Дом людей и зверей (СИ)

Но отчего-то среди них ходит слух, что у Репья железные когти, и кому достанется удар его лапы, тот и упадёт замертво. Было такое, не было ли, чтобы Репей на месте вот так кого-то убил. Но почему-то все верят — ему это запросто.

И собратья-коты не сомневаются в его силе.

Это при том, что Репей — бывший домашний.

Такие как он недолго живут, оказавшись на улице. А тем, кому всё-таки удаётся вырасти, до конца жизни так и суждено всех бояться и со всеми добычу делить. А чуть что — тебя ещё и попрекнут за то, что ты не в подвале родился, как остальные. В сырой день, когда все под крыльцом вместе дрожат, тебе скажут:

— Иди домой, глядишь и обогреют…

Или, отнимая протухший селедкин хвост, скажут:

— Ты всё равно к такой еде не привык, дома тебя свежачком кормили.

Но никто не рискнёт так обидеть Репья. Даже не пробуют. Мало того, Репей смотрит, чтобы и остальных во дворе не обижали. Двор — общий.

Как, почему он оказался дворовым котом, он не помнит — маленький был. Ему смутно помнится только дверь на площадке, и он точно знает: ему надо вовнутрь. Из-за двери невыразимо пахнет чем-то, что окружало его всю жизнь, а здесь, вокруг, этого запаха нет. И оттого ему жутко.

— Впустите меня! — кричит он и отчаянно царапает дверь.

В подъезд выходит большой человек, он отодвигает котёнка ногой и совершенно не понимает, когда ему говоришь: «Впустите!»

Потом Репей, вроде, спит. И через какое-то время снова видит человечка — маленького и тоже очень знакомого. Он выносит ему в блюдечке молока. И пока его товарищ пьёт молоко, ребёнок спрашивает у него:

— Почему ты здесь сидишь? Мы же тебя отпустили. Папа сказал, ты можешь идти куда хочешь.

— А он не птичка, чтоб отпускать его, — проходя, говорит какая-то женщина.

Котёнок чувствует: мальчику неприятно слышать её слова. И котёнку делается неприятно тоже. Он не понимает, о чём разговор. Видит только, что его товарища огорчили. Котёнок мяучит вопросительно: что случилось? А мальчик уже — шмыг вниз по лестнице, только подъездная дверь хлопнула.

Ещё один человек застаёт Репья дремлющим возле блюдечка. И начинает говорить — много, шумно, размахивая почему-то в воздухе блюдечком. Оно прозрачное, если смотреть на свет, и если махать им, в нём блёстки вспыхивают.

Так, с блюдечком в одной руке, человек хватает другой рукой котёнка и выносит из подъезда, а там толкает в подвальное окно:

— Вот твоё место.

Котёнок цепляется лапами за край окна — не зря же его Репьём зовут. Когти штукатурку царапают, в щели уходят…

Женщина хочет отодрать его лапки.

— Там сиди, там, не приходи больше…

Блюдечко выскользает у неё из рук, раздаётся звон — и её «ах!» — и в ту же секунду котёнка изнутри больно хватают за задние лапы — и он летит в темноту, в целую толпу крыс.

Ох и не любит же он теперь крыс!

Он разгоняет их, сгрудившихся над каким-то тельцем. Оно окровавлено — но даже запах крови не убивает знакомый запах, который ни с чем не спутаешь.

«Домашний!» — ахает Репей.

Ему кажется, что лежащий перед ним — котёнок. Осторожно Репей поднимает его и несёт бережно, как кошка-мама своих котят. Лапы спотыкаются о длинный голый хвост, на конце заострённый… Нет, не котёнок…

— Ох ты котики-кошата… — ахает дворник.

Берёт Крыску в ладони, укладывает в коробку из-под сандалий, достаёт тазик и наливает воды — раны промыть.

— Сбежала, видать, от кого-то, — говорит Репью.

И он даже может угадать, от кого.

Дворник — как домовой, он всё видит: кто с кем подружился, кто с кем поругался, кто съехал из дома, кто въехал, новоселье справляет.

Видел он, как девочка, счастливая, несла в дом коробку, в которой кто-то возился. Мама шагала рядом хотя и растерянная, но всё равно она радовалась оттого, что дочка рада.

Он даже слышал, как одна красивая женщина из другого подъезда — конечно, это была тётя Света — говорила девочкиной маме:

— Ты её слишком балуешь, Люська! А если она завтра захочет весь зоопарк домой?

