Злоключения озорника

— Пусть нам Циттербаке про свою гиену расскажет. Он у нас здорово на гиен охотился!

Весь класс хохотал. А я сидел красный-красный.

Завтра нам опять старую бумагу собирать. Интересно, кого я теперь на лестнице встречу?

Как я ездил на трамвае

Недавно я собрался навестить тётю Зи́грид. На остановку трамвая я пришёл первым. Понемногу стал собираться народ. Когда трамвай, заворачивая за угол, зазвенел, собралось уже столько пассажиров, что и не сосчитать. Вагон остановился. Тут и начинается вся история.

Один пассажир сказал другому:

— Нет, ты погляди на этого паренька: крутится-вертится, то впереди станет, то позади. Сам небось не знает, чего ему надо.

Я испугался. И чего только взрослые про тебя не наговорят! А ведь я первый сюда пришёл. Я попятился и наступил какой-то женщине на ногу. Как она начнёт ругаться! Я бочком-бочком и стал последним. Докажу им, думаю, какой я вежливый, раз они сами ничего не понимают.

Наконец и я подошёл к двери вагона, уже хотел было вскочить, а кондуктор как цыкнет на меня:

— Нечего тебе тут хулиганить! Прибежал последним и на ходу вскакивает! Без ног остаться хочешь?

Так и ушёл трамвай без меня.

Следующий подъехал битком набитый. Но я был начеку и втиснулся в вагон.

Тут опять началось.

— Нет, вы подумайте! Этот мальчик с веснушками толкается невыносимо!

Я тихонько буркнул:

— Не толкаешься — ругаются, начнёшь толкаться — опять не так!

Хоть я и пробормотал это очень тихо, но всё же какая-то толстая тётя в чёрной шляпе, похожей на воронье гнездо, разобрала и визгливо крикнула:

— Какой наглец!

Хорошо, что я вспомнил, чему меня всегда мама учила: «Альфонс, даже если ты прав, не дерзи, сиди я помалкивай! Слово — серебро, а молчание — золото». Вот я и молчал, как золото. Однако тётке с вороньим гнездом на голове и это не понравилось.

— Ишь упрямый какой! — сказала она.

Дяденька вынул трубку изо рта и сказал:

— Да ведь и мы не ангелы!

И тут пассажир, вскочивший последним, так сильно толкнул его, что он чуть не упал.

До тёти Зигрид было шесть остановок. Из-за тесноты я едва не проехал свою. Пришлось хорошенько поработать локтями. И чего только взрослые не кричали мне вслед! Но я и правда здорово толкался.

Вот я и думаю: как же садиться в трамвай? Толкаешься — нехорошо, встанешь сзади — говорят: «Чего ты зря вертишься?» Одни неприятности.

А правда обидно, когда тебе уже десять лет исполнилось, а никто тебя за человека не считает. Иногда по ночам мне снится, будто я водитель трамвая. Еду быстро-быстро. Пассажирам даже плохо делается. Сидят на скамейках, съёжились, маленькие такие и молчат. И всё меньше и меньше становятся. А я — всё больше и такой уж большой вырос, что мне даже смешно на них глядеть. И я несусь с ними по тёмным и тихим улицам…

Вам никогда ничего такого не снится?

Что со мною было в новогоднюю ночь

Всё началось с того, что под Новый год мне разрешили навестить дедушку и бабушку. Они живут в маленьком городке. Я очень обрадовался. Конечно, не из-за города, а потому, что у дедушки с бабушкой я могу делать что хочу. Но всё вышло по-другому.

Как-то вечером за столом собралось сразу трое дедушек. Первый дедушка был мой дедушка, а ещё два дедушки не были моими дедушками, но я их так давно знаю, что они для меня тоже дедушки: дедушка По́лих и дедушка Мю́ркельмейер. В тот вечер они почему-то были страшно злые и так громко кричали, что я подумал, уж не поругались ли они.

Дедушка Полих сказал:

— Послушай, Пауль (так зовут моего настоящего дедушку), что люди-то про нас скажут? Ты уж давай хоть через силу, а пойдём с нами!

Мой собственный дедушка ответил ему:

— Да пойми ты меня, Фридрих! Неужто я не пошёл бы, если бы мог! Ты что, не видишь? Из носу у меня течёт, и горло всё заложило.

Тогда дедушка Мюркельмейер сказал:

— Пауль, не можешь ты нас бросить! Двадцать лет мы играем вместе. Что город о нас скажет?

