Время ацтеков

все такие.

– Это уж точно, – смеюсь я.

Это уж точно.

– У меня есть хомячок, – говорит легавый.

– Его зовут Кузьмич, – плачет он.

– Успокойся, – мягко кладет врач руку ему на плечо, и я подглядываю, – особо не скрываясь, потому что легавый, как объяснил мне друг в белом халате, под гипнозом в полной прострации, чтоб его.

– Мне хотелось назвать его как-то по-другому, например, просто – Хомячок, – жалуется легавый.

– Но никому, даже маме, эта идея не нравилась! – восклицает он, и мы с доктором едва со смеху не катимся, как два колобка.

– Тогда я дал ему имя Кузьмич. Он стал очень большим, и каждый день я кладу ему в два-три раза больше еды, чем требуется. То, что Кузьмич не съедает, он прячет под газету. Я забыл сказать, что хомяк живет в аквариуме, и мне его очень жалко, – сетует легавый.

– По ночам он прыгает, перебирает лапками по стеклу, и мне его очень жалко, – повторяется он.

– Но если я его выпущу, он заберется под диван или шкаф, я не смогу его найти, и он умрет. Тогда мне будет жаль его еще больше. Как-то раз он все-таки смог вылезти из аквариума, – с горечью говорит легавый.

– Расскажи мне, как это было, – просит врач.

– Я расскажу, как это было, – говорит, словно загипнотизированный. Загипнотизированный легавый.

Я сижу в другом кабинете, глядя на них в открытую дверь. Честно говоря, я даже не удивился, увидев его здесь. Но Женя… Изредка мы переглядываемся с врачом. Легавый полулежит на диване, рукава его рубахи закатаны, он говорит и говорит. Врач предупредил меня, что давить на него в таком состоянии бессмысленно: люди под гипнозом хуже сумасшедших, еще хитрее. Поэтому – терпение, сказал врач.

– Терпение, – говорит легавый.

– Сейчас расскажу, – всхлипывает он.

– Я так испугался, – говорит он горько.

– Вспоминай, – мягко велит врач.

– Я пришел поздно вечером, мать ничего не сказала, она вообще в последнее время со мной не разговаривает, думаю, она это из-за отца, хоть я точно и не знаю, и поменял ему, как всегда, газеты, – начинает легавый.

– Отца? – случайно переспрашивает врач.

– Они ссорились. Я собрал старые, мокрые и изгрызенные, выкинул их в мусорное ведро. Постелил совсем свежие. Наш сосед по лестничной клетке работает в газете, и у меня дома всегда есть несколько экземпляров. А потом я совершил ошибку – свернул ему в трубочку еще один номер, – пускай думает, что это его норка. Меня предупреждали, чтобы я так не делал, но в тот вечер мне почему-то показалось, что Кузьмич очень хочет спать в норке, а не в ворохе рваной бумаги, как обычно, – снова начинает плакать легавый.

– Потом я нарезал ему несколько кусочков огурца, персика, немного капусты и насыпал две ложки овсяных хлопьев, смешанных с изюмом, – сюсюкает он, и меня вот-вот стошнит.

– Налил свежей воды в блюдце. Запустил хомячка в аквариум (он все это время сидел у меня на плече), пожелал ему и маме спокойной ночи, почистил зубы, выключил свет и лег спать, – голосом ребенка, а он сейчас и есть ребенок, отчитывается