А та, которую Люськой назвали, отвечала:

— Я весь зоопарк так и так не смогу… И я думаю: должны же у неё хоть какие-то желания исполняться… Должна у неё радость быть…

Дворник с ведром по лестнице прошёл мимо них — верхнюю площадку убирать. Мама девочки отпирала квартиру, из которой уже птичьи крики слышались. Тётя Света говорила:

— А что, мало радости? И птицы, и рыбы…

Мама отвечала что-то беспомощно. Что тут объяснишь?

И дворник бы не сказал, что хорошего в грязно-белой ободранной крысе… И хвост какой — белый, голый… Да только у дворника и не спрашивает никто. С кем ему разговаривать?

— Давай, оживай, — говорит он Крыске. — Назад тебя к девчонке отнесу, пусть у неё радость будет…

И Репью кивает:

— Ведь так, Репа?

Дворник Репья Репой зовёт. Всякий своё видит в кошачьем имени. Кто — острые, цепкие когти, а дворник говорит, кот — голова. Умнющий — не каждому человеку такая репа дана. Дворник Репе рассказывает, как у него день прошёл. Жалуется: снег валит, осерчала природа. А Репа слушает — и как будто всё понимает.

А Крыска — умная ли она, как Репей, или нет, но вот она глаза открывает и вспоминает, кто она, — с трудом.

— Это я — Радость… И я, выходит, живу…

А дворник как раз говорит: «Радость, радость…»

И вдруг её осеняет: «Вот как по-ихнему будет Радость!»

Она вскакивает на лапы и благодарно фыркает: «Я есть! И ты есть! Ты знаешь, кто я. Я Радость!»

А дворник ей в ответ:

— Лежи, торопыга!

Однажды в субботу раздаётся звонок в дверь.

Девочка в школе, у мамы руки в муке. Она кое-как открывает дверь.

Дворник Вася, смущенный как человек, осознающий, что совершает добрый поступок, протягивает ей на ладони Крыску:

— Вот, вашей дочке. Жива-здорова…

Мама в испуге отдёргивает руку, ведёт дворника в дом, просит:

— Посадите хоть в эту банку.

Радость становится на задние лапы, дворник уходит, провожаемый совсем не весёлым «спасибо».

Когда Крыска исчезла, мама сказала дочке: «Ушла и ушла. Может быть, где-то ей будет лучше».

В самом деле, они же не выбросили её в мусоропровод. Не отнесли на корм удаву.

— Лабораторное животное, куда тебя теперь? — говорит мама.

Крыска стоит на задних лапах, головку — набок, слушает.

Мама объясняет ей:

— В аквариум тебя не посадишь, нет, там твой сынок хозяйничает. Он ведь тебя как гонял?

Крыске слышится как будто участие. Мама спрашивает невесть у кого:

— Что мне теперь, два крысятника в доме держать? Вот радость-то…

«Радость, Радость!» — Крыска узнаёт знакомое слово.

Мама говорит:

— Или в зоопарк тебя сдать? Ты же лабораторная! Тебя специально вывели… Пусть тобой питаются…

В самом деле, унести её, что ли, вот в этой банке, пока дочка не пришла? И дочка ни о чём не узнает.

Мама втолковывает Крыске:

— Ведь ты только ешь — и всё. И убирай за тобой. И ещё кусаешься. Никакой радости от тебя.

«Это я — Радость!» Крыска громко пищит.

Она забыла уже, как кусалась. Забыла свою ненависть к маме и дочке. Они разлучили её с Крысом, как прежде какие-то люди разлучили с Самой Большой Радостью.

Она привыкла — когда уходишь откуда-нибудь, назад уже не вернуться. Тебе могут только показать твой прежний мир издалека, чтобы у тебя сердце сжалось… И у тех, кого ты оставила — тоже.

И вдруг её путь пошёл в обратную сторону! Она опять в этом доме, где пахнет вот этим домом, уютом. Каждый человек пахнет по-своему, и оказывается, запах можно узнать и понять, что соскучилась по нему! Здесь она когда-то поняла, что стала Большой Радостью… Так, глядишь, и к Крысу она когда-нибудь вернётся, и к своей Самой Большой Радости…

Крыска чувствует, как любит их всех — и эту огромную тоже…

Она подтягивается на лапах и вылезает из банки, пищит:

— Ну возьми же меня на руки! Видишь, мы встретились…