Мой дедушка чуть не захныкал:

— Как ты не поймёшь, Эвальд? Ну разве я могу в таком виде…

Тут они заметили меня и давай мне выговаривать: с какой это стати я в такую хорошую погоду в комнате торчу? Я что-то пробормотал в ответ и отошёл к окошку. А сам слушаю, о чём это дедушки дальше будут разговаривать. Может, я какой секрет узнаю. И вправду узнал! Оказывается, мой дедушка не хотел играть на тромбоне. Каждый Новый год все трое дедушек поднимаются на башню ратуши и играют там разные песни. Мой дедушка играет на тромбоне. У дедушки Мюркельмейера труба поменьше. А дедушка Полих играет на рожке. Но в этот раз мой дедушка так простудился, что не мог играть. Вот все трое дедушек, разозлившись друг на друга, и стали ко мне придираться, будто я во всём виноват.

— Нет, Пауль, тебе надо играть! — уговаривали те двое моего дедушку.

Под конец мой дедушка покачал головой и прохрипел еле слышно:

— Да я… я уж и говорить-то почти не могу!

Вдруг дедушка Полих весело рассмеялся (он у них главный выдумщик) и говорит:

— А что, если мы твоего Альфонса возьмём? Пусть он вместо тебя с нами на башню полезет!

Мой дедушка строго посмотрел через очки на дедушку Полиха:

— Фридрих, мне не до шуток! Альфонс не умеет играть на тромбоне!

Тут опять вмешался дедушка Мюркельмейер:

— Но мы же должны сыграть! Мы перед всем городом опозоримся, если не сыграем.

Дедушке Полиху, видно, очень хотелось, чтобы его предложение приняли.

— А правда, почему нам не попробовать? — повторял он. — Ростом он почти с тебя. Оденем его в твою шубу и меховую шапку и пусть там, на башне, стоит рядом с нами. А мы вдвоём будем играть за троих. Снизу-то люди и не разглядят, кто там наверху торчит.

Все трое дедушек переглянулись.

— А как я на башню залезу? — спросил я. Я уж не сказал им, что у меня наверху всегда голова кружится.

— «Как, как»! По деревянной лестнице! — ответил мой дедушка и опять почему-то разозлился на меня. — Этот парень замучить может своими вопросами. — И он тут же отпил полстакана грога.

Всё же предложение дедушки Полиха понравилось всем троим.

— А ну подойди сюда! — сказал мой дедушка, поднялся с кресла и велел мне стать рядом.

Мне и правда оставалось подрасти совсем немного, чтобы его обогнать. Вот бабушку я не скоро догоню — она гораздо выше дедушки.

Дедушка Мюркельмейер сказал:

— Сдаётся мне, дело у нас выгорит. Альфонса с тромбоном мы поставим рядом, а сами будем играть погромче. Три вещи отыграем — вот уже и без десяти двенадцать, и людям будет не до нас.

Меня они даже не спросили, согласен я или нет. А я так и не решился им сказать, что у меня наверху всегда голова кружится.

Наступила новогодняя ночь. Бабушка весь день перед этим ворчала на дедушек:

— Ну как малые дети! Хоть бы раз пропустили эту игру… Альфонс, что с тобой? Ты такой бледненький нынче!

Я стоял как болван, покуда на меня напяливали дедушкину шубу и меховую шапку. Я уже едва ворочался. Затем дедушка Мюркельмейер и дедушка Полих повели меня к ратуше. А мой собственный дедушка закутался в огромную бабушкину шаль и смотрел из окна нам вслед.

Когда мы внутри башни стали подниматься по лестнице, дедушка Полих взял у меня большой тромбон, а мне дал рожок. Но я и рожком задел за перила и чуть-чуть погнул его. Но это было ещё полбеды. Настоящая беда была впереди.

Наверху, едва только захлопнулась за мной старая деревянная дверь, у меня сразу в глазах пожелтело. (Я хотел сказать потемнело, но ведь и без того уже темно было.) Далеко-далеко внизу мельтешились люди, похожие на жуков. Постепенно их делалось всё больше. Значит, они знали: скоро начнётся концерт.

Дедушки ещё раз напомнили мне:

— Не вздумай трубить в тромбон! Стой спокойно и только держи его. А когда мы кончим играть и снимем шапки, ты тоже сними свою и махай!

Я кивнул и покрепче прижал к себе трубу.