Многоэтажная планета

— А разве вы не спрашивали потом об этом?

— Нет. Я не люблю переспрашивать — я люблю думать. Я люблю думать, каким воспринимает и чувствует, ощущает, каким представляет мир и человека вот эта женщина и вот этот мужчина, те, что уже ушли, и те, которые еще совсем дети. Потому что, мне кажется, ответить на вопрос, нужно ли человеку бессмертие и если нужно, то какое, можно, только если ответить на вопрос, что такое мир и что такое человек. Если мир и человек дошли до вершины — это одно, если же они развиваются — тогда, я думаю, совсем другое.

Все горячее, все взволнованнее был разговор, и вдруг Аня увидела прямо перед собой, в пятом ряду, Фиму и на миг потеряла нить мысли, на миг перестала слышать слова…

На другой день Фима повез ее в свою лабораторию. Навстречу им бросился щенок спаниель с длинными ушами и ласковыми глазами. Спаниель и Аню лизнул попутно, а вокруг Фимы так и выписывал восьмерки.

— Я вижу, вы тут не работаете, а наслаждаетесь жизнью, — засмеялась Аня.

— Наша Джуди выращена из собственной клетки после того, как погибла от старости.

— Так зачем же было нам летать так далеко?! — искренне воскликнула Аня.

Фима покачал головой:

— Не будь Флюидуса — не было бы и нашей Джуди. И разве ради того, чтобы жила теперешняя Матильда, не стоило лететь куда угодно?

— Я не знаю, бабушка ли это, — она уже не та.

— Ну и что? Она лучше, — сказал Фима. — Она, в конце концов, автотроф.

Аня обратила внимание на обезьянку, которая ловко доставала соломинкой варенье из узкого длинного кувшина, но обсасывать соломинку взлетала, почти не касаясь перекладин, под самый потолок.

— Сколько ей лет, как ты думаешь? — с гордостью спросил Фима.

— Ты хочешь сказать, она еще совсем маленькая?

— Ничуть не бывало. Напротив, она уже совсем старенькая. Ей проведен курс омолаживающей гормонотерапии.

— Господи, какой ты умный, какие вы умные! — вскричала восторженно Аня.

— Подожди, это еще не все. Пройдем в следующее помещение.

Аня готова была предположить, что там она встретит не меньше, чем ожившую Венеру Милосскую. Между тем помещение было небольшое, хотя и ярко освещенное. Под стеклянным колпаком в углу копошились просто-напросто червяки, и именно на них смотрел Фима с невероятной гордостью.

— Они никого не едят! — сказал он и посмотрел на Аню, как бог творец. — Они автотрофы.

Маленький Флюидус был уже в этой лаборатории.

— Но его не было бы, — сказал почтительно Фима, — без ваших сообщений с большого Флюидуса.

Прекрасный это был день. И удивительный. Умный, ученый Фима, перед которым и сейчас Аня чувствовала себя глупой девчонкой, был с ней почтителен, прислушивался к каждому ее слову. Даже один раз назвал на «вы». А потом вдруг, как-то между делом, не то проговорил, не то пропел:

Аня ушам своим не поверила. Скажи он о листьях, о метаморфозе, о Фабре, о запахах — ничего удивительного в этом не было бы. Пусть она говорила об этом на своих воображаемых сеансах связи с Фимой, но потом это могло быть и в настоящих передачах на Землю. Он же сказал то, что ни одной передаче на Землю не было повторено, — ее слова, ее тайные, вырвавшиеся во время выдуманного разговора с ни слова о том, как скучает она по Земле!

— Что это ты говоришь? — спросила ошеломленная Аня.

Фима улыбнулся:

— Разве я тебе не рассказывал, что частенько, посади перед собой твоего медвежонка Матиля, я как будто бы разговаривал с тобой. И однажды я так ясно услышал твой голос. «Как я скучаю по Земле! — сказала ты, вместо того чтобы продолжать рассказ о Флюидусе. — Если бы кто знал, какая светлая, открытая наша Земля по сравнению с Флюидусом! И деревья на Земле — как пышная светлая трава! И листья — как раскрытые маленькие ладони!» Я так ясно слышал твой голос, что даже подумал: не галлюцинация ли это…

Чудеса, да и только! Неужели и правда они могли друг друга слышать на расстоянии?!

И словно для того чтобы завершить этот прекрасный день, объявили передачу с Флюидуса.

Аня сидела рядом с Фимой и сначала даже смотреть на него забывала — такие поразительные вещи показывала юная Матильда.

Она ложилась на спину, прикрывала глаза и замирала. Она не дышала. Она не дышала пять минут, десять. Щеки ее все так же розовели, ноздри трепетали, но она не дышала — приборы совершенно точно регистрировали это.

«Как же так? — хотелось крикнуть Ане. — Ведь сначала-то, при рождении, она чуть не задохнулась в атмосфере Флюидуса».

Но она не сказала этого вслух, потому что Матильда умела уходить в стволы, а там ведь неизвестно что и как с ней бывало.

На экране в это время развертывалась кардиограмма Матильды. Синусоида начинала медленно вытягиваться и замирать. На глазах замирало сердце Матильды. Вот световая ниточка вытянулась и только редко-редко незаметно вздрагивала. Сама же Матильда лежала все такая же розовая, и выражение лица у нее было такое, словно она улыбается их волнению и непониманию.

Потом все шло в обратном порядке — Матильда оживала.

— А сейчас, — сказал, загадочно улыбаясь, Сергей Сергеевич, — Матильдин иллюзион.

Матильда начала выдувать через трубочку прозрачный пузырь. Она выдувала и выдувала, пока пузырь не стал ростом с человека. Тогда Матильда качнула трубочку вперед, словно проткнула пузырь, и внутри первого пузыря начал вырастать второй. Потом так же третий, поменьше, а внутри его — четвертый. И дальше, и дальше. Внутри большого пузыря медленно двигались, не соприкасаясь, пузыри в пузырях мал мала меньше. Аня видела это чудо, чувствовала, что; это чудо, но непонятно было, в чем оно: в том ли, что пузырь в пузыре, в том ли, что они не соприкасаются…

Но затем Матильда такое устроила, что об этом первом «иллюзионе» думать было уже некогда.

Она выдула огромный пузырь, подмигнула бабушке Тихой и сделала маленький, едва заметный шажок, после чего вдруг оказалась внутри пузыря. Помахала оттуда рукой и принялась выдувать следующий шар. Судя по лицам Сергея Сергеевича и Маазика, для них это было такой же неожиданностью, как и для телезрителей Земли. Одна Тихая сохраняла невозмутимость. Вот выдуваемый шар достиг достаточных размеров, Матильда тем же незаметным движением проникла и в него. Потом так же — в третий… По мере того как шары уменьшались, Матильда проникала в них, сама уменьшаясь в росте.

— Мираж, — бормотал не очень разборчиво Сергей Сергеевич. — На моих приборах Матильда все тех же размеров и той же массы.

Вот Матильда вошла в шар размером с детский мячик. Аня затаила дыхание, словно отсюда, с Земли, могла неосторожным вздохом прорвать оболочку странных шаров. Сергей Сергеевич и Маазик замерли. Матильда о чем-то спрашивала жестами из своего шарика — может, о том, не выдуть ли шарик еще меньше.

— Нет, — замотала головой Аня, словно Матильда могла ее слышать.

— Нет, — сказал пересохшим голосом Фима.

Сергей Сергеевич молча погрозил пальцем.

— Ну, хватит, Мотька. Вылазь, — своим обычным, ничуть не испуганным голосом сказала Тихая.

И Матильда тем же образом, что входила в шары, начала выходить неторопливо из меньших шаров в большие, и меньшие шары, едва она их покидала, исчезали, а Матильда как бы вырастала.

— Оп-ля! — сказала она, покинув последний, самый большой шар.

Аня перевела дыхание и обернулась к Фиме, но тотчас ее словно толкнуло в сердце — так восхищенно, так нежно и ласково смотрел Фима на Матильду.

«А ведь он может ее полюбить, если уже не любит, — подумала, холодея, Аня. — Он смотрит на нее так, как я смотрю на него, как Сергей Сергеевич смотрит на меня, как Володин смотрит на Заряну. А Матильда, оказывается, совсем уже большая — она такими же глазами смотрит на Сергея Сергеевича».