Время нас подождёт (СИ)

— Юр, а если бы пришлось, то как… Как ты думаешь? Ладно, когда в школе перед учителями, а когда вот так — знаешь, что он бандит, и если ты не скажешь — то может ещё другим людям навредить, то как тогда быть?

— Я думаю, Миш, что по совести.

Глава 21.

Возвращение домой.

Всё-таки как же здорово путешествовать в автомобиле! Обратно мы возвращались дольше, чем в гости к Денису, а мне хотелось, чтоб дорога подольше не кончалась. Скорость, мокрая дорога, заснеженный лес — где высокие деревья подтянутые, стройные, наряженные в белые одежды, а сугробы — гладкие, нетронутые. Мчится эта дорога, вьётся тоненькой змейкой среди белых полей, а впереди, на горизонте земля сливается с небом, и расстилаются перед тобою бескрайние дали. А машина гудит и поёт нехитрую песню дороги, и эхом отзывается эта песня внутри меня.

Где-то в середине пути Юра глянул на меня и предложтл:

— Что-то я устал маленько. Сейчас бы чаю горячего, ты как?

— Я — за, только где его взять? Надя нам только блинов положила.

— О! Блины — это здорово! Там впереди есть хорошее кафе, там и перекусим.

И мы остановились на заправочной станции, где в туалетах были автоматические краны, которые сами включались и такие сушилки, куда суешь руки, и они высушиваются за несколько секунд; а в кафе варили очень вкусный горячий шоколад. Мы (точнее, я, потому как Юра взял себе чай) пили его вместе с блинчиками. Вкусно, хорошо, но мне хотелось поскорее сесть в машину и ехать дальше, а вот Юрка не торопился, и к тому же ему начали названивать какие-то люди и поздравлять с наступающим Новым годом. Один звонок, другой, третий, — я не выдержал и проворчал:

— Новый год, Новый год, а у нас ёлка не наряжена.

— Успеем нарядить, — отмахнулся было он, но, поймав мой взгляд, примирительно сказал. — Ну ладно-ладно, едем!

И мы продолжили наш путь.

К счастью, пока мы отдыхали в кафе, метель почти утихла, дорога впереди была свободной, и ехать стало легче. А мне было неспокойно — ведь через две недели Юра уедет, и я останусь один с Наташей, да дело даже не в этом…

— Юра… Ты это… не сердись на меня за телефон, что я его украл…

— Я не сержусь. Ты ж его вернул… А так я рад, что мы встретились.

И правда, а я и не подумал даже… Я завозился.

— Юр… А что за вопрос ты мне хотел тогда задать?

— Когда?

— Ну…когда я тебе сказал, чтоб ты сдал меня в детский дом.

— А… Ой! Миш, — Юра обернулся ко мне. — Ты меня прости! Я тогда растерялся и не знал, что тебе сказать. Наплел какой-то чепухи…

От удивления, я не сразу нашёлся, что ответить. Он ещё передо мной извиняется, да так легко и спокойно, будто я его не обижал. Я шмыгнул носом и виновато повторил:

— А что за вопрос-то?

— Правду ты сказал или нет.

— Нет! — выдохнул я и почувствовал, будто перешагнул через глубокую яму. Пробормотал… — Это я сдуру.

— Бывает… Только вот как понять, когда тебе верить?

Я надулся. Поглядел на заляпанное снегом боковое стекло. Помолчал, потом вздохнул:

— Я думал, что ты мне веришь.

— Верю.

— И что я просто стоял с ребятами, а не курил — тоже веришь?

Юра обернулся. Я увидел его глаза — тёмные, серьёзные, внимательные. Обычно они смеются, сейчас — молчали.

«Я и сам тогда запутался!» — сказал я его глазам.

«И меня запутал… Ох, Мишка ты Мишка!»

«Но сейчас я тебе не вру! Веришь?!»

— Да.

— Я правда стоял просто так! Ты их не слушай, это меня потом сторож поймал, и подумал что я… А я просто медальон искал, обронил его там…

— А что за медальон?

Я снял с себя металлической овал, протянул Юре.

— Вот такой. Это… от родителей.

Он бережно взял его у меня.

— Аккуратный рисунок… А внутри там что?

— Не знаю, Юр. Он не открывается…Я как ни пробовал…

— Ясно. Миш, ты на капроновую веревку повесь, она не порвётся.

Я кивнул, но потом понял, что он меня не видит, проглотил осевший в горле комок, взял медальон и выдавил:

— Угу.

