Дом людей и зверей (СИ)

И шестерых девчонок точно ветром вдруг понесло! Какие коленца выделывали они под бой барабана. А на переднем плане Замятина высоко вскидывала тонкие ножки, взлетала и переворачивалась в воздухе. А потом приземляется — и обратно идёт по сцене колесом…

Кажется, Катя умеет складываться во все стороны. И сейчас она тоже ловко сложилась, тонкие ножки согнула так, что коленки торчат над головой. Оттирает стенку у самой земли. Тряпочкой водит быстро, ловко. Намочит в ведре — и раз-раз. Вот-вот уже воскликнет: «Готово!» — и поднимется резко, прыжком. Оглянется: «Кому помогать!».

Ануфриева повыше трёт, чуть нагнувшись. Стала бы она приседать и наклоняться к земле, как эта Замятина! У Кати Ануфриевой все движения плавные. Руки грязные, но она то и дело ребром ладони отводит чёлку.

Ануфриева догадывается, кто мог написать на будке. С чего только Замятина решила, что это ей? Тоже ещё — «За радость надо платить»! У Кати Ануфриевой каждый день радость, достаточно портфель открыть или ящик в И-нете. Витька и Юрка уже надоели своими посланиями. «Катя, идём вечером в парк?» Или в кино…

И это ещё что, вторую неделю на неё один девятиклассник поглядывает. И вот — осмелел. «Ишь ты, как решил в любви объясниться, — возмущается Катя. — Мне такой радости не надо. Ещё захочу я с тобой дружить или не захочу, а уже будку мыть?» В Кате закипает обида. Она думает: «Ладно-ладно, завтра же до уроков тебе подадут записку: «А не слабо просто так подойти?» И подпись: «От кого — знаешь».

А Катя Полковникова стоит во весь рост. Тряпкой водит на уровне глаз, «Катю» стирает. Такая разве присядет на корточки? Брюки и без того вот-вот треснут.

Полковникова толстая, неповоротливая. Она уже давно выше всех в классе. Говорит басом, учится на «пятёрки».

— Катя, — говорит ей Замятина, — ты иди домой. Мы с Катей сами, а то будет несправедливо…

— А чего это несправедливо? — протестует Ануфриева. — Мы с тобой, значит, работай…

— Должна быть справедливость! — заявляет и Катя Полковникова. Наклоняется к ведру с водой — прополоскать тряпку. Пиджак ей тесен и короток, он ползёт вверх. Рубашка выползает из брюк и открывает голую спину. Над краем брюк видны синие трусики.

— Вы, Марина Андреевна, извините меня, но вы ничего умнее не придумали? — спрашивает Анна Михайловна.

Классная и директор стоят в раздевалке возле окна.

— Я думала… вы же сказали — срочно стереть, — оправдывается классная. — А кто признается?

— Хм, — говорит директриса. — Ну, а Полковникова-то здесь зачем?

Классная разводит руками:

— Полковникова — тоже Катя… Кому-то из Кать написали…

— Но не Полковниковой же! — отвечает Анна Михайловна. — Вы что, хотите снова беседовать с её папой? Катя, мол, умница у него, только об учёбе думает. Я лично уже устала от него…

— Как? — спрашивает Марина Андреевна. — Он и к вам приходил? Он мне всё грозит, что жаловаться к вам пойдёт!

— Ходит он, ходит, — кивает Анна Михайловна, — и регулярно жалуется на вас. Класс, говорит, не дружный, Катя обижается на детей, плачет. Все её пытаются поддеть. И учителя к ней несправедливы, физкультурник упёрся, чтобы сдавала прыжки в длину… А вы будто не видите — нет чтобы договориться, помочь девочке. Папа требует сменить классную…

— А как же я… — не понимает Марина Андреевна. — Какие я могу ей делать поблажки? Её и так в классе не любят… А папа не хочет этого понимать.

Анна Михайловна кивает:

— И не захочет! Идёмте скорее! — и выбегает во двор.

Классная — следом за ней.

— Послушай, Катя! — говорит директриса и все три Катя поворачиваются к ней. — Ты, ты, Катя Полковникова.

— Да, — вскидывается Полковникова.

— Иди домой! — тоном, не допускающим возражений, говорит Анна Михайловна. — Мы с Мариной Андреевной отпускаем тебя. И Кати, — она смотрит на девочек, — и Кати отпускают. Ведь правда, Кати?

— А я ей сразу сказала: «Иди домой», — кивает Катя Замятина.

А Катя Ануфриева только стоит-улыбается — и ни словечка о том, что Полковникова — тоже Катя.

