Муц-Великан

Роберт Греч

Муц-Великан

Опасное путешествие

— Муц! — неистово орал Фриц Килиан, нарушая воскресную тишину.

— Иди сюда, Муц!

Но Хельмут, не останавливаясь, продолжал шагать по другой стороне, почти не взглянув на своего приятеля. Вовсе не потому, что тот звал его Муцом, — к этому прозвищу он привык. «Хельмут» — это было имя чересчур длинное для ребят в Шмеркенштейне, они сократили его в «Муц». Так оно за ним осталось, и Муц нашел, что это вовсе не плохо.

— Муц! Му-у-уц! Иди сюда! Футбол! — продолжал звать Фриц, держа в руках огромный резиновый мяч.

Но, как уже было сказано, Муц даже не обернулся. Во-первых, он был взволнован, так как поссорился с сестренкой; во-вторых, он шел по делу, которое интересовало его несравненно больше, чем футбол. За городом, где расстилается зелень лугов, ждало его нечто замечательное. То, о чем говорил весь город — аэроплан. На такой штуке некий человек собирается днем летать. Об этом можно было прочесть на афишных тумбах по всему городу, и Муц не мог усидеть на месте с тех пор, как появился аэроплан.

— Муц! — крикнул ему через улицу другой приятель. — Муц, сыграем в прятки?!

Но Муц не посмотрел сегодня и на Макса Хабеданка. Он продолжал итти прямо, прямо пока последние дома Шмеркенштейна не остались позади; пока по обеим сторонам дороги не зазеленели свежескошенные луга. А там, дальше — на фоне лугов — сверкало зеркало маленького илистого пруда, на берегу которого стояла в кустах кучка красноногих аистов.

Но и аисты не занимали сегодня Муца.

Все его внимание было обращено на луг, на дерновую зеленую площадку, с которой днем должен подняться летчик. Здесь, как и везде, царила воскресная утренняя тишина. Только у забора, окружавшего аэродром, склонилось несколько человек, да какой-то высокий толстяк возился посреди огороженного луга.

А там, в воздухе, торчало какое-то странное сооружение, — огромная птица из деревянных и железных перекладин, с колесами внизу, сидением посредине и двумя большими крыльями по бокам. Оно походило на гигантского воздушного змея.

Высокий толстяк возился около змея, чистил, маслил, подвинчивал, подкручивал. Муц наблюдал за ним и размышлял, не стать ли ему самому механиком… Он соорудил бы себе такого змея и смог бы полететь в Африку, на луну, — куда угодно…

Колокол пробил полдень и вывел Муца из раздумья.

Проголодавшиеся зрители поспешили домой; а тот, кто чистил, подвинчивал, маслил и подкручивал, оставил самолет, грузным шагом направился прямо через луг и исчез в какой-то лавчонке.

А Муц остался, размышляя о двух вещах — о том, что дома вкусно пахнет жареной телятиной и что этот крылатый воздушный змей через три часа полетит к небу вместе с тем человеком…

«Не потрогать ли эту штуку разок? Никого поблизости нет…» — и Муц храбро перелез через забор.

«Неужели он собирается лететь на этой штуке?» — снова подумал Муц — и… очутился уже подле машины.

«Альбатрос» — прочел он на брезенте огромных отвесных крыльев — и… залез внутрь.

«Нет, какая чепуха — под брезентовой крышей настоящее сиденье»… и Муц уже сидел на нем.

Перед сиденьем находился черный аппарат с железными носами и ушами, пальцами и крыльями с обеих сторон — и… Муц потрогал какой-то металлический рычаг.

«Разве мы не собираемся стать механиками? Разве это не было бы чудесно? Что это, например, за винт» — и… Муц повернул его. «А это, что за кнопка» — и… Муц нажал ее.

Что-то зажужжало у него под самым носом, все громче и громче, оглушительно загудело и, с грохотом, понеслось по лугу вместе с «Альбатросом». Муцу захотелось крикнуть, но тяжелая птица уже поднялась и заколыхалась над лугом. Он хотел спрыгнуть на землю с опасного сиденья, но быстро поднимался ввысь; ему показалось, что он смотрит вниз с третьего этажа.

— Помогите! — жалобно закричал Муц. — Ма-ама!

Жужжали винты, трещали крылья, — а мать не шла. Ветерок свистел за брезентовой стенкой. «Альбатрос» стремительно летел вверх, как бы намереваясь пробить брешь в голубом куполе неба.

— Помогите! Не могу слезть!

Но крики замирали, точно у Муца совсем не было голоса.

Родной Шмеркенштейн все уменьшался, башни становились все ниже и ниже — стали совсем крошечными. Когда Муц уже не различал высокой неуклюжей башни Марка, он чуть не свалился с сиденья; так ему стало нехорошо. За что, за что он должен подниматься так высоко?.. Ведь совсем не он, а другой собирался летать…

«Ах, если бы я был теперь внизу» — горевал Муц. «Я никогда бы больше не ссорился с сестрой, учил бы уроки и никогда больше не играл бы с незнакомыми вещами».

Но жалобы не помогали, не помогли и слезы, которые струились по щекам и продолжали течь, — пока его не осенила мысль, которая его сразу приободрила: не захватил ли он с собой из дому завтрак?

Он полез в карман куртки и вытащил оттуда солидный шмеркенштейновский бутерброд, с которым мальчик может проделывать любые шалости, и тот не испортится.

Муц жевал полчаса под ряд. Пока его щеки уплетали, путешествие казалось ему сносным. Но наступает конец и самым большим бутербродам. Так именно случилось и с Муцом.

Когда исчез последний кусок, его приключение показалось ему совсем ужасным… Дома жаркое уже съедено, отец лежит на диване и сердито бурчит: «Вот сорванец! Пусть только явится!»

Но сорванец не являлся. Он мчался над высокими горами и темными облаками и летел прямо на запад. Ветер унес его шляпу, светлые волосы развевались. Он не слышал ничего, кроме шума ветра, ни о ком не думал, кроме матери, отца и сестренки Лизаньки и все вздыхал.

— Ах! ах! Если бы хоть не утренняя ссора с Лизанькой! Он запрятал ее волчок, — после обеда она ищет его, не находит и ждет Муца.

А тот уже несся над морем, пробирался сквозь облака и тучи, реял над ними и опускался, не смея взглянуть вниз. Злой порывистый ветер грозил сбросить «Альбатрос» в пучину, набрасывался на Муца и ревел над ухом:

— Беда! Тебя выбросит в злую страну. Беда!

Но вслед за этим добрый свежий ветер обвеял лицо Муца и шепнул:

— Держись, не так уж плохо все кончится. Держись! Так боролись между собой два ветра. Стоял вой как-будто два воздушных духа схватились из-за мальчика, и Муц трепетал от этого воя.

Как Муц спустился на землю

Но человек ко всему привыкает, — тем более мальчуган из Шмеркенштейна. После двухчасового трепета Муц почти уже не слышал борьбы между воздушными духами и почувствовал себя безопаснее на своем сидении.

Прошли сутки, и он уже перестал думать о том, сколько сотен и тысяч миль отделяет его от родительского дома.

Постепенно он все смелел и смелел. Он уже без страха посматривал на бурлящие и свистящие крылья своего змея и мог уже без колик в животе глядеть вниз на бесконечную сверкающую гладь моря. А когда вдали показалась полоска берега, Муц стал соображать, как бы спуститься.

Земля все приближалась, порыв ветра снизил самолет, и вскоре Муц увидел под собой большой остров с серебристыми реками, темными лесами, желто-зелеными пестрыми лугами и высокими черными горами на далеком горизонте.

«Можно ли здесь, наконец, спуститься?» — размышлял Муц, вертясь на своем сидении, и поглядывал на бурлящие и свистящие крылья. — «Ах, если бы они остановились! Не попробовать ли ту большую кнопку?»

Муц осторожно нажал ее, и шум крыльев прекратился. Он нажимал сильнее и сильнее, крылья стали вращаться ленивее — «Альбатрос» спускался все ниже и ниже…

Чем ниже спускался аэроплан, тем глубже уходила у Муца душа в пятки. Зато снизу что-то поднималось вверх — земля. Серебряные реки, темные леса, над которыми проносился Муц, становились все яснее и виднее. Выплыли светлые дороги, длинные узкие аллеи, затем — затем… дома, крошечные домики, значительно меньше рыночных будок Шмеркенштейна. Вскоре он уже пролетал над низкими неуклюжими зданиями, на крышах которых как угрожающие указательные пальцы, торчали закоптелые малюсенькие дымовые трубы. Теперь он летел над бурными полями, а вслед за тем — над множеством маленьких хижин, расставленных друг около друга, как игрушки.