Несколько минут мы ехали молча, и я все вглядывался в белое небо — не появится ли в них кусочек синевы? — потом спросил:

— Почему Денис стал лётчиком — испытателем?

— Почему-почему, захотел. Сколько я его помню — без неба он своей жизни не мыслил.

— А долго он учился?

— Долго.

— А это опасная профессия?

— Ну, как сказать, — откликнулся Юра. — Довольно опасная.

— Тогда почему? Почему он не боится? Он ведь рискует своей жизнью! У него дом, жена… Если он разобьётся?

— Миш… Если — не если… Помнишь историю про богача? Он ни на чем не летал, а потерял все в один миг… Как правило, в любом деле есть свои трудности и опасности. И каждый человек обычно внимателен к ним, потому что они напрямую связаны с его жизнью и здоровьем. Но, фокусируясь на них, он может не заметить других, так сказать, подводных камней. И рискует на них налететь и погибнуть, каким бы делом он не занимался.

— Как рискует?

— Очень просто. Сделал зло — свалился в болото. Обиделся, напакостил кому-нибудь — уже тонешь, барахтаешься, да только глубже погружаешься в трясину.

— Ну, это не страшно. Вылезти ж можно!

— Из болота-то? Ну-ну…

— Вытащит кто-нибудь! Друзья, родные… Бог!

— Бог, Мишка, протягивает руку всегда. Остаётся только схватить её покрепче и не выпускать… А это возможно только когда поймёшь, что тонешь, то есть, что был неправ, и — раскаешься…

— Всего-то! — удивился я.

— Знаешь, как это иногда нелегко? Во-первых, ты можешь не заметить сразу, где ты оказался и что натворил. Потому что занят решением насущных проблем. А во-вторых, бывает, гордость не даёт. Ты сам-то можешь себе признаться, что был неправ?

Я покачал головой. Себе — да. А вот ещё кому-нибудь…

Человек не хочет признать, что он неправ. С друзьями поссорился, Бог ему руку протягивает, а он её не берёт, будто говорит Ему: я и сам справлюсь, продолжая тонуть…

Меня накрыло холодным ужасом. Я словно представил себя там, в глубокой трясине, и зябко передёрнул плечами… И что же, эта гордость, сильнее меня?

— Юр… А если его, то есть человека, за шкирку вытащить? Если он не видит этой Руки?

— Хм… Почему бы и нет? Но с другой стороны он ведь может не понять и при случае снова там оказаться. А так, конечно, Богу возможно всё. Он ему подсказывает, разных людей посылает… Да и сам человек своими поступками обрекает себя на разные болезни, которые потом как бы намекают на то, что он не туда зашёл… — Юра откинулся в кресло и задумался ненадолго. — Ну вот, к примеру, ест он шоколад пачками и зарабатывает себе панкреатит. Болит поджелудочная…

— Чего болит?

— Орган такой, в животе находится, отвечает за переваривание еды. Так вот, болит она, а он всё равно сладкое трескает. Потом, когда уже сил терпеть нет, идет к врачу, а тот ему: мол, нельзя шоколаду больше, вообще никак нельзя. А тот продолжает, в итоге — сахарный диабет, больница… Ему кажется, что он несправедливо болеет — за что? — а если подумать, кто его заставлял шоколад лопать?

— Никто… — откликнулся я.

— Ну вот… Но ведь даже после больницы силком ведь не заставишь его не есть этот шоколад. Только когда он сам захочет! Так и с поступками разными… Хорошо, если человек в конце концов сообразит, что что-то не так делает. А если нет? Что будет потом, когда земная жизнь закончится?

— Хорошо, живешь ты по совести. А в тебя стреляют. И что, не обидно? Не больно?!

Юрка ничего не сказал — мы выехали на многополосную дорогу, где хоть и было одностороннее движение, но некоторые машины проносились зигзагом, как офицеры в шахматах, обгоняя сразу через две полосы и по несколько машин. Они летали просто, и мне стало страшно, когда я это увидел: чуть притормози — врежутся! Но Юра даже и бровью не повёл: едет себе и едет, на меня в зеркало поглядывает.

— Миш, и больно, и обидно. Сначала и ненадолго. Потом прошло… В жизни есть место бою и поражению. Он хотел меня убить физически, но духовно это сделать невозможно! Сбился ритм жизни, зато появилось время всё рассмотреть, подумать… Увидеть, что рядом есть друзья. Ты не представляешь, как я был рад, что живу. Обычно мы это не замечаем…