Павлик Морозов [1976]

Дымов переглянулся с учительницей и рассмеялся так заразительно, что следом за ним захохотали ребята и гулким басистым емехом закатился сам Потупчик.

— Ай да Мотя! Вот так придумала!

— И ничего смешного нет! — говорила она, тяжело дыша. — Я такой секрет знаю, как красную краску делать. Вы знаете, какая скатерть будет? Первый сорт!

— Вот и потолкуй с ней, — махнул рукой Потупчик.

Дымов вынул платок и вытер глаза.

— Что за ребята у вас, Зоя Александровна! Положи ты эту простыню на место, Мотя! Мы вам из района скоро пришлем и скатерть, и занавески на окна, и разные картины, и новые книги.

— Вот это да! — восторженно вырвалось у Павла. — А «Чапаев» будет?

— Фурманова? Будет, Павлик!

Павел спросил с надеждой:

— А вы Чапаева видели? — Ему очень хотелось, чтобы этот хороший человек знал Чапаева, о геройских подвигах которого пионерам много рассказывала Зоя Александровна.

— Чапаева не видел, Павлик… А вот Фурманова хорошо знал. Вместе против беляков воевали. — Дымов прикоснулся пальцем к шраму на щеке. — Вот она — памятка о тех временах. — Он обернулся к учительнице и прибавил: — Заждались меня, ребята, наверное? Сейчас я вам текст для лозунгов дам.

Взрослые ушли в избу, а пионеры в ожидании уселись на крылечке.

— Сейчас дождик пойдет, — тихонько сказал Федя, опасливо косясь на нахмурившееся небо.

Уже совсем стемнело, в избах засветился огонь. Набежал ветер, пошевелил волосы ребят и снова стих.

— А дождь, это самое, и впрямь сейчас посыплет, — вздохнул Яков и вдруг настороженно стал прислушиваться.

С улицы донесся сердитый женский крик:

— Яшка! Яшка!

Яков слетел с крыльца, словно его толкнули в спину.

— Ой, ребята, пропал! Мать зовет… Иду-у, маманька!.. — он перемахнул через забор и исчез в темноте.

— И я побегу… — Клава поднялась. — Как бы и мне не досталось! Федя, идем, я до дому доведу.

Федя вопросительно взглянул на брата.

— Паша, пойдем?

— Иди, иди, братко. Я лозунги возьму у Дымова.

Клава и Федя ушли. Было слышно, как они мягко шлепали босыми ногами по пыльной дороге.

Павел и Мотя сидели молча. Мотя долго смотрела на его неясный профиль, наконец прошептала:

— Паш…

Он не слышал и сидел по-прежнему неподвижно, облокотившись на колено и положив подбородок ладонь.

— Паш…

— А?

— Ты про что думаешь?

— Да так… — неопределенно повел он плечами.

— А я тоже люблю думать… Про все, про все! Знаешь, когда хорошо думается? Когда спать ложишься… Правда? А тебе сны снятся?

— Снятся.

— Мне раз приснилось, что в Герасимовке дома стеклянные и электричество.

Павел с интересом взглянул на нее, убежденно сказал:

— Электричество на самом деле будет. Помнишь, Зоя Александровна говорила, что в каждую деревню электричество проведут? Вот только колхоз сначала надо.

— Только домов стеклянных не будет — побьются… — Мотя глубоко вздохнула, помедлила. — Паш, а один раз… ты мне приснился.

— Я?!

— Ага… — Она снова помедлила. — А я тебе никогда не снилась?

— Не… — подумав, ответил он.

Вдали глухо зашумела тайга. Сильный порыв ветра внезапно налетел на деревню. Острая молния вспыхнула и погасла, словно опущенная в воду; вдали неясно зарокотал гром.

На огороде, неистово захлебываясь, залаял пес.

— На кого это Кусака? — Удивленная Мотя вскочила, придерживая на коленях трепещущее платье. Она исчезла за избой, но Павел слышал ее тоненький, уносимый ветром голосок:

— Кусака, Кусака! На, на! Кому говорю, Кусака!

В небе снова загромыхало. Тяжело дыша, девочка подбежала к крыльцу.

— Кто бы это был, Паш? По огородам пошел, быстро так…

Павел встревоженно приподнялся:

— Не хромает?

— Да разве ж разберешь в темноте? — пожала она плечами и, увидев, что Павел заторопился к плетню, сказала:

— Да ты сиди, Паш. Может, мне показалось…

Павел стоял у плетня, настороженно вглядываясь в темноту.

— Мотя! — вдруг позвал он.

Она послушно подошла и стала рядом.

— Как Зоя Александровна говорила про пионерский салют?

— Как? — Она помолчала, вспоминая. — Ну, что общественные интересы пионер ставит выше личных…

Он задумчиво повторил про себя:

— Общественные интересы выше личных…

— Да ты что трясешься? Простыл?

— Не знаю… Наверно, простыл.

На крыльцо снова вышли Дымов, учительница и Потупчик.

— Возьми, Павлик, лозунги. — Зоя Александровна протянула ему листок.

Дымов сказал:

— Прежде всего о колхозе напишите. Это самое важное! Значит, завтра за работу?

— Прямо с утра сядем, — кивнула Мотя.

— Молодцы!.. До завтра, Зоя Александровна. На собрании встретимся.

Учительница ушла. Все молча стояли у крыльца, прислушиваясь к ее удаляющимся шагам. Потупчик тихо заговорил:

— Конечно, я думаю, трактором пни будет сподручнее корчевать. Плохая у нас земелька. Лучшую Кулуканов да другие такие, как он, забрали себе, заешь их гнус!

— Столько я об этом Кулуканове сегодня наслышался! — качнул головой Дымов.

— Да ведь такой кулачище он, Николай Николаевич!

— А в списках сельсовета середняком числился…

— Записать как угодно можно. Бумага — она все терпит.

Мотя взглянула на Павла, шепнула:

— Ты слышал, Паш?

— Сейчас хлынет, — уклончиво ответил он, глядя на небо. — Я побегу.

Павел перескочил через плетень.

«Чудной какой-то он сегодня, — подумала девочка. — Лихорадка у него, что ли?»

Она вышла на середину двора, запрокинула голову. Крупная холодная капля ударила её по щеке.

Мотя протянула к черному небу руки и тихо запела:

— Дождик, дождик, припусти…

Подошел Дымов и обнял ее за плечи.

— Хорошо как! — он глубоко вдохнул свежий грозовой воздух. — Вот и у меня такая пионерка растет, — задумчиво, ни к кому не обращаясь сказал Дымов.

— А как зовут вашу дочку? — спросила Мотя.

— Как зовут? — рассеянно переспросил он и вдруг громко крикнул ушедшему в избу Потупчику: — Василий Иванович!

— Да, — откликнулся он, выглядая из двери.

— А это правда, Василий Иванович, что Морозов бил сына, когда он в пионеры записался?

— Пашку-то? Люди говорят, бил…

— А мальчик он, кажется, славный.

— Очень душевный парень, не в отца пошел!

Над самыми их головами оглушительно ударил гром, косой дождь тугими струями захлестал по двору. Мотя и Дымов разом вскрикнули. Он, смеясь, схватил девочку за руку:

— Ой, бежим, пионерка! Скорей. А то утонем!

ГЛАВА VIII

НОЧНОЙ ГОСТЬ

Татьяна сидела у окна, вглядываясь в темноту и кутаясь в шаль.

— И где его носит в такую непогоду… Федя!

— Чего, маманька? — откликнулся Федя из соседней комнаты.

— Где Паша?

— С Дымовым заговорился.

— Заговорился! Вон дождь какой находит…

Скрипнула дверь. Она быстро повернулась к порогу, но это вошел Кулуканов.

— Где Трофим? — спросил он глухо, не здороваясь.

— В сельсовете.

— Я подожду.

— Подождите… — пожала она плечами и ушла в соседнюю комнату укладывать спать захныкавшего Романа.

Кулуканов снял картуз, перекрестился и сел к столу, подперев ладонями голову. Долго просидел так, вздрагивая при звуках шагов, изредка доносившихся из-за окна.

В избу быстро вошел, почти вбегал запыхавшийся Данила.

— Дядя Трофим!..

Кулуканов опустил руки.

— В сельсовете. Заработался!.. — тихо, со сдержанной злостью произнес он. — Нагнал на него Дымов страху.

Он медленно поднялся.

— Дрянь дело, Данила!

— А чего?

— А того!.. Не должно быть завтра собрания! Потому конец тогда! Понимаешь? Конец!

— А что сделаешь?

— Придумать надо такое, чтоб собрания не было завтра. Только с Трофимом теперь не договориться, наверно. Запуган!

— Захаркина арестовали, вот и боится.