Чужая осень (сборник)

— Тебе нужно ехать, — отрывисто бросил Сережа.

— Но ведь сегодня выходной, — слабо попытался отбиться я, с восхищением глядя на упруго стоящую грудь минимум четвертого размера, узкую талию и виолончельные бедра скрипачки.

— Выходной уже закончился, — не без доли сожаления вернул меня к действительности Рябов.

— Инга, отдыхай, слушай твою любимую музыку, когда захочешь, Саша отвезет тебя домой, — попрощался я в уверенности, что благодарный Саша не будет стремиться переспать с Ингой до того, как это сделает его хозяин.

— За что старается эта девочка? — спросил я Сережу, когда мы садились в машину.

— За скрипку какого-то Штейнера. Ее все равно не удалось вывезти, уже два года лежит без дела.

— Кстати, никто не был уверен, что это подлинный Штейнер, — машинально отметил я.

— А ей не все равно на чем пиликать? — искренне удивился Рябов и добавил: — Тебя срочно требует Леонард Павлович.

— Он что, наелся своей мочегонной фасоли или настой бузины не унял расшалившуюся печенку? — разъярился я, раздосадованный тем, что из-за старика не удалось трахнуть пристыдившую меня скрипачку уже сегодня. — Так что же случилось? Вышегородский отдает концы и хочет составить завещание в моем присутствии?

— Я не в курсе, — неуклюже соврал Рябов и мягко сказал: — Поехали.

Чудом избежав встречи с Сабиной, я быстро взбегаю на второй этаж, без стука вхожу в комнату старика: Вышегородский сидит в вольтеровском кресле с книгой в руках, рядом с ним пристроился Гарик, тут же показавший мне язык.

— Что случилось, Леонард Павлович?

— Гарик, принеси дедушке водички, — вместо ответа обратился к своей бледной копии Вышегородский, но наш родственник даже не пошевелился.

Судя по всему случилось что-то серьезное, поэтому я не стал упрашивать Гарика, а просто сгреб его в охапку и выставил за дверь, откуда тут же донесли вопли сына и перепуганные крики жены.

— Сегодня ночью вылетишь к Вершигоре, — мягко произнес старик, радуясь тому, что вся ненависть внука за столь бесцеремонное обращение ляжет на мою особу. — Самолет через три часа, билеты внизу на столе. Заберешь мой любимый авангард, Вершигора должен исчезнуть.

— Совсем? — осведомился я. — И почему такая спешка?

— Потому что завтра днем прокурор подпишет постановление на его арест. Но совсем такому богатому человеку исчезать не следует, тем более, что у него мешок надежных документов. Тебе следует предстать в образе спасителя, избавляющего его от обузы в обмен на бесценные сведения. Жизнь дороже полотен, тем более, что он вкладывал деньги не только в искусство.

— А если его уже предупредили? — наивно подставился я и получил в ответ справедливую отповедь:

— Тебе пора уже сперва продумывать ход, а потом действовать. Кстати, если бы не благословение хозяина Никольского, я бы не позволил делать такой рискованный шаг. Пусть это будет уроком против самонадеянности. Что касается Вершигоры, то одними сведениями дважды не торгуют, опасно. Так что этой ночью тебе предстоит провести сорок пять минут в воздухе, — улыбнулся старик.

Я сделал вид, что ничего не понял, потянул на себя дверь, посторонился, пропуская Гарика, прошмыгнувшего в комнату деда с искаженным от злобы лицом, прикурил сигарету и попытался вычислить комбинацию Вышегородского, вроде бы поменявшего сведения о Вершигоре на жизнь ставшего опасным даже для своего хозяина наглеца Никольского. Интересно, кто командовал покойником, наверное у него чин не ниже полковника? Зачем он сохраняет жизнь Вершигоре? И почему старик посылает меня, когда Рябов сам бы справился с таким элементарным делом? И откуда у Вершигоры авангард? Вопросы, вопросы, над которыми не следует ломать голову; для Вышегородского я только машина, приводящая в действие его замыслы.

— Сабина! — гаркаю от злости на самого себя, и моя дорогая супруга вылетела из своей комнаты, с обожанием подняв голову вверх. — Свари кофе, двойной, без сахара.

— Две порции, — поспешно добавил я, заметив неподвижно сидящего в углу Рябова.

— Сережа, ребята где?

— На улице. Две машины выехали полчаса назад, — подтвердил мое предположение больше знающий, чем говорящий Рябов.

8

Рубиновый мотыль, коснувшись воды, разлетелся по ее поверхности после быстрой атаки жемчужного гурами. Ярко-красный меченосец судорожно глотал свою долю добычи, юркие неоны подбирали снизу совсем крохотных червячков, ускользнувших от широко раскрытой глотки парусообразной скалярии, и только глупый золотохвостый вуалехвост скромно держался в стороне, перепуганно таращась по сторонам своими громадными выпуклыми черными глазами. Наши меньшие братья не отличаются своим поведением от старших. Кто смел — тот два съел, трусам достаются объедки, как вуалехвосту.

Шесть громадных аквариумов могли показаться в салоне клуба-студии «Солнышко» чем-то лишним только на первый взгляд. Многие посетители, наглядевшись на продающиеся здесь предметы, с удовольствием переводили свой взор на обитателей подводного царства. Даже как-то не верится, что за окном, возле которого прекрасно себя чувствуют обитатели тропиков, стоит зима, с ее холодными дождями вперемешку с мокрым снегом.

Клуб-студия «Солнышко» начал свою работу при комитете комсомола Южноморского пароходства два месяца назад, но уже за такой короткий срок успел обрасти многочисленной клиентурой. Доходы от реализации товаров распределялись следующим образом: тридцать процентов комсомолу, семьдесят — на зарплату и развитие производства. Деньги здесь плодились с невиданной скоростью, даже на центральной улице города появились лотки, с которых продавались товары. Комсомольское предприятие не ограничилось лишь продажей картин, графики, чеканки, произведений декоративно-прикладного искусства. И это был очень верный ход. Рано или поздно, как и во всякой конторе наши славные правоохранители должны были начать искать здесь какие-то левые дела, как говорят деловые, вошей. Чтобы облегчить их задачу, воши были рассыпаны щедрой рукой лишь бы до главного они не добрались. На комиссию у моряков принимались ручки с золотыми перьями, бижутерия, косметика. Клиенты шли косяком со всех сторон. Сдатчик называл свою цену, к которой приплюсовывалось двадцать процентов комиссионных, а покупатель хватал дефицит, стоило ему появиться на прилавке, по любой цене. Даже на дезодорант, отпущенный «Солнышку» со складов пароходства, была установлена двадцатипроцентная надбавка, пятирублевый флакон люди с радостью брали за шесть.

Многочисленные коммерческие агенты, как и весь мгновенно разбухший штат студии, кроме ее директора Романа Дубова, сидящие на проценте от сделки, доставляли разнообразные товары с невиданной быстротой. Распределение пресловутых двадцати процентов прибыли было отрегулировано до автоматизма: пятая часть агенту, доставившему товар, остальное — продавцам, экспедиторам и комсомолу. Все это носило поверхностно-мелочный характер: ну подумаешь, надбавка десять рублей за флакон французских духов. На черном рынке такие духи идут минимум за восемьдесят, а здесь — шестьдесят. Но если учитывать, что агент привез из Прибалтики машину этих духов, и на каждом из десяти тысяч флаконов имел два рубля? Однако, духами любительское объединение не ограничивалось и торговало всем, что можно продать.

Учитывая, что у нас успешно можно перепродавать даже дерьмо, дела «Солнышка» шли очень неплохо. Клуб-студия занимался и реализацией запасных частей, доставляемых с заводов-изготовителей, на автомобильном рынке. Закупив в Москве тридцать тысяч календарей по цене семьдесят копеек за штуку, их благополучно перепродали незадолго до Нового года по рублю тридцать, наплевав на эти самые двадцать процентов: уж очень боевой народ подобрался в этой компании, книгами торгуют по невесть каким ценам, скупают оптом самопальную продукцию в Грузии и Армении и при этом никто их кооператорами-кровососами не именует — комсомольское предприятие.

Торговый зал, расположенный на Южноморском морском вокзале, естественно, не торговал ни жигулевскими «крыльями», ни кооперативными сапогами. Он полностью соответствовал своему главному предназначению. Правда, здесь среди очень интересных работ находилось немало дряни: пепельницы в виде женских задов, полотенца с оттрафареченными сторублевками, пластиковые кошечки. С лотков этот товар шел неплохо, а в салоне его не спешили хватать, несмотря на то, что вход туда был платный, прямо как на ВДНХ, гони двадцать копеек, хочешь — покупай, хочешь — просто смотри.