Зачем нам чучела?

— Не очень хорошо, — сознался «гонщик».

Солнце, как большой оранжевый мяч, закатилось за горизонт. Мотор не заводился.

С берега уже еле-еле долетали крики и смех купальщиков.

Быстро темнело.

Сашке стало страшно — кругом была вода.

— А вёсла есть? — спросил он, хотя сам видел, что вёсел нет.

Гонщик растерянно смотрел на Сашку.

Тогда Сашка снял две доски с банок, одну протянул «гонщику» и приказал грести.

Грести досками было неудобно.

Доска выворачивала руки. Но ребята гребли изо всех сил. Пот застилал им глаза. Огоньки на берегу расплылись и стали пушистыми.

— По-моему, стоим на месте, — сказал, тяжело дыша, «гонщик».

— Ничего подобного, — крикнул Сашка, — греби!

И они ещё долго отбрасывали тяжёлую воду за корму, толкая свою лодку всё ближе и ближе к берегу. Вдруг Котька услышал, что его зовут.

Он оглянулся и замер. Рядом был большой серый борт «Юрия Гагарина».

— Сашка! — кричал Котька. — Сашка, я здесь!

Сашка посмотрел по сторонам и увидел в иллюминаторе своего брата. Потом увидел мамино лицо.

Котька выскочил из каюты и бросился на капитанский мостик.

А потом всё было так. Капитан дал команду «Стоп, машина». Опустили на воду шлюпку. В неё спустился папа и ещё два моряка, они подошли к лодке, в которой были Сашка и «гонщик», папа что-то сделал с мотором, и тот немедленно заработал.

— До берега доберёшься сам? — спросил папа «гонщика».

— Доберусь, — сказал тот, и Сашка видел уже с трапа парохода, что «гонщик» больше не надевал гоночного шлема.

У трапа Сашку встретила мама, и, как только он поставил ногу на палубу, она шлёпнула его и снова, уже, наверное, в десятый раз за этот день, заплакала, и в каюте говорила папе, что у неё нет уже сил заниматься его сыновьями, и пусть он списывается на берег и узнает, какое это удовольствие — Котька и Сашка. И снова говорила, что если папа будет продолжать плавать, она сойдёт с ума.

Потом Котьку и Сашку заперли в каюте и запретили выходить в наказание на палубу. А им совсем этого и не хотелось. Братья забрались на папину постель, укрылись тёплым одеялом и рассказали друг другу всё: Котька об Ильичёвске, а Сашка о школе.

— Только нехорошо, что меня выгнали из класса, — сказал Котька. — Это унизительно.

— Так, как я вышел, — это не унизительно, — сказал Сашка.

Через иллюминаторы вечер вошёл в каюту. Показались огни Одессы. Сашка и Котька молча слушали, как за бортом шумела вода, и каждый из них думал о новом городе, об идущих к нему кораблях, о смуглой девочке Аннушке, о начальнике Толе на красном мотоцикле, о строителе дяде Пете… И ещё мальчики думали о том, что если у людей есть настоящее дело — не такое, как чучела, — то не надо его скрывать от других, потому что всем вместе это можно сделать быстрее и легче.

Ветерок влетал в иллюминаторы, шелестел о стенки каюты и затихал. Котьке и Сашке слышался в нём запах степи, запах нового порта и целого прошедшего дня — такого непохожего на все, что они успели прожить за свою короткую жизнь.

А когда папа с мамой вернулись в каюту, братья, прижавшись друг к другу, крепко спали. Им снился большой белый город. Красивее даже, чем Одесса. Весь в солнечных зайчиках. И по этому городу шли Котька и Сашка, и люди вокруг говорили друг другу: «Смотрите — вот идут два брата, которые умеют держать слово. Они вместе с нами строили этот город».

Это говорили все люди вокруг, и об этом тоненько вызванивали зелёные листья платанов, об этом пели в высоком небе белые облака, и синее море тоже шептало об этом, набегая на жёлтый-жёлтый песок…