— Вам уже немного осталось, — утешает Ануфриеву и Замятину директриса. — Завтра у нас в школе гости, приходится наводить порядок.

И напоследок спрашивает у Замятиной:

— Ты как, готовишься к осеннему балу?

Замятина расцветает. Она-то думала: неужто не позовут её танцевать в этот раз?

Может быть, классная в отместку уже всех назначила, кто выступает — пока они здесь работали? Катя пристально смотрит на Марину Андреевну. А та улыбается, как ни в чём не бывало. Видать, и не пожаловалась, что Катя сказала: «Вам никто не пишет на стене!».

— Мы все удивлялись, что это за танец такой — сирокко, — говорит Анна Михайловна. — Где танцуют его?

— Это… Я забыла… — теряется Катя Замятина.

Кто бы знал, есть танец с таким названием или нет? На географии Кате понравилось слово — лёгкое, прыгающее, как если переворачиваешься через голову: «Си-рок-ко!» Она и подумала: «Если все сначала пойдут вот так, а потом так, а я в это время — колесом, сначала туда, а потом вот сюда…» Может, так делают в какой-то стране?

Кто-то смотрит с высоты на смущённую Катю.

Мишу Сергеева техничка уже выгнала из кабинета биологии. Сказала: «Кончились уроки — значит, марш домой!». Он ткнулся в соседний кабинет, а там заперто. Наконец, нашёл открытый пустой класс, юркнул туда — и дальше глядеть, как три девчонки работают.

И Полковникова почему-то здесь… Да, она тоже Катя, — вспоминает Мишка.

Полковникову кто не знает — её фотография висит на школьной доске почёта! И третья, вон та воображала, которая ходит плавно, как будто хочет, чтобы успели её разглядеть — выходит, она тоже Катя. Уж ей-то Мишка ничего бы писать не стал…

Вот директриса вышла и Полковникову отослала домой. Поверила, видать, что не ей написали на стенке — и значит, Полковникову наказали неправильно. Может, их классной теперь влетит — все знают, папа Полковниковой чуть что ходит жаловаться.

Мишке с высоты не видно лиц, он видит только, что Замятина крутнулась на каблуках, присела как-то хитро, и тут же вскочила на ноги, нагнулась тряпку помыть в ведре — и снова из травы только коленки торчат…

Какой длины у Замятиной ноги? В художественной школе скоро выставка. Миша хотел нарисовать ночной город и салют над крышами. Но после того концерта на День учителя взял и нарисовал танец девчонок из 7В. Впереди всех — Катя Замятина, похожая на кузнечика, или на тонкий прутик, но только живой. Такой прутик может согнуться во все стороны, как будто переломиться в любом месте. Но нет, он не переломится! Катя, только что делавшая шпагат, уже подпрыгивает и идёт над сценой колесом.

— Миша, ты огорчаешь меня, — сказала в художественной школе Наталья Ивановна. — Ты совершенно забыл пропорции. Мы же ещё в прошлом году говорили о том, сколько раз длина головы укладывается в длине туловища.

Тогда Мишка попробовал нарисовать всё снова — так, чтобы правильно было, по пропорциям. И Катя получилась не настоящая — застывшая, как кукла в витрине… Он тогда снова начал рисовать, чтоб и пропорции были, и Катькин танец. Движение изобразил идущими во все стороны линиями — и вышла вообще мазня. Он взялся в четвёртый раз и вконец измучился. Ему даже приснилось, что он опять нарисовал Катю, и она в самом деле танцует, кружится на бумаге, разбрызгивая ещё не засохшие краски. А Наталья Ивановна смотрит и говорит: «Ты огорчаешь меня, Миша, разве это по правилам?».

И настоящая Наталья Ивановна сказала в тот день:

— Не получается у тебя пока танец, значит, давай возьмём другую тему. Ты же хотел — праздничный город?

А Мишке про город уже расхотелось. Шёл он из художественной школы, и город вокруг скучным, унылым был. Осенний дождик накрапывал. И вдруг Мишка увидел под ногами белые буквы. «Светик, я люблю тебя!» — тянулось вдоль тротуара, у кого-то под окнами. «И так можно», — вдруг сказал себе Мишка. И удивился. Конечно, он видел и раньше написанные кем-то кому-то признания. Взрослые парни писали своим взрослым девчонкам. Мишка из них никого не знал, а если и знал бы — какая разница. Но сегодня у него точно песенка зазвенела внутри: «И так можно, тир-лир-лим, и так можно, тир-лир-лим». Как будто какой-то груз сбросил…