Страсти по Веласкесу

– Ладно, постараюсь разобраться. Да, вот еще что… Я к тебе одного человека подошлю, так что не дергайся, когда его увидишь.

– Как я догадаюсь, что он от тебя? Мало ли кто рядом может крутиться…

– Не волнуйся, ты его хорошо знаешь.

– Ну, если так… Спасибо тебе.

– Пока не за что, но все равно пожалуйста. И последнее, веди себя как обычно. Постарайся не привлекать внимания своего «хвоста» к моему человеку.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, не нужно радостно улыбаться, громко ахать, кидаться к нему на шею с поцелуями…

– С ума сошел?

– Да ты не обижайся. Это я так, на всякий случай предупреждаю. Ты со своей непосредственностью…

Он опять надо мной издевается! Я просто заклокотала от ярости и невозможности достойно ответить этому нахалу. Голубкин это почувствовал и довольно захохотал. И тогда я решила, что он должен мне за это заплатить. Раз я не могу отвести душу скандалом, значит, заставлю его сторицей отработать каждую высказанную в мой адрес гадость!

– Я не обижаюсь. Ты прав, и раз уж мы заговорили о моей непосредственности… У меня к тебе будут еще просьбы. Это, наверное, уже свинство с моей стороны, – загружать тебя подобными вещами, но все равно не откажи, помоги.

Голубкин выслушал меня и насмешливо хмыкнул:

– Да уж, действительно напоручала.

– Поможешь?

– Попробую.

Глава 19

– Не нравится? – понимающе вздохнула я.

Мы с Софьей Августовной снова, совсем как в тот неудавшийся вечер, сидели за столом друг против друга. Ее возвращение из больницы мы с Розой решили отметить праздничным обедом. Продукты к нему взялась купить я, а вот готовить, ввиду моей полной неспособности сотворить что-либо путное, пришлось Розе. Обед, вопреки опасениям, прошел неожиданно гладко. Софья Августовна была спокойна, благодушна и временами даже шутила, но, когда Роза ушла, и мы остались вдвоем, хозяйка вдруг загрустила.

– Я понимаю, тяжело вернуться в собственную квартиру и обнаружить, что хорошо знакомых вещей нет на их привычных местах. Вроде и твой дом, и в то же время чужой… Поверьте, я все это отлично понимаю, только выхода не было. Здесь все было безнадежно испорчено… что-то водой, что-то огнем… Вещи не подлежали восстановлению, – горячо затараторила я, стараясь отвлечь ее от тягостных мыслей.

Софья Августовна перегнулась через стол и накрыла сухонькой ладонью мою руку:

– Что вы так разволновались? Я все понимаю. Да и не было в этой комнате дорогих моему сердцу вещей… Так, одна рухлядь. То, чем я действительно дорожила, ушло значительно раньше. И пожар здесь был ни при чем.

– Вы имеете в виду «Христа в терновом венце»?

– Картина? Это всего лишь вещь. Сколько таких вещей было потеряно… Нет, я говорю об ушедших от меня людях.

Испугавшись, что она окончательно расстроится и наш маленький праздник будет испорчен, я поспешила сменить тему разговора:

– Вы помните, как вывозили ценности из имения в восемнадцатом году?

– Этого мне никогда не забыть. Несколько дней подряд красноармейцы разоряли дом. Пачкая грязными сапогами ковры, ругаясь и гася окурки о стены, они переходили из зала в зал и брали то, что им нравилось. Потом все сносили вниз, паковали и грузили на телеги. Обоз был готов к отправке, когда мать взяла меня за руку и сурово сказала: «Пойдем, и не смей плакать. Нам нужно выручить подарок твоего отца». Мы спустились по парадной лестнице, вышли во двор и приблизились к молодому человеку, что одиноко стоял с телегами. Не дойдя до него несколько шагов, мать рухнула на колени. Так получилось, что она угодила в непросохшую после дождя лужицу, и грязные брызги веером взлетели вверх, густо пачкая ей платье и лицо. Она этого даже не заметила. Резко дернула меня за руку, приказывая сделать то же самое, и поползла к красноармейцу. Мне кажется, он был совсем молодой, с симпатичным и даже добрым лицом. Хотя и не уверена. Была так напугана, и мне так хотелось, чтобы он оказался добрым, что я могла это и придумать. Мать обхватила его стоптанные сапоги руками, припала к ним щекой и принялась рыдать. Заливаясь слезами, она молила: «Будьте милосердны! Заклинаю! Верните «Спасителя»! Мне ничего, кроме него, не нужно. Забирайте все! Там еще много всего осталось! Картины! Гобелены! Посуда! Очень ценные! Забирайте! Пользуйтесь! А не хотите, разорите все до основания, сожгите дотла, чтобы одни головешки остались, мне не жалко!» Голос матери упал до хриплого шепота, волосы разметались по плечам, лицо ее было страшным, почти безумным. «Верните «Спасителя», – молила она. – Эта картина – подарок отца вот этому ребенку. Его уже нет в живых. Ваша власть забрала у меня любимого мужа, а у нее любящего отца, так оставьте нам хотя бы память о нем. Пролетарии не станут беднее, если у них не будет одной картины, а для нас в ней заключено все! Верните «Спасителя»!

Губы Софьи Августовны задрожали, на глаза навернулись слезы. Стараясь, чтобы мой голос звучал ровно, я спросила:

– Что было дальше?

– Он нам ее отдал, – просто ответила она.

Звонок от Голубкина раздался поздно вечером. Вот уж не думала, что он до сих пор помнит мой номер.

– Чем занимаешься?

– Лежу в кровати и собираюсь заснуть.

– Извини, что не вовремя, но, веришь, за весь день ни одной минуты нет свободной.

– Ты сейчас где?

– На работе.

Если он и находился в офисе, то совсем не один. Судя по доносившимся до меня голосам и взрывам смеха, рядом с ним вовсю кипела жизнь.

– Работаешь?

– У меня совещание. Сейчас у нас небольшой перерыв, и я могу с тобой поговорить. Слушай, что мне сегодня сообщили. Фризен был убит ножом в своей постели. Первый удар был произведен в основание черепа, и смерть наступила сразу. Убийца попал в область спинного мозга, в этом случае человек умирает мгновенно. Моря крови, о котором ты мне так живописала, не было. Почти все, что вытекло из раны на шее, впитала в себя подушка. Что-то могло попасть на руки и одежду убийцы, но совсем немного, потому что остальные множественные удары были нанесены уже после того, как он скончался. А из мертвого тела, как ты догадываешься, кровь не бьет фонтаном. Вот вкратце и все, что касается твоего поручения. Крепко целую. Спокойной тебе ночи. – И он положил трубку.

Я еще какое-то время истуканом сидела на кровати, потом до меня наконец дошло, что именно он сказал, и меня сдуло с кровати в сторону платяного шкафа.

Дарья меня не ждала, и, судя по ее виду, мое внезапное появление радости ей не принесло.

– Ты чего без звонка? Случилось что? – недовольно спросила она.

– У меня все в порядке. А ты чего такая злая?

– Я не злая. Просто мне завтра на службу, и я должна выспаться, иначе работать не смогу, – огрызнулась она.

– Не злись. Ты же все равно не спишь. Вон даже не переодевалась еще.

Однако у Дарьи в этот вечер было явно не лучшее настроение.

– Я как раз собиралась раздеться и идти чистить зубы, – заявила она. – Теперь ты будешь сидеть у меня полночи. А я завтра носом клевать буду.

Слушать все это у меня не было сил, и я довольно бесцеремонно ее перебила:

– Перестань бухтеть. Послушай лучше, что мне удалось узнать.

– О чем?

– Об убийстве Фризена!

Дарья разом забыла, что еще минуту назад очень хотела спать:

– Так ты ради этого приехала? Это так важно?

– Очень! Теперь все наконец становится на свои места.

– Рассказывай, – приказала Даша, устраиваясь на диване.

Сообщать ей о том, что я опять связалась с Голубкиным, мне не хотелось. Подруга начала бы меня пилить, и в результате все закончилось бы ссорой, поэтому я благоразумно решила не вдаваться в детали.

– Я теперь точно знаю, как убили отца Лизаветы! – торжественно объявила я.

– Мы вроде и раньше это знали, – осторожно заметила Дарья.

– Теперь я узнала подробности! Вот слушай! Его ударили ножом в шею. Попали в область позвоночника. Смерть в таких случаях наступает мгновенно. А теперь прикинь, кто мог подойти к нему совсем близко и не вызвать подозрения?