Черное воскресенье (др. перевод)

Томас Харрис

Черное воскресенье

Глава 1

Такси из аэропорта, дребезжа, преодолевало недолгий — всего девять километров — путь до Бейрута. Дорога шла вдоль берега, и Далия Айад, не отрывавшая взгляда от моря, видела, как в густеющей тьме белая пена прибоя утрачивает белизну по мере того, как угасают последние отблески света. Она думала об американце: знала — придется отвечать на множество вопросов о нем.

Такси свернуло на улицу Верден и теперь пробиралось сквозь лабиринт улиц и переулков к центру города, в район Сабра, ставший в последнее время обиталищем множества палестинских беженцев. Водитель не ждал указаний. Он взглянул в зеркало заднего вида, осматривая улицу, затем выключил габаритки и свернул в крохотный дворик чуть в стороне от улицы Эль-Нахель. Здесь было совершенно темно — ни огонька. Далия слышала отдаленный шум машин и стрекотание остывающего мотора такси. Прошла минута.

Машину тряхнуло, когда сразу, рывком, распахнулись все четыре двери. Луч мощного фонаря ослепил водителя. Далия, на заднем сиденье, явственно ощутила запах ружейного масла: прямо в лицо ей уставилось дуло револьвера.

Человек с фонарем подошел к задней двери машины, и револьвер исчез.

— Джинни, — тихо сказала она.

— Выходи и следуй за мной, — ответил он по-арабски с сильным горским акцентом.

В тихой бейрутской квартире Далию ждали люди: суровые лица, напряженные позы — прямо военный трибунал. Хафез Наджир, возглавляющий элитное подразделение Джихаз аль-Расд (РАСД) полевой разведки «Аль-Фатаха», сидел за письменным столом. Это был высокий человек с непропорционально маленькой головой. Подчиненные прозвали его Жук-Богомол, делая все возможное, однако, чтобы прозвище не дошло до его ушей. Если вы попадали в зону его пристального внимания, вас охватывал непреодолимый, лишающий сил страх.

Наджир — командир «Черного сентября», и «ближневосточное урегулирование» для него — пустой звук. Возвращение Палестины арабам тоже не вызвало бы в его душе восторга. Холокост, мировой пожар, всеразрушающий очистительный огонь — в это он верил, к этому стремился. Как и Далия Айад.

Двое других стремились к тому же: Абу Али, командующий подразделениями боевиков в Италии и Франции, и Мухаммад Фазиль, эксперт-подрывник, автор и разработчик диверсионного акта, совершенного в Олимпийской деревне в Мюнхене. [1] Оба были членами РАСД и вместе с Наджиром составляли мозговой центр организации «Черный сентябрь». Ни сами они, ни роль, которую они играют, широко не известны, не осознаются участниками Палестинского движения сопротивления: ведь «Черный сентябрь» присущ «Аль-Фатаху», как присуща страсть всякой плоти.

Именно эти трое решили, что следующий удар «Черный сентябрь» должен нанести в Соединенных Штатах. Составили более пятидесяти планов, все они были забракованы. А тем временем американская боевая техника прибывала и прибывала в Израиль через доки Хайфы.

И вдруг пришло решение. Теперь слово было за Наджиром: если он даст плану свое «добро», осуществление операции ляжет на плечи этой молодой женщины.

Она швырнула джеллабу [2] на стул и повернулась к мужчинам:

— Здравствуйте, товарищи.

— Приветствуем тебя, товарищ Далия, — произнес Наджир.

Он не поднялся со стула, когда она вошла. Двое других тоже не двинулись с места. За год, что она провела в Штатах, внешность ее изменилась. Брючный костюм сидел на молодой женщине прекрасно, придавая ей непривычный здесь шик. Это их несколько обезоруживало.

— Американец готов действовать, — сказала она. — Не сомневаюсь, что он выполнит все, как надо. Он только этим и живет.

— Устойчив ли он психически? — Казалось, Наджир впивается взглядом прямо ей в мозг.

— Вполне устойчив. Я — его опора. Он знает, что может на меня положиться и целиком от меня зависит.

— Это я понял из твоих докладных. Но шифр не способствует ясности. Есть вопросы, Али?

Абу Али внимательно вглядывался в Далию. Она знала его давно, помнила его лекции по психологии в Американском университете в Бейруте.

— Ты полагаешь, американец всегда мыслит рационально? — спросил он.

— Да.

— И все-таки ты считаешь, что он невменяем?

— Вменяемость и видимая рациональность не одно и то же, товарищ.

— Его зависимость от тебя возрастает? Не бывает ли у него периодов, когда он испытывает к тебе враждебность?

— Иногда он враждебен, но теперь это случается все реже.

— Он импотент?

— Он говорит, что вернулся из Северного Вьетнама импотентом. Уже два месяца, как он пришел в норму.

Далия не сводила с Али взгляда. Своими аккуратными, хорошо рассчитанными жестами и блестящими глазами он напоминал ей куницу.

— Ты полагаешь, это твоя заслуга, что он больше не импотент?

— Важно не то, чья это заслуга, товарищ. Важно контролировать его поведение. В данном случае мое тело — орудие контроля. Если бы оружие оказалось здесь более эффективным, я использовала бы оружие.

Наджир одобрительно кивнул. Он знал — Далия говорит правду. Она как-то помогала готовить трех японских террористов к акции в аэропорту Лод, в Тель-Авиве. Там они убивали всех без разбора. Поначалу японцев было четверо. Один из них сдал во время подготовки — нервы не выдержали, и Далия на глазах у его товарищей разнесла ему череп очередью из «шмайсера».

— Почему ты так уверена, что им не овладеют вдруг угрызения совести и он не выдаст тебя американцам? — не успокаивался Али.

— А если и так — что они выиграют? — спокойно возразила Далия. — Я мелкая сошка. Ну, захватят они взрывчатку. Но ведь у них пластиковой взрывчатки и так хватает — нам ли этого не знать?

Это было рассчитано на Наджира и попало в цель: Далия заметила, как он бросил на нее быстрый взгляд.

Израильские террористы практически постоянно пользовались американской пластиковой взрывчаткой — бомбами типа С-4. Наджир никогда не забывал, как вынес из взорванной квартиры в Бхандуне тело своего брата, а потом вернулся, чтобы отыскать среди развалин его ноги.

— Американец пришел к нам потому, что ему нужна взрывчатка. Вы это знаете, товарищ, — продолжала Далия. — Я тоже нужна ему, по разным причинам. Наши цели не идут вразрез с его политическими убеждениями: у него нет политических убеждений. Понятия «совесть» для него тоже не существует — в общепринятом значении этого слова. Он никогда меня не выдаст.

— Давайте взглянем на него еще раз, — предложил Наджир. — Товарищ Далия, ты изучала этого человека в определенной обстановке. Я хочу показать его тебе в совершенно иных обстоятельствах. Али?

Абу Али поставил на стол шестнадцатимиллиметровый кинопроектор и выключил свет.

— Мы совсем недавно получили этот материал из надежного источника в Северном Вьетнаме, товарищ Далия. Фильм показали по американскому телевидению, но это было еще до того, как тебя приняли в «Дом войны». Вряд ли ты могла его видеть.

На стене замелькали размытые цифры — пошел начальный ракорд, послышались нестройные звуки какой-то музыки. Затем лента пошла быстрее, музыка обрела строй — зазвучал гимн Демократической Республики Вьетнам. Яркое пятно света на стене обрело очертания: стала видна беленая комната. В комнате, на полу, — американские военнопленные, десятка два. Затем в кадре — трибуна с прикрепленным к ней микрофоном. Высокий изможденный человек медленно подходит к трибуне. На нем — висящая мешком арестантская роба, такая же, как у сидящих на полу, носки и плетеные сандалии. Одна рука прячется в складках куртки, другая плотно прижата к бедру. Он кланяется вьетнамским военным чинам — они на переднем плане. Потом встает перед микрофоном и начинает говорить.

— Я — Майкл Дж. Ландер, — очень медленно произносит он. — Лейтенант-командор ВМС США, взят в плен 10 февраля 1967 года, после того как сбросил зажигательные бомбы на больницу для гражданских лиц близ Нин Бина… близ Нин Бина. Несмотря на то что я являюсь военным преступником и доказательства моих преступлений неопровержимы, Демократическая Республика Вьетнам не прибегла к наказанию, но продемонстрировала страдания, явившиеся результатом американских военных преступлений, совершенных мной и другими… и другими. Я раскаиваюсь в том, что совершил. Я раскаиваюсь, что мы убивали детей. Я призываю американский народ покончить с этой войной. Демократическая Республика Вьетнам не питает вражды… не питает вражды к американскому народу. Только к поджигателям войны, которые у власти. Мне стыдно за то, что я совершил.