Охота на охотников

А Левченко никак и не мог этого заметить - сам пребывал в таком же состоянии.

Игрушки кончились, началось дело. Он не знал, куда деть себя в эти минуты, куда деть свои руки, как обойтись со своей внезапно возникшей слабостью, ему хотелось стать невидимым, воспарить над землей и понестись в пространстве впереди машины... Но если бы кто сейчас сказал, что операция отменяется, он кинулся бы на этого человека с кулаками - внутри у Левченко продолжал гореть злой огонь мщения, тревожил душу, заставлял сжиматься и разжиматься кулаки, - и все это происходило произвольно, само по себе.

Дорога поползла вверх, на длинный пологий взгорок, предусмотрительно посыпанный песком, - если бы песка не было, тут образовалось бы целое кладбище битых машин. Полузасохший, с рыжей хвоей сосняк отступил от полотна шоссе, обнажив и справа и слева неряшливые, загаженные серым отгаром опушки. Стефанович прибавил газу.

Мощная фура торпедой взлетела на вершину взгорка, увенчанного небольшой пологой площадкой, за которой начинался длинный, ровный спуск.

В самом конце спуска, вкатившись одним боком на грязную обочину и спаявшись с нею, стояла милицейская "канарейка".

- Ну? - спросил Стефанович спокойным, каким-то бесцветным голосом: Они?

- Сейчас, сейчас... - заторопился Левченко, протер кулаком глаза. Издали не видно.

Стефанович увеличил скорость. Из-под колес фуры в обе стороны полетели тяжелые, как куски камня, ошмотья льда.

- Ну? - нетерпеливо повторил Стефанович.

Левченко в очередной раз протер кулаком глаза и неожиданно - то ли от радости, то ли от страха - задавленно всхлипнул.

- Они!

- Точно они? Смотри не ошибись!

- Точно они. Боже ты мой, святой, ненаглядный... Они!

Стефанович потянулся к трубке рации и произнес одно-единственное слово, прозвучавшее как приговор:

- Приехали! - швырнул плоское легкое тельце рации на широкую приборную полку и подтянул к себе автомат.

Каукалов заинтересованно следил за колонной фур, спускавшейся по ровной пологой ленте к "канарейке".

Вперед шел "мерседес" с широкой, украшенной трехконечной звездой, мордой, за "мерседесом" - машина попроще, похоже, итальянского происхождения - скорее всего, грузовой "фиат", замыкающим тоже был "мерседес" с красной, приметной издали кабиной.

- Ну что?.. - Илюшка привычно подкинул автомат на плече. - Будем отжимать последнюю машину?

- Может быть, - Каукалов не отрывал сощуренных глаз от приближающейся колонны.

У него, как в лучшие дни, когда они пригоняли в ангар фуры, доверху набитые дорогим товаром, возникло ощущение удачи. Он улыбнулся сам себе, улыбнулся делу, которое предстоит, неожиданно подумал о том, что надо бы приобрести крест и повесить на цепочке на шею. Это - хорошая мода. Недаром строптивые московские "быки" беспрекословно подчинились ей. Ныне что ни "бык", то обязательно на шее цепь и тяжелый золотой крест.

Впрочем, это вовсе не означает, что "быки" верят в Бога... "Вера в Бога - штука утомительная, - подумал он, - но крест на шее не помешает. Говорят, он отводит беду..."

Колонна приближалась. Ровно, мощно гудели хорошо отлаженные моторы машин. Каукалов крутнул полосатый жезл в руке, перехватил поудобнее пальцами.

Предчувствие удачи усилилось, изнутри Каукалова обдало жаром, и он, радуясь счастливой легкости, возникшей в нем, улыбнулся, снова крутанул в руке полосатый жезл, отметил, словно бы со стороны, ловкость, с которой научился вращать эту колотушку.

- Отодвинься на пару метров от меня, - приказал он Аронову, подстрахуй со стороны... Мало ли что.

Илюшка послушно отодвинулся от напарника.

Сосредоточенно покусывая нижнюю губу, Каукалов прикидывал про себя возможное развитие событий и ждал. Головной "мерседес" стремительно двигался на него. Две идущие следом за ним машины шли, будто привязанные. "Водилы за рулем сидят опытные", - отметил Каукалов и вновь покусал нижнюю губу.

- Ну-ну, - пробормотал он, стараясь, чтобы ощущение удачи, возникшее в нем, не исчезло. А это ощущение и не думало исчезать, оно, наоборот, усилилось, и, заводясь, Каукалов вновь азартно покрутил в воздухе жезлом.

За стеклом головной машины виднелись лица двух людей. Кабина была просторная, как хорошая квартира, люди сидели далеко друг от друга. Но головная машина Каукалова не интересовала, средняя тоже, отсекать надо замыкающую, последнюю фуру.

- Ну-ну, - снова ободряюще пробормотал Каукалов.

Головная машина двигалась, как танк, водитель сделал едва приметное движение рулем, и фура пошла рубить обледенелую кромку шоссе по самому краю. Каукалов обеспокоился - не зацепит ли? - чуть отодвинулся в сторону. Слева у головного "мерседеса" оказалась помеха - неторопливый новый "жигуленок" восьмой модели, вот фура и обходила эту раскоряченную медлительную черепаху справа.

"Не знает, наверное, что в Москве и Московской области обгон справа строжайше запрещен, - мстительно улыбнувшись, отметил Каукалов. - Номера у машины не наши, не российские. Белорусские, кажись. Сейчас в Россию половина Белоруссии ездит. И, главное, не боится, гад, человека в форме меня не боится!" Каукалов не удержался, фыркнул: такие вот, напористые, как ведущий в этой колонне, обязательно в дураках оказываются. Так бывало всегда.

В следующий миг "мерседес", обдав его жаром, духом резиновой гари, отработанного бензина, горячего металла проехал совсем рядом, в ту же секунду раздался пронзительный, словно детский крик, визг тормозов, и "мерседес", лихо подрезав нос стоявшему на обочине желто-синему милицейскому "жигуленку", зазвякал прочными железными сочленениями и остановился. Каукалов отшатнулся, прижался к грязному боку "канарейки", выматерился и ожесточенно замахал полосатой колотушкой.

Следом за "мерседесом" пронесся жесткий сильный ветер и чуть не завалил Каукалова набок, колотушку вырвало у него из рук, и она покатилась по наледи под заднее колесо фуры.

Вторая фура затормозила чуть левее первой и сзади неё - прикрыла "канарейку" со стороны шоссе: Рашпиль, мастерски сманеврировав, прижал нос своей машины вплотную к заду фуры Стефановича - между радиатором его "итальянца" и кузовом стоявшего впереди "мерседеса" почти не оказалось зазора, в щель не могла пролезть даже ладонь. Синичкин сработал не хуже Рашпиля, он тоже прошел хорошую школу возрождения - остановился сзади, плотно закупорив пространство со стороны длинного спуска и начисто перекрыв выезд "канарейке".

Образовалось замкнутое пространство, которое со всех сторон было закрыто от шоссе, туда никто не мог заглянуть и уж тем более - проникнуть. Каукалов вдавился крестцом в грязный бок "жигуленка", задышал часто, оглянулся на полосатую колотушку, валявшуюся под колесами фуры, потом перевел взгляд на Илюшку Аронова.

Тот стоял бледный, как бумага. Даже глаза и те стали белыми, вот ведь, - и пятнистая форма на нем высветлилась, словно бы её сожгло сильнее солнце...

Услышав по рации команду Стефановича, Настя лихо, как ковбой, привыкший всю жизнь обращаться с оружием, передернула помповый затвор ружья, загоняя патрон в ствол. Рашпиль с восхищением посмотрел на неё Настя действовала умело, как настоящий профессионал.

Лицо у неё запало, потеряло свою привычную яркость, щеки и рот увяли, под глазами припухли сизые мешки, будто у старухи, волосы посеклись, тоже постарели, потускнели.

Было понятно: если понадобится стрелять, Настя сделает это, не задумываясь.

Егоров также передернул затвор своего помпового ружья, седые брови его сошлись на переносице, ежиные колючие волосы встопорщились ещё больше.

Он приготовился к бою.

- А ну, назад, мразь! - придя в себя, вскричал Каукалов, выдернул из кабины "жигуленка" второй жезл, Илюшкин, привычно махнул им, отгоняя машины, заслонившие не только выезд, но и весь белый свет. - А ну, назад! Голос его сорвался на хрип. - Очистите дорогу!

Он уже освободился от первой оторопи, но ещё не успел испугаться. Хотя внутри у Каукалова что-то защемило, стиснуло душу. Ему сделалось больно. И жарко.