Призрак Проститутки

Итак, последние пять лет я разрабатывала тест, с помощью которого можно было бы выявить потенциального предателя. Восемь месяцев назад был найден окончательный вариант, состоящий из двадцатистраничного теста по двадцать пять вопросов на каждой странице, и на определенных уровнях мы могли предсказывать нарушения психики не хуже тестов Шонди или Роршаха.

Однако достаточно точно вычертить кривую Альфа — Омега чрезвычайно трудно. К своему великому ужасу, мы выяснили, что надо по крайней мере пять раз просчитать Длинный Том (это наш термин для пятисот пар), чтобы выяснить, каким путем происходит переход из Альфы в Омегу. Если бюрократы определенного уровня могут годами держать две ипостаси своей личности врозь, то актеры и психопаты переключаются с одного на другое по двадцать раз в день. Для таких людей тест надо проводить многократно, в разные часы дня. Скажем, на заре и в полночь. Когда человек пьян и когда трезв. В конце концов мы получили в достаточной мере достоверные векторы для определения возможного агента или даже возможного двойного агента, но применять Длинный Том труднее, чем выращивать орхидеи.

Гарри, последние пять лет я носила в себе этот груз огорчений, сомнений и разочарований. И все эти годы, фигурально выражаясь, через коридор от меня работал другой психолог по имени Гиттинджер, приехавший к нам из норменской больницы, что в штате Оклахома; он крутился вокруг моих тестов, адаптируя старый добрый тест Векслера и назвав свой новый тест Векслер-Бельвю. Батарея его тестов, которая требует всего одной встречи с пациентом, определяет предателей и возможных агентов, боюсь, лучше, чем по моему методу.

Розен, когда мы начали доверять друг другу, предупредил меня, какой оборот приобрело дело: тесты Векслера-Гиттинджера используются Технической службой вовсю, а мои — нет.

«Чем же это объясняют?» — спросила наконец я.

«Ну, в общем, объясняют тем, что у вас больше разговоров, чем дела».

Мне больно это слышать. Затем до меня дошло, что Гиттинджер получил шикарную дотацию от одного из наших фондов прикрытия. Он может теперь пользоваться средствами Фонда человеческой экологии. А мой семинар в Корнеллском университете не продлили.

Это было моим первым шагом под гору. Жизнь, Гарри, всегда меня баловала, и слишком долго. Если мать обожала меня, когда замечала, что я существую, то отец восполнил образовавшиеся пробелы сторицей. Вас когда-нибудь ублажал распутник шекспировского толка? До инцеста мы не дошли, но я уже в трехлетнем возрасте знала, что такое сильная мужская любовь. Она никогда не ослабевала. Лишь становилась все более сильной и более требовательной. До чего же папа ненавидел Хью! По-моему, это была первая буря страсти, с какой я столкнулась вне книг. До тех пор наша принцесса ступала только по коврам. В Рэдклиффе состоялась коронация. Меня либо обожали, либо мне завидовали, либо и то и другое, а я даже не замечала этого. Мой мозг столько всего выдавал, что я могла бы отправиться на пустынный остров и чувствовать себя вполне счастливой, наслаждаясь сама собой. Единственной моей бедой было отчаянное обилие новых идей. Господи, как они кричали, требуя внимания! А когда я стала женой Хью — figurezvous![92] — мне было всего двадцать три года, и седые ветераны разведки выстраивались в очередь, чтобы очаровать меня. Милый мой, была ли какая-нибудь дурочка больше избалована?

Теперь же, проработав пять лет в Технической службе, я покатилась вниз, а Гиттинджер с каждой неделей, с каждым месяцем поднимается все выше. Однако я не могу плохо относиться к этому человеку. Он умный, хитрый, веселый оклахомец, который, по выражению Арни, играет своим акцентом, выводя рулады, как на гитаре. Гиттинджер обладает даром заражать своим веселым смехом. И покрасоваться перед нами любит иногда. Дайте ему результат теста Векслера-Бельвю, проведенного с мужчиной или женщиной, и он охарактеризует человека почти так же точно, как Пруст. Гиттинджер действительно потрясающий. Он единственный в нашей профессии может без труда растолковать тест Векслера-Бельвю, но он и работает по двадцать четыре часа в сутки и обладает способностью соотнести агентов с записями разговоров, записями на пленку, устными беседами, фотографиями и анализом почерка. Он всех нас очаровал своей скромностью, но, возможно, это только личина. Он всегда принижает свою работу. «Кто-нибудь другой мог бы не хуже меня предсказать все это по картам». Вот так он очаровывает всех своих конкурентов, а потом раздевает их. (Хотя мне все-таки было больно, когда Розен сказал, что теперь все считают Гиттинджера «нашим местным гением».) Гарри, ведь было время, когда так говорили обо мне! Так что я знаю, каково быть низвергнутым монархом. Тем не менее Г. всегда меня хвалит: «Ваши Альфа и Омега еще приведут нас к подлинно глубоким пещерам. Я только прочертил по поверхности».

Все это прекрасно, но я полностью проиграла. Гиттинджер уже работает на оперативных просторах с кураторами и агентами (когда позволяет шеф резидентуры), а я стала одним из его адъюнктов. Это можно назвать: «Гардинер при Гиттинджере».

А теперь, Гарри, узнайте худшее. Незадолго до моей истории с ЛСД у меня сократили всех помощников — оставили только Розена — и посадили на сопоставление почерков в нашем графологическом отделе. Вместо того чтобы научить наших экспертов выискивать по почерку Альфу и Омегу, теперь мою работу оценивают графологи.

Примерно в эту пору Арнольд затеял со мной большой разговор. Я знала, что это предисловие к тому, чтобы сообщить о своем желании перейти к Гиттинджеру. «Лояльность — это добродетель, — сказал наконец Арнольд, — но я хочу вылезти из подвала». И сразу все перестало быть шуткой. Я это увидела по его глазам. Евреев не слишком привечают в управлении, а еще хуже, когда ты замурован в своем маленьком секретном отделе. Тем не менее Арнольд очень переживал, что у него такое честолюбие. И предупредил меня, что пора Хью вмешаться.

«Киттредж, у вас есть настоящие враги в Технической службе».

«Назовите хотя бы двоих-троих, иначе я не стану вас слушать».

«Я не могу их указать. Возможно, это враги Хью».

«Вы хотите сказать, что я даже собственных врагов создать не могу?» Господи, мы пили кофе в кафетерии «К» в три часа дня, и Розен сидел напротив меня — в глазах у него были слезы. Мне хотелось закричать. «По-моему, я успела создать несколько собственных врагов», — сказала я.

«Возможно».

«Слишком я была самоуверенна вначале».

«Да, — сказал он, — наверное».

«И выказывала излишнее презрение к своим коллегам».

«Ах, значит, вы знаете, что так было», — успокоительно произнес он. …

«Я не слишком охотно сотрудничала с теми, кто меня контролировал. Особенно когда они хотели изменить мою терминологию».

«Да».

«Но все это было вначале. В последнее время самым страшным моим преступлением было то, что я немножко зазналась, получив лучшего помощника».

Этим я хотела нанести ему удар между глаз. Но это лишь разозлило его. По-моему, он искал повода разозлиться.

«Киттредж, пошли в ваш кабинет, — сказал он. — Я тоже хочу покричать».

После чего, совершив молча долгий, бесконечно долгий переход по Аллее Тараканов, он немного приоткрылся.

«Дело в том, Киттредж, что в вашем тесте есть серьезный недостаток. Потенциальные агенты — потрясающе хорошие лжецы. Они себя не обнаружат только потому, что миссис Гардинер-Монтегю придумала несколько игр со словами».

«Да как вы смеете! — воскликнула я. — В наших вопросниках уйма ловушек».

«Киттредж, я вас очень люблю, — сказал он, — но кого вы в эти ловушки залучили? Я просто считаю, что эта чертова штука не работает. И я не стану тратить жизнь на то, что не стоит на ногах».

«Ну а если оставить в стороне тесты, разве вы не верите в существование Альфы и Омеги?»

«Верю, моя дорогая. Как в метафору».

Ну, все было ясно, и мы оба это понимали.

«Арнольд, прежде чем расстаться, скажите мне самое худшее. Что все-таки они говорят? Едва ли они употребляют слово „метафора“».