Чужая осень (сборник)

— Высшая проба серебра, начиная с 84 по 94, причем это 91 проба, а, как известно, она вместе с 88-й была установлена только в 1847 году. Если бы вы взяли эти часы в руки, то без труда обнаружили бы печать фирмы «Фаберже».

— Следовательно, эти часы сделали в столице империи.

— Не обязательно. В свое время у фирмы было три отделения, несколько мастеров работало в Лондоне, десять — в Киеве, и двадцать пять— в нашем городе. Но вы правы, эти часы явно не местного производства, потому что на изделиях, создаваемых в Южноморске, стояло клеймо «КФ», а здесь совершенно другое. Но даже если бы на часах находилось не одно из пяти других клейм, а именно это, все равно бы я настаивал, что часы были созданы в Петербурге.

— И из чего следует такой смелый вывод?

— Дело в том, что рядом с клеймом стоит личная печать Юлия Раппопорта, главного серебряника фирмы «Фаберже», а его мастерская была далеко отсюда. Но вторые часы, пожалуй, более интересны, чем эти. Над ними стоит серьезно поработать. Возможно именно они дадут ответ на вопрос — как пополнялось это собрание. Посмотрите.

Первое впечатление было таким, что в мои руки попалась обычная «цибуля». Никто не отрицает, приятно держать в руках золотые старинные часы, им, минимум, лет сто пятьдесят, с прекрасно выполненной эмалью, на которой сошлась в рукопашной античная пехота, заботливо обрамленная россыпью бриллиантов. Но что в них такого необычного, что удивило даже Студента? Уж кто-кто, а он этих часов на своем веку повидал, как фарцовщик «ситизенов».

— В чем же главный секрет?

— Стоит только открыть крышку, и вы с ним познакомитесь. Кстати, судя по всему, это работа Иокима Гарно, приблизительно начало XVIII века. Открывайте крышку.

Можно подумать, что сейчас эти часы вместо «Боже, царя храни» заиграют «Вставай, проклятьем заклейменный». Но, открыв крышку, я удивился собственной проницательности. На ее внутренней стороне была выгравирована надпись «Начальнику Всероссийского Главного Штаба Николаю Осиповичу Раттелю от Реввоенсовета Республики». И дата — 1919 год. Вот это находка, сегодня цена подобной надписи не уступит первоначальной стоимости старинного брегета.

Когда я вышел от Студента, было довольно поздно. За рулем моей машины неподвижно сидела чересчур знакомая фигура.

— Сережа, судя по твоему виду, произошло что-то нехорошее.

— Нет, все в порядке. Ребята принесли деньги от Коти. Я сделал на них закупку. Цены, как ты сказал. А зачем было брать валюту у Леонарда Павловича? Тут еще твоей осталось.

— Пусть дедушка считает себя причастным к великому делу. А вместо валюты отдашь ему работы Филонова, они лежат в багажнике. Старик обрадуется, это же его конек. Какое у нас расписание на завтра?

— Завтра на первом месте тренировка и сауна. Остальное — в рабочем порядке.

Не знаю, откуда Рябов выцарапал эту дурацкую фразу «в рабочем порядке», но произносит он ее постоянно и с явным удовольствием.

— Да, кстати, с Никольским произошел несчастный случай. Он бухал в «Южной Пальмире». Опять к кому-то пристал, так им всем впервые там хорошо наваляли. Милиция появилась. А у тех парней полные карманы. Словом, побежали они. Милиция стала догонять.

— Они что, пешком в свой город бежали?

— Нет, на машине. Авария произошла в конце моста. Там с двух сторон знак «тридцать», а они сильно гнали. В конце моста, на самом подъеме, пересекли сплошную, «Запорожец» мешал, обогнали. А тут вылетел панелевоз. Ему шестьдесят еще можно, а у них на чужой полосе все девяносто вместо тридцати. И габариты они потушили, чтоб догонять труднее было. Там сейчас ГАИ разбирается, хотя ясно, что сами виноваты. Вдобавок пьяные были, это вскрытие определит. Я тебя всегда предупреждал, чтоб ездил аккуратно.

Вот это забота, хоть бери и награждай Сережу чем-то памятным, например, переходящим красным маузером имени наркома Берии.

— На кого работал Никольский?

— Когда я брал деньги, Леонард Павлович сказал, чтобы нас это не трогало, — добровольно раскалывается в своем стукачестве Рябов.

Хорошо иметь такого тестя, подумал я, и окончательно понял, как прав был в свое время Горбунов, справедливо утверждавший, что я обязан старику всем. Даже трепетное отношение Сережи ко мне было бы, наверняка, попрохладнее, если бы не его точно сделанная, словно рулеточная, ставка: я — это цифра, старик — цвет. Цифра может принести однажды огромный куш, но цвет гораздо чаще выручает игрока по мелочам. Чтобы не ошибиться, Рябов инстинктивно ставит и на то, и на другое, при этом всячески стараясь доказать: нет для него большей ценности, чем жизнь его шефа, но нет и более дельных советов, чем те, что изредка дает больной старик, одиноко прозябающий на своей даче.

7

Все-таки хорошо, что изредка Рябов настаивает на выходном. Хотя бы раз в две недели требуется полное отрешение от дел, иначе голова начинает работать, как будто принадлежит она одному из высокооплачиваемых специалистов Академии так называемых общественных наук.

Колеса плавно шли по обильно опавшей листве. Сережа выдавал какой-то анекдот, несмотря на то, что рассказывать их он абсолютно не умел. Впрочем, когда о делах ни слова, нужно ведь чем-то занять время, пока доберемся до места назначения.

Еще не кончилась городская линия, как потянулась линия глухих заборов и колючей проволоки. Наша доблестная армия захватила такой громадный отрезок побережья, какой и Пентагону в курортном месте не по карману. Пусть южноморцы и многочисленные приезжие жмутся друг к другу на городских пляжах, как в трамвае, здесь на громадном протяжении и песок золотистый, и кроме отдыхающих семейств офицеров — ни души. И в отличие от городских пляжей, еще купаться можно без риска подцепить в воде какой-нибудь сувенир, заставляющий назначать срочное свидание дерматологу. Обстоятельные люди военные, даже специальный пруд вырыли для генеральской рыбалки и вышку с часовым возле него установили, чтоб тень падала и никто нагло к пруду через забор не перелез.

Рябов давно рассудил, что грех было бы не воспользоваться этими местами и между поселками Армейское и Гвардейское соорудил небольшой персональный полигончик.

— Переодеваться, — скомандовал Сережа, и ребята стали доставать из машин амуницию. Эти слова в равной степени относились и ко мне, сегодня, в выходной день, Сережа уже не был тем исполнительным, на все готовым парнем, а с меня мгновенно слетала маска его непосредственного руководителя.

— Надеть жилет, — командует Сережа, обращаясь ко мне, причем делает это таким тоном, словно готов расстрелять на месте за невыполнение боевого приказа.

— На кой он мне…

— Поговори еще, — мрачно бросает Сережа и снисходит до пояснения, — в нем скакать тяжелее.

Все правильно, здесь я такой же, как все, без скидок, поэтому молча надеваю пятнистые штаны с большими накладными карманами, бросаю руки в прорези бронежилета, фиксирую «липучку» на груди и натягиваю куртку, предварительно попытавшись спрятать в нагрудный карман, предназначенный для наручников, пачку «Пэлл-Мэлла». И совершенно напрасно. Рябов коршуном подлетает ко мне и сигареты летят в пожухлую траву.

Ребята уже начали неторопливый бег, когда Сережа протянул мне пистолет в полуоткрытой кобуре.

— Почему ты подсовываешь мне эту хлопушку имени Макарова? — искренне удивляюсь, затягивая пояс.

— А из него попадать труднее, — скалится Рябов.

— Тогда сделай из третьей мишени белую полоску, — в назидание Рябову усложняю собственную жизнь.

— Ребятами немножко займешься.

— Сережа, зачем мы с тобой платим этому сенсею?

— Давай, пошел, — вместо ответа командует Рябов, и я бегу за собственным отрядом. Спасибо, хоть кроссовки оставил, и чугунные пластины на ноги не надел, от Сережи этого ожидать вполне можно.

Рябов, чтобы доказать свое право на руководство тренировкой, пристраивается мне в хвост. Соседство очень опасное, если начну сбавлять ход, он не поленится выдать хороший поджопник. Так что волей-неволей приходится напрягаться. По крайней мере, до второго дыхания.