Напряжение
Напряжение читать книгу онлайн
Работа оперативников милиции и чекистов в блокированном Ленинграде в годы войны - таково содержание заглавной повести книги. Кроме того, в нее входят ранее опубликованные повести «Звонкий месяц апрель», «Ночь не скроет» и «Твоих друзей легион».
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Когда же Изотов рассказал, тоже между прочим, что свидетель, которого он допрашивал, купил у Потапенко рубашку, Шумский насторожился.
- Небось шелковую, трикотажную, - сказал он, глядя испытующе в глаза Изотову.
- Угу, - кивнул Изотов не без удивления. - Откуда ты знаешь?
- За сорок рублей, - продолжал Шумский, не отвечая.
- За сорок пять.
- Ничего, подходит. Потапенко купил себе, но она, черт возьми, оказалась ему мала. Так?
- Не совсем. Велика.
- Это несущественно. Ну-ка, Витя, срочно верни свидетеля, пусть принесет рубашку.
- А она у меня уже есть.
- Что за оперативный парень! - воскликнул довольный Шумский. - Цены нет…
Обе рубашки он положил на стол. Они ничем не отличались друг от друга - у той и у другой были одинаковые полоски: желтая, цвета беж, коричневая, затем белый просвет и опять полоски. Покрой, обшлага, полированные пуговицы - все говорило о том, что рубашки были сшиты в одном месте.
Шумский вызвал эксперта из «Красного знамени». Крупный седой мужчина с очками, сползавшими на кончик сизого носа, долго, тщательно разглядывал материю сквозь лупу - лицевую сторону, изнанку, швы, бормоча что-то невнятное, потом взглянул на томящегося Шумского и молча продолжал свое дело.
- Ничего не понимаю, - проговорил он наконец. - Странно… Очень странно…
- Что вас смущает? - спросил Шумский.
- Собственно говоря, что значит странно? - пустился вдруг в рассуждения старик. - Если бы не было ничего странного, вы, наверное, не пригласили бы меня к себе. Не так ли? Так вот, обращаю ваше внимание на то, что у рубашек нет никаких фабричных знаков. Замечали сами, что в швейные изделия всегда вшиты какие-нибудь ярлыки - артикул, наименование ткани, цена, ну и все такое прочее?
- Может быть, ярлыки спороты?
- Не думаю, их обычно вшивают. Можно, конечно, отрезать, но кончик все равно должен остаться.
- Выходит, их не было вообще, так вы считаете?
- Именно так.
- Что же из этого следует? - прикинулся простачком Шумский.
Старик хитро взглянул на него из-под очков:
- Что из этого следует… Тут может быть два варианта: либо рубашки сшиты кустарным способом, дома, и проданы; либо их сшили на фабрике, но сумели вынести и продать до того, как они попали в ОТК и всю последующую контрольную службу.
- Спасибо, - сказал Шумский, - а не можете ли вы определить, что это за ткань?
- Почему же, охотно… Это мое ремесло… Наш, отечественный трикотаж. Шелковая нить, сорт первый, - сказал эксперт, взвешивая каждое слово. - Но должен вам сказать, что трикотаж не ленинградский. Машин, дающих такую вязку, у нас нет. По всей вероятности, это рижская продукция, фабрики «Блонда».
- Вот как? - проговорил Шумский и вынул из сейфа рубашки, найденные в портфеле у Красильникова. - Ну а что вы скажете об этих?
Старик снова долго водил лупой, разглядывая материю, но теперь Шумский сам помогал ему.
- Та же картина, - сказал эксперт. - Все то же самое. Цвет только разный - те полосатенькие, эти белые… Но материал одной фабрики. А где сшиты - неясно, потому что опять же ярлыков нет.
- Ну что же, - удовлетворенно сказал Шумский, - мне остается задать вам последний вопрос: какова продажная цена такой рубашки?
- От шестидесяти до семидесяти пяти рублей, - ответил старик. Кусочком замши он протер лупу и аккуратно положил ее в кожаный футляр. - Но я знаю, вы люди точные и любите точность. Поэтому разрешите мне уточнить цену и позвонить вам. Однако имейте в виду: эти рубашки ни в коем случае не дороже и не дешевле той цены, которую я назвал.
Вечером Чупрееву в Ригу была послана шифрованная телеграмма. Ему предлагалось произвести негласный обыск у рижских приятелей Потапенко.
16
В ожидании вестей от Чупреева Шумский и Изотов продолжали допрашивать свидетелей. Обнаружилось уже восемь человек, которые приобрели рубашки у Потапенко. Цена колебалась от сорока до пятидесяти; причину продажи Потапенко всем называл одну и ту же. Шумский и Изотов уже сами, без эксперта, легко узнавали особую вязку трикотажа, которую производила лишь одна фабрика в Союзе - рижская «Блонда».
- В чем же дело? - спросил Изотов, небрежно чиркнув спичкой, чтобы дать прикурить Шумскому. - Спекуляция?
- Угу, - затягиваясь, прогудел Шумский. - Хороша спекуляция! Хотел бы я найти дельца, который покупал бы за шестьдесят - семьдесят рублей, а продавал за сорок. Это все равно что у Ильфа. Помнишь? Фальшивомонетчики с трудом из двух золотых сделали один и угодили на вечную каторгу. С трудом… - Он поднял палец и рассмеялся. - Нет, брат, здесь, должно быть, хищение, и крупное, возможно даже неоднократное.
- Думаешь, он шил из ворованного материала?
- Не похоже. При обыске мы так или иначе натолкнулись бы на материю, не на куски, так на раскрой, обрезки… Нет, здесь орудует шайка, а Потапенко - звено… Впрочем, ну их к черту, рубашки, пусть Кока Звягинцев ими занимается. Это прямое дело ОБХСС. - Шумский скрестил руки на груди, вздохнул. - Нас должно интересовать одно: какую роль в убийстве сыграл Потапенко, на чем строились их взаимоотношения?
На допросах Потапенко отрицал все: Красильникова он не знал, никогда не видел, поэтому, естественно, записок ему не писал и не мог писать. И вообще никаких записок он никому не писал; рубашек не продавал; с Ригой никаких дел не имел.
Подобные обвиняемые, отрицавшие все на свете, Шумскому попадались. Любую мелочь они признавали только тогда, когда уже невозможно было не признать, когда отступать было некуда. Следствие в таких случаях затягивалось, иногда запутывалось, приходилось возвращаться, начинать новые допросы… И было это обычно тогда, когда за преступником скрывались тяжкие грехи.
- Значит, кто такой Красильников, вы не знаете, - утвердительно сказал Шумский.
Потапенко кивнул, закрыв свои серые водянистые глаза:
- Совершенно верно.
- И записка эта написана не вашей рукой.
- Не моей.
- А что вы скажете на это? - Шумский театральным жестом протянул анкету, заполненную Потапенко в эстраде, заявление в домохозяйство и бланк с графической экспертизой почерка записки. - Видите, почерк-то один и тот же…
Потапенко подержал перед глазами листы и вернул их с безучастным видом.
- Так ведь экспертиза может и ошибиться, - сказал он спокойно. - Анкету писал я, это точно, заявление - тоже я, а вот записка не моя.
- Не-ет, - возразил Шумский, чувствуя, что Потапенко уже некуда деться. - Это вы бросьте. Экспертиза строится на научной основе. А науку не обманешь. Но если уж вы такой Фома неверный, то взгляните сюда. - Он достал тетрадь, найденную Изотовым у Потапенко, открыл на том месте, где был вырван клок от страницы, и приставил записку. - Так что же? Права или не права экспертиза?
На Потапенко это произвело потрясающее впечатление. Он вскочил было, потом сел, сильно сомкнул губы, сдерживая себя, и отвернулся.
- Ну я жду, - торжествуя, сказал Шумский. - Кто же написал записку?
- Я…
- Ну вот и хорошо. - В голосе Шумского появилась мягкость, даже ласковость. - Теперь остается вспомнить, при каких обстоятельствах вы ее написали и кому.
Потапенко, подумав, стал рассказывать, а Шумский не спеша заносил его слова в протокол:
«По поводу предъявленной записки заявляю. Да, это писал я, собственноручно. Она адресована моему приятелю Георгию Каширскому, который должен был прийти ко мне за переделанной курткой. В тот вечер, 26 мая, я не мог быть дома: меня неожиданно пригласил мой приятель Сухарев Геннадий Алексеевич, проживающий по улице Декабристов, 62, на день рождения. Я написал эту записку и приколол ее к входной двери снаружи, как это делаю обычно в таких случаях. Где работает Каширский, я не знаю, отчества его также не знаю».
- Видите, как все, оказывается, просто, - с едва заметной иронией сказал Шумский, закончив писать, - а вы зачем-то с такой тщательностью скрывали, что записка ваша. Почему? А причина-то была. И по этой же причине вы старательно изменили свой почерк. Так почему же?