Железный крест

Она удрученно перескакивала с одной ссылки на другую. Откуда взялись все эти люди? Откуда это злоба? Ненависть? Она могла понять ярость, направленную на кого-то, кто совершил по отношению к тебе подлость или несправедливость. Но без разбора ненавидеть всех, кто имел несчастье родиться на другом континенте и с другим цветом кожи? Паула пыталась поставить себя на их место, но ничего не получалось.

Нет, ей этого не понять.

Она, например, ненавидела палачей, убивших ее отца. Ненавидела настолько, что могла бы убить, если бы подвернулся такой шанс. Но она понимала, что такая ненависть легко дает метастазы. Кого ненавидеть? Того, кто отдал приказ? Он, скорее всего, сам подчинялся приказу. Того, кто разрабатывал эту самую кампанию убийств на почве идеологических расхождений? Генерала, нарушившего присягу? Ненависть расползалась, теряла очертания. По мере увеличения количества объектов ненависти она становилась расплывчатой и отравляла жизнь прежде всего самой Пауле. Поэтому она для себя решила — окончательно виновен и заслуживает ненависти, мести и наказания только тот, кто нажал курок винтовки и выпустил пулю, убившую ее отца. Паула поняла — если ей не удастся обуздать ненависть, та подчинит ее себе, она возненавидит все, что связано с ее родиной, страной, где она родилась. Она возненавидит свою страну. А этого она допустить не могла. Возненавидеть землю, где появилась на свет, где делала первые шаги, играла с товарищами, сидела у бабушки на коленях, слушала песни по вечерам и танцевала на праздниках? Нет, нет и нет.

Но эти люди… Она прокручивала страницу за страницей и читала колонку за колонкой, статью за статьей. Таких, как она, надо уничтожать или, по крайней мере, выгонять назад в те страны, откуда они приехали. И фотографии. Конечно, нацистская Германия. Черно-белые снимки. Она видела их много раз — груды истощенных до скелетоподобия голых тел… огромные глаза детей… Освенцим, Бухенвальд, Дахау… Но эти-то почитали палачей чуть ли не героями, а подлинность всех свидетельств отрицали вчистую. Не было холокоста, не было шести миллионов евреев, не было лагерей массового уничтожения… Петер Линдгрен принадлежал именно к этой фаланге. Фаланге отрицателей. Не было, и все. Миллионы фактов, свидетельств, документов — неважно. Не было. Понять невозможно — как устроены мозги у этих людей?

От резкого стука в дверь она даже подпрыгнула.

— Чем занимаешься? — В дверях показалась голова Мартина.

— Копаюсь в «Друзьях Швеции». — Паула вздохнула. — Начинаешь в этом разбираться — волосы дыбом. Ты знал, к примеру, что в Швеции больше двадцати неонацистских организаций? И что «Шведские демократы» получили двести восемьдесят один мандат в ста сорока четырех коммунах? И куда, по-твоему, идет страна?

— Не знаю… Иной раз начинаешь сомневаться.

— Начинаешь сомневаться! — передразнила Паула и в сердцах шваркнула ручкой об стол.

Ручка подскочила, упала на пол и покатилась к стене.

— Ого! Похоже, тебе нужно сделать перерыв. — Мартин проследил взглядом за ручкой и дождался, пока она остановится. — Не хочешь еще раз поговорить с Акселем?

— Что-то новое? — с любопытством спросила Паула по пути в гараж.

— Как тебе сказать… Просто я подумал, что он может знать больше. Все же ближе его у Эрика никого не было. Но в первую очередь… — Мартин осекся, кашлянул и продолжил: — Я знаю, кроме меня, никто не считает, что два убийства связаны между собой. Эрика и Бритты Юханссон. Но, может быть, тебе интересно знать, что позавчера кто-то звонил Акселю с домашнего телефона Юханссонов. И такой же звонок был в июне, но мы не можем знать, кому звонили — Акселю или Эрику. Я проверил и телефон Франкелей. Оттуда набирали номер Юханссонов, еще до того как Юханссоны связывались с ними. Кому звонили и кто звонил — Бритта или Герман — неизвестно.

— Во всяком случае, стоит проверить. — Паула пристегнула ремень. — А мне сейчас любой бред милей, чем наци.

Мартин как раз выезжал из гаража. Посмотрел налево — нет ли машины — и кивнул. Я, мол, тебя понимаю. Но что-то подсказывало ему, что все это не такой уж бред.

Всю неделю она не могла прийти в себя. Только в пятницу Анна почувствовала, что в состоянии переварить хоть какую-то информацию. А с Дана — как с гуся вода. Сначала он, конечно, глаза вытаращил, а теперь ходит по дому и напевает что-то себе под нос. На все ее доводы только отмахивается: «А, все будет замечательно. Представляешь, сколько удовольствия! Первый общий ребенок, что может быть лучше! Это же супер!»

Но Анна не считала, что это такой уж «супер». Она осторожно трогала живот, пыталась представить себе этот крошечный комочек живых клеток. Пока еще совсем что-то неопределенное, микроскопический зародыш, которому только через несколько месяцев суждено превратиться в нечто похожее на человека. Странно, у нее уже двое детей, но каждый раз она воспринимала беременность как нечто не поддающееся рациональному объяснению. Впрочем, первые беременности она почти и не помнила. Ею владел страх — страх, что Лукас ударит ее в живот, и во сне и наяву она думала только об одном: как защитить от него зарождающуюся жизнь.

На этот раз инстинкт самосохранения можно было отключить, бояться нечего. Парадоксально, но именно это ее и пугало. Теперь она могла радоваться. Могла бы радоваться. Она же любила Дана, ей с ним было хорошо и покойно. Она прекрасно знала, что ему и в голову не придет причинить боль ей или вообще кому-то. Но почему она боится? И главное, чего? Вопрос не давал ей покоя уже несколько дней.

— И как ты думаешь? Дама или валет? — Дан потихоньку подошел со спины и положил руки на ее пока еще плоский живот.

Анна засмеялась.

— Значит, так. У нас неделя номер семь. Не рановато ли? — Она, приподняв локти, чтобы не мешали руки Дана, продолжала помешивать мясо в сковороде. — А что? — Она вдруг подозрительно посмотрела на Дана. — Имеет какое-то значение? Надеюсь, ты не возлагаешь слишком больших надежд, что будет сын? Не забыл, что пол зависит главным образом от отца, а у тебя три девицы… Так что чисто статистически…

— Тсс! — Дан приложил палец к ее губам. — Мне совершенно все равно, я буду одинаково рад, кто бы ни был. Будет мальчонка — потрясающе! Будет девчонка — фантастика! И к тому же… — Он внезапно посерьезнел. — И к тому же я считаю, что у меня уже есть сын. Адриан. Я-то думал, тебе это тоже известно. Когда я просил тебе ко мне переехать, я имел в виду не только дом. Я имел в виду… — Он приложил кулак к груди, к тому месту, где, по его мнению, находилось сердце.

У Анны защипало глаза. Она с трудом удержала плач, но губы все же задрожали, и одна предательская слеза выкатилась и поползла по щеке. Дан вытер слезу пальцем, взял лицо Анны в ладони и заставил посмотреть в глаза.

— И имей в виду: если будет девица, нам с Адрианом придется укреплять линию обороны, иначе не устоять против такого количества дам. И повторяю: даже не смей сомневаться. Для меня ты, Эмма и Адриан — одно целое. И я очень люблю всех троих. И тебя тоже! — крикнул он, обращаясь к ее животу. — Ты слышишь, ты?

Анна улыбнулась.

— Уши начинают формироваться около двадцатой недели.

— Все мои дети развиваются очень рано, — заверил ее Дан и подмигнул.

— Да-да, конечно… твои дети. — Анна не выдержала, рассмеялась и хотела его поцеловать, но в эту минуту открылась и с грохотом захлопнулась входная дверь.

— Кто это?

— Я. — Белинда мрачно смотрела на него из-под челки.

— Как ты сюда попала? — строго спросил Дан.

— Так же, как и исчезла. На автобусе. Мог бы и сам догадаться, отморозок.

— Вот что, Белинда. Либо разговаривай со мной нормальным тоном, либо не разговаривай вообще.

— Ой! Ужас какой! Тогда я выбираю… тогда я выбираю… НЕ РАЗГОВАРИВАТЬ С ТОБОЙ ВООБЩЕ! Урод проклятый! — Она взлетела по лестнице, закрыла дверь и включила на полную громкость музыку, так что даже пол задрожал.

Дан тяжело сел на нижнюю ступеньку лестницы, привлек к себе Анну и сказал, обращаясь к ее животу: