистывать, прищелкивать. Дед купил его еще мальчишкой на ярмарочном базаре для обучения певчих птиц.

Франя полезла в просторный старинный шкаф за бельем и за ящиком-певунчиком.

Фране нравился шкаф. Она считала его своей комнатой. Приятно забраться в него, лечь среди овчин, кусков отбеленного полотна, валенок, согреться и мечтать о чем-нибудь.

Франя прилегла в шкафу, задумалась. Кто ее завтра довезет до станции? Если даже не будет попутной телеги, Франя потребует у председателя для себя лошадь: она едет в Москву учиться, а в Москву ездят учиться не каждый день. Вот удивятся все: «Как, в Москву? В самую Москву?»

Франя нащупала в головах под узлом с лоскутами ящик-певунчик, достала его, завела ключиком пружину и стала слушать. Протяжно, ласково запели медные пластинки и деревянные пищики.

Франя закрыла глаза.

А какая Москва? Наверное, огромная и такая красивая, что и вообразить невозможно. Интересно, какого цвета Кремлевский дворец? Кто заводит часы на башне? И правда ли, что в Москве совсем нет лошадей, а слоны живые есть и зимой они ходят в валенках?

О слонах в валенках Фране прочел в газете дедушка. Слоны застаиваются в клетке зоопарка, и их выводят на улицу погулять.

И еще надо будет не забыть и обязательно разузнать про высотные дома. Как их строят?

На дворе стемнело, затихло. Летний вечер остывал в ночь.

В комнате громко треснул сундук. Франя поежилась и вздохнула.

Сквозь неприкрытые дверцы шкафа засвечивала луна. Было укромно и уютно.

В шкафу пахло свежими яблоками и лежалым табаком. Пахло по-домашнему и давно привычным.

А из сада все сильнее тянул запах ночных цветов. Запах этот туманил голову. В небе плыли, качались белые звезды — кто там еще не спит?

Франя согрелась. Ей делалось все приятнее и теплее, а вокруг становилось все тише и тише. И песня ящика-певунца слабела, замедлялась.