Мученицы монастыря Святой Магдалины

— Некоторые из нас уважают мнение других.

Я долго пристально смотрел на священника, пока тот не вскинулся:

— В чем дело?

— Из тебя бы вышел отличный полицейский.

— Во всяком случае, лучше тебя.

— Нет, правда, ты так же скроен.

— Господь призвал первым.

Я пошел прочь, заметив:

— Я не слишком во многом уверен, но тут я точно знаю: Господь здесь ни при чем.

Отец Малачи что-то крикнул мне вслед, но я не расслышал. Уверен, ничего приятного. Если священник посылает вас матом на улице, значит, в вашей жизни наверняка царит полный хаос.

* * *

Бар был закрыт. Никаких признаков жизни. Мимо проходил мужчина, я спросил его, что случилось. Он поведал:

— Продали. Как и все остальные в городе. Они тут роскошные апартаменты соорудят — оглянуться не успеешь. Именно этого нам и не хватает, этих гребаных апартаментов.

Прибыли книги от Чарли Бирна, эклектический набор поэзии, детективов, философии и биографий. Винни удалось достать почти все книги в твердом переплете; они существенно отличаются от изданий в мягкой обложке. У последних, я точно знаю, одно единственное преимущество — они дешевле. Среди поэтов были Рильке, Кольридж, Лоуэлл, Йейтс. Среди детективов я обнаружил книги Томпсона, Кейна, Чандлера и Дерека Реймонда. Я не почтил своим вниманием философов, просто сложил их стопкой у стенки. Я пребывал в таком душевном состоянии, что даже названия толком не разобрал, не говоря уж о том, чтобы поинтересоваться содержанием. Среди биографий я с удовольствием нашел Фицджералда, Грэма Грина, Руперта Гревса и Брэнсона.

Брэнсон!

Я сразу отложил книгу, представив улыбку на лице Винни. Он знал, меня это заденет. Раздался стук в дверь. Я подал голос:

— Да?

Вошла Джанет, она казалась еще более хрупкой, чем обычно. Спросила:

— Не надо помочь разложить книги?

— Нет. Мне нравится делать это самому.

Она оглядела многочисленные стопки и заметила:

— Ужас, сколько читаете.

— Спасибо, считаю за комплимент.

— Вы их все будете читать?

— Очень надеюсь.

— Я тоже читаю книгу.

— Неужели… это здорово… А я ее знаю?

— «Жизнь Мэтта Талбота».

— Вот как

Я подумал: «Господи, снова он».

— Он мучился, потому что много пил. Когда он бросил, то стал бичевать себя.

Я едва не сказал: «Я тоже себя бичевал, если можно так выразиться».

Джанет немного поколебалась, потом предложила:

— Я могу дать вам ее почитать.

Я показал на книги:

— Разве что потом, но послушайте…

Я прошел через комнату и поднял отложенную книгу:

— Это вам.

Она воззрилась на обложку. Прочитала:

— Ричард Брэнсон.

— Еще один замечательный человек.

Джанет колебалась, что было вполне понятно. Сказала:

— Может, муж прочтет.

— Чудесно.

— Спасибо, мистер Тейлор.

Когда она ушла, я полюбовался библиотекой. В комнате определенно стало лучше. Но самое главное, книги внушали мне уверенность. Я надел свой второй новый костюм и даже отчасти почувствовал себя гражданином. Наполовину. На улице моросил дождь. Для Голуэя — почти хорошая погода. Решил не надевать шинель. Я собирался повидать Билла Касселла и нанести еще один визит Рите Монро.

Я перебирал все это в уме, шагая по Эглинтон-стрит. Подходя к аптеке, я услышал крики. Какой-то мужчина орал на своих детей. Он был высоким, больше шести футов ростом, широкоплечим, его лицо искажала злобная гримаса. Не знаю, что сделали дети, но в данный момент они явно испытывали ужас. Им было не больше четырех-пяти лет. Когда я подошел ближе, мужчина наклонился и начал хлестать мальчика по лицу. Его сестренка взвизгнула:

— Папа… папа… не надо.

Отец ударил ее по голове. Я произнес:

— Эй.

Мужчина повернулся, снова подняв руку, и прорычал:

— Отваливай.

Я оглянулся. Люди с любопытством наблюдали. Рука мужчины начала опускаться. Я схватил его за руку — он повернулся и попытался ударить меня головой. Это первое, чему обучают полицейских, работающих на улице. В Темплморе вам об этом рассказывают, на улице вы учитесь парировать этот удар.

Я сделал шаг в сторону и сказал:

— Полегче.

Мужчина вроде не был пьяным. В этом случае с ним было бы проще справиться. Глаза его смотрели не мигая, пылая злобой. Я встречал людей такого сорта и знал, что слова тут бесполезны. Единственная разменная монета подобных типов — жестокость. Я отступил, он ухмыльнулся и заявил:

— Я сейчас сломаю твою поганую шею.

И бросился на меня. Я ударил правой, низко, попал в живот. Можно было на этом остановиться. Орать он больше не будет. Как часто случалось в моей жизни, настал момент, когда еще можно было удержаться, не пойти вразнос. Думаю, я увидел личико маленькой девочки и страх, который на нем отразился, но дело было не только в этом. Мужик был сволочью, а сволочи мне надоели. Я сделал шаг, выставил вперед плечо и ударил левой, вложив в удар весь свой вес. Удар пришелся в челюсть моему противнику, он отлетел назад, прямо в витринное стекло аптекаря, разлетевшееся на мелкие кусочки. Толпа зевак дружно ахнула.

Говорят, что в тюрьму попадают два типа людей. Первые легко приспосабливаются, помыкают слабыми и радуются привычному распорядку. Другие же абсолютно не способны приспособиться. Они страдают с самого первого момента.

И уж кому точно не следует попадать за решетку, так это полицейскому. Первые две категории стоят выше опозоренного полицейского. На нем отыгрываются сокамерники, его презирают и унижают надсмотрщики. По прошествии нескольких минут после моего удара прибыли две полицейские машины и «скорая помощь». Полицейские схватили меня и сунули на заднее сиденье своей машины. Я посмотрел на свою руку: уже начал образовываться синяк Мы не сразу уехали. Полицейские стали собирать показания свидетелей. Люди смотрели на меня одновременно с возбуждением и жестокостью. Могу себе представить, что они наговорили. Но больше всего мне запомнилось лицо маленькой девочки. На нее падал свет из разбитого окна, и, похоже, все про нее забыли. Она смотрела на меня огромными глазищами, сунув большой палец в рот. Ее облик отпечатался в моей душе. Если бы меня попросили описать выражение лица девчушки, я мог бы только сказать, что прочел на нем лютую ненависть. Отец тут был явно ни при чем. Меня отвезли в участок, предъявив обвинение, и посадили в камеру. Там были две койки. На одной либо спал, либо лежал без сознания мужчина. Я сел на другую койку, чтобы перевести дыхание. Рукав костюма порвался и выглядел так, будто кто-то в костюме уже выспался. На меня навалилась усталость, но я не хотел спать. Господи, уснуть и проснуться в камере… Я встал и подошел к окну. За решеткой виднелись голые стены. Утром я выпил две таблетки транквилизатора, но препарат уже давно перестал действовать. Дрожь пробежала по груди, прошлась по рукам. Я попытался понять, что же это я слышу. Господи, да это же скрежет моих зубов. Если я когда-нибудь выйду на волю, я приму ванну из «жидкости Е». Прошел час. Я ходил из угла в угол. Мужчина на другой койке бесился во сне, громко выкрикивал ругательства, прерывавшиеся вздохами. Трудно сказать, что было хуже. Вскоре его начало рвать, и мне пришлось перевернуть его, чтобы он не захлебнулся. Он попытался расцарапать мне лицо. Когда я с ним управился, то опустился без сил на койку. Запах алкоголя в воздухе просто валил с ног. Я почувствовал, что задыхаюсь. Это был тот редчайший из редких дней, когда я не выпил ни капли. Прошло еще некоторое время, и в камере начало темнеть. Затем лампочка мигнула, и камеру залил яркий, безжалостный свет. Я снова принялся шагать. Появился полицейский, начал отпирать дверь.