Отложенное самоубийство

— Вам, герр Росс, это знать необязательно, но так уж и быть, напоследок скажу.

Самодовольное карканье Крюкля едва слышно. Ветер еще усиливается и гонит листву по воздуху. Раскаты грома становятся все ближе и слышнее. Скоро грянет буря!

— Я узнал у друзей в полиции, что вы вчера были в «альтерсхайме» у Свена Дево. Наши за ним почему-то стали приглядывать. Нетрудно было сложить два и два, чтобы догадаться, кто мог спрятать трупы. Брат этой сучки Беа!

— И вы тоже встретились с Дево?

Крюкль зловеще улыбается своим квадратным ртом:

— Час назад! Пришлось его, конечно, уговаривать с помощью пули в колено. После этого Дево долго не запирался, рассказал, как было дело.

— И что вы с ним сделали? — спрашиваю я, хотя и так уже понятно. Передо мной стоит псих.

— Поблагодарил его пулей между глаз. Старый говнюк!

Бедная Дженнифер!

Дождь, до этого лишь изредка капавший, начинает полноценно поливать Ведьмин лес. Я стою перед взбесившимся пингвином и глотаю воду, текущую по лицу. В начале было слово… Чтобы продлить себе жизнь, задаю Крюклю новый вопрос:

— Как же вас тогда угораздило оказаться на пути Генриха?

— Я тогда крепко выпил в Соседнем Городке, — раздраженно каркает Крюкль. — Зашел к одной знакомой шлюхе, а она меня не впустила — была с клиентом. Я страшно разозлился. Пошел домой пешком через Ведьмин лес. Смотрю, едет «Фольксваген», а за рулем лишенный прав сынок доктора. Я остановил поганца и сам сел за руль, хотел его к нам в полицию доставить. Откуда же я заранее мог знать, что эти безмозглые детишки выскочат на дорогу? Темно ведь, да и я поздно среагировал. Пьяный же был.

— Генрих ничего не видел?

— Нет, он спал на заднем сиденье. Я со страху бросил «Фольксваген» прямо на дороге и через лес добрался до дома. Еще выпил и лег, а в полночь меня поднял телефонный звонок из полиции. Наши сообщили, что пропали дети Райнеров. Я и включился в расследование. Удачно все получилось!

— Не боялись, что Генрих расскажет правду?

Крюкль издает страшные хриплые звуки. Человек-пингвин смеется. Черная душа.

— Не боялся. Кто бы ему поверил?

— А та шлюха? Она могла сказать, что вы были тогда в Соседнем Городке.

— Та стерва долго не зажилась на белом свете. Передоза героина.

— Тоже вы помогли?

— Она все равно была законченной наркоманкой! Днем раньше, днем позже… — возмущенно говорит Крюкль.

Ветер становится еще сильнее. Небо наконец прорвало. Дождь, словно вертикальная река, заливает холм. Я уже промок до нитки. Каждые несколько секунд в угольно-черном небе появляются длинные ослепительные молнии. За ними незамедлительно следует гром. Гул стоит такой, что нам приходится кричать, чтобы слышать друг друга.

Крюкль визгливо каркает. Разговорился, сволочь!

— Сынку доктора я пообещал, что он сгниет в тюрьме, если расскажет обо мне. Матерые уголовники будут десятками лет издеваться над ним, делать с ним все, что придумает их извращенное воображение.

Ясно, что слабохарактерный Генрих сломался.

— А зачем вы посылали меня в монастырь? Я так и не догадался.

— Хотел вас там прикончить, герр Росс, — глумливо хрипит Крюкль, — но этот выскочка Уль задержал меня в последний момент. Внезапно приперся ко мне домой и навязался с пустым разговором. Тогда вам просто повезло.

Значит, комиссар Уль — мой ангел-хранитель? Я бы не отказался иметь такого ангела-хранителя. Интерпол!

— А Генриха зачем вы пытались убить?

— Я позвонил этому говнюку утром в понедельник и предупредил, чтобы он не смел ничего вам рассказывать. Но он же слабовольный червяк! Поэтому я решил его убрать.

— Зачем все это, Крюкль? Вас ведь все равно найдут.

— О чем вы? Кто найдет?! — каркает человек-пингвин. — Дево уже нет на свете, сынок доктора в коме, Кальту все равно никто не поверит, а вы и журналист тоже скоро ничего больше не скажете.

Я с Крюклем не спорю, хотя мог бы. Из трещащего леса за его спиной появляется комиссар Уль и… кто бы вы думали? Моя Марина! Прилетела из Астаны и сразу сюда — спасать своего детеныша, беспомощного мужа. Женщина-мать! Уль тоже вооружен пистолетом. Женщина-мать размахивает бейсбольной битой. Смотрится грозно и немного бесшабашно, как памятник «Родина-мать зовет!» на Мамаевом кургане в Волгограде. Три Креста, наверное, со времен Тридцатилетней войны не видели столько оружия сразу.

Шум и гам разбушевавшейся природы не позволяет Крюклю услышать приближение нового врага. А зря. Не знаю, как Уль, а Марина настроена весьма решительно. Она сзади подходит к Крюклю и без лишних слов вырубает его точным ударом тяжелой биты. Клатч! Вот тебе, поганый пингвин!

Невеликое тело Крюкля лежит перед могилой Ханса и Гретель, словно принесенная невинным детям жертва во искупление пингвиньих грехов. Не криминалькомиссар, а козел отпущения. Марина, сжимая в руках окровавленную биту, строго смотрит на меня. «Ну, и чем ты тут занимаешься, друг ситный? Нельзя на минуту одного оставить!» У меня спазм в горле, непрошеные слезы мешаются с дождем. После инсульта я стал такой чувствительный!

Заковав человека-пингвина в наручники, комиссар Уль возится с ранами Харуна. Сквозь ярость непогоды слышен нарастающий тоскливо-протяжный вой полицейских сирен: «цу шпееет, цу шпееет, цу шпееет…» ^[3]

Трудный выдался денек, но могло быть и хуже. Это мое субъективное мнение.

Прошло два нудных дня.

Первое ноября, четверг. День, до которого я вообще не рассчитывал дожить. Рольставни опять подняты. На Песталоцциштрассе моросит ерундовый дождик. В кухне хозяйничает «быдлопоп» и пробки на дорогах. В полицейской кутузке Нашего Городка бывший комиссар Крюкль сходит с ума от головной боли и ярости. В клинике выздоравливает Харун, окруженный со всех сторон заботливой женой Амрой. К счастью, его раны оказались не смертельными. Машалла! Зато в соседней палате лежит по-прежнему в коме Генрих. Один в плюсе, другой в минусе. А в среднем баланс. Саша на работе, Лукас в школе. Марина уехала на «фенишки» — пополнять запасы. Что делает Алоис Кальт в забытой деревне, я не знаю. Сам я сижу в зале перед компьютером.

Мой поединок с человеком-пингвином на Трех Крестах закончился благополучно только потому, что комиссар Уль, узнав об убийстве Свена Дево, поспешил меня предупредить. Мой телефон не отвечал, поэтому Уