Многоэтажная планета

Аня так уже привыкла за последнее время возиться с юной Матильдой, что принялась расчесывать слежавшиеся волосы куклы, будто это была большая Матильда.

— Нужно искупаться, — строго и ласково сказала Аня, сняла с куклы платье и словно бы даже увидела на пластмассовом розовом плечике темное, неопределенного цвета, пятно. Вгляделась, прищурившись, — конечно же, никакого пятна не было. И все же, протирая куклу, она осторожно касалась плеча, словно там было Матильдино пятно.

Флюидусовский мелькающий, скользящий, беспокойный, быстрый свет падал из иллюминатора. Из глубины каюты его подсвечивал и подогревал свет кварцевой лампы, которую включила Аня. Кукла лежала в этом свете ничком и опять очень напоминала свою большую живую тезку. Поискав, во что бы завернуть куклу, Аня взяла свой любимый цветной платок. Наверное, она вспомнила при этом Землю, задумалась и была неловка, потому что Мутичка, когда она начала ее заворачивать, выскользнула из рук и упала под стол. Taм было темно, и Аня поспешила вытащить куклу из-под стола. Тельце куклы, когда она ее нашарила, показалось ей испуганным и холодным. Аня положила куклу на свет, поглаживая по спинке. Задумчиво накрыла цветным платком. Потом платок сдернула. Накрыла. Сдернула. И вдруг помчалась в бокс к живой, юной Матильде.

Дежурные не хотели ее пускать — Аня упросила.

Матильда лежала ничком в беспокойном свете фрлюидусовского дня. Розовый отсвет подогревающей лампы падал на нее сбоку. Заметив Аню, Матильда радостно протянула к ней руки. Обнимая Матильду, Аня задержала руку на темном пятне. Матильда поежилась, сдвигая ее руку, потянула из Аниной руки яркий узорчатый платок. Тогда Аня повязала платок Матильде на голову. Матильда радостно смеялась. Аня повязала Матильде платок, как передник. Та с удовольствием разглядывала его. Аня набросила платок Матильде на плечи, подвела к зеркалу. Минуту Матильда разглядывала себя в зеркале, потом вдруг нахмурилась, сдернула платок и бросила его.

Аня ворвалась в темноватую ванную, где возилась Тихая, не очень-то приветливо взглянувшая на нее. Когда жё Аня схватила и потащила в комнату резиновую ванну, Тихая и вовсе рассердилась:

— Эт-то еще что? Куда потащила? Кто тебя сюда звал?

Не обращая на нее внимания, Аня принялась купать на свету Матильду — та не возражала, с удовольствием вертелась и плескалась.

Вытирая Матильду, Аня закутала ее полотенцем и, когда та начала ежиться, пытаясь сдвинуть, сбросить полотенце, не давала ей этого сделать. Матильда закричала, начала вырываться. Наконец, так рванулась, что Аня отлетела к стене. Тихая, хлестнув по пути мокрой мочалкой Аню, бросилась к своей дорогой Мотьке. Посреди этого гама и неразберихи появился Михеич.

— В чем дело? — сердито спросил он. — Ты почему, Аня, здесь? Кто тебя впустил? Что случилось? Почему здесь ванна? Почему Матильда опять бушует?

— Я же говорила: ей нельзя без света, — сказала, не отвечая на его вопросы, Аня. — У нее что-то такое в пятне, что ей нельзя долго быть без света.

— Почему ты так думаешь?

— Мне Мутичка рассказала, — ответила совершенно серьезно Аня.

Оказалось, это совсем не родимое пятно, как думали вначале. Да и как было не ошибиться?! Ведь ничего похожего нет ни у одного живого существа на Земле! Пятно на плече Матильды содержало особые вещества вроде земного хлорофилла. Это пятно черпало энергию из самого света, подзаряжало весь организм, как подзаряжается электрофонарик, включенный в электросеть. На Земле это умеют делать только, высшие растения, водоросли и бактерии. На, Флюидусе же думали теперь ученые, это умеют делать и животные — дефилиппусы, например.

Подумать только — утолять голод, не пожирая других, не уничтожая ничего живого, даже растений!

— Для того чтобы жить, — наперебой объясняли ошеломленной Ане, — им, видимо, достаточно света своей звезды и красной планеты да еще неорганических веществ атмосферы Флюидуса!

«Автотрофы», «фототрофы», «хемоавтотрофы», — звучало повсюду на корабле, и означали эти слова организмы, источником питания которых служат неорганические вещества.

Празднично было на корабле. С Матильдой возились так, что Тихая уже ворчала:

— Оставьте вы в покое девку-то! Чего пялитесь? Подумаешь, диво! У нас в роду все хвеномены! Вы мне девку-то не сглазьте! Михеич, они тут все сумасшедшие, исделались! Запрети им шастать, а не то я сама чего потяжелее в руки возьму или робота на них напущу!

Матильду звали и Люсией, и Светочкой, и Ангелинкой, и солнышком, и звездочкой.

Маазик декламировал:

И хотя в подлиннике, замечал дотошный Сергей Сергеевич, значится не «друг всем живым», а «людям всем друг без изъятья», он соглашался, что теперь, возможно, уже недалеко то время, когда человек действительно будет не только всем людям друг, но и друг всему живому, потому что для того, чтобы жить, ему не нужно будет никого и ничего убивать: ни; теленка, ни рыбу, ни даже растение.

— Хотя не знаю, — тут же прибавлял Сергей Сергеевич, не изменится ли он тогда настолько, что уже и человеком-то трудно будет его назвать.

— Весь космос, любые планеты, — заносилась мечтами в далекое будущее Заряна, — станут доступны таким существам — ведь всюду есть свет и неорганические вещества!

Аня, которая проголодалась, чувствовала себя даже неловко — она-то ведь не могла утолять голод лишь светом и неорганическими веществами при помощи света, не могла сказать о себе: «я никого не ем».

Она как раз пробиралась в столовую, когда ее окликнул Маазик.

— Знаете, — трагическим шепотом сказал он, — я очень хочу есть — что-нибудь органическое.

— И я! Хотя стыдно как-то.

Но, когда в столовой один за другим собрались почти все и, проповедуя автотрофизм, принялись закусывать по старинке, их разобрал неудержимый смех.

Заговорила Матильда внезапно, без всяких переходов от односложных слов к фразам.

Как раз была принята передача с Земли — ответная на их сообщение с Флюидуса о новом, посмертном рождении Бабоныки. В своей передаче земляне не столько торжествовали и поздравляли, сколько засыпали вопросами и заданиями. При этом все время мелькало имя «Матильда Васильевна Бабоныка».

— Кто это — Матильда Васильевна? Кто — Бабоныка? Почему ее зовут, как меня? — совершенно чисто произнесла вдруг Матильда.

— Бабоныка — это бабушка Ани, — сказал рассеянно Михеич.

— Да вы послушайте — она же говорит! — вскричала Заряна.

— А чего ж ей — век молчать? — вся сияя, сказала Тихая.

Матильда говорила так четко и чисто, словно умела это делать всегда!

И посыпались, посыпались вопросы Матильды. С опережением всех земных сроков она входила в тот возраст, когда разумное существо осознает себя и окружающее. Разница была, однако, в том, что, как ни много задает вопросов на Земле ребенок и как ни трудно ответить всерьез на эти вопросы, все же взрослые, кто как, умеют это делать. Кое-что о Земле и людях, об истории и вселенной, о времени и пространстве знают ведь не только философы и ученые. Но юная Матильда жила на Флюидусе, а много ли все они вместе взятые знали о нем?

Самый простой вопрос, откуда она взялась, ставил их в тупик. Одна Тихая не затруднялась в ответах.

— Откуда ты взялася? Нашли тебя. Иде нашли? В дереве. Иде до того была? Да в дереве же и была. Еще до того? Ну, до этого ты была в старухе. Иде теперича старуха? А в тебе она, только уже молодая. Хорошая ли была старуха? Хорошая, только дура. Ты-то умное дитя, даже и вообще хвеномен — вся в меня. Кто я тебе? А я тебе главный человек. Кто такое дура? Ну это которая ничего не умеет делать: ни машины, ей хлеба, ни открытия никакого. Ты все сможешь — ты умное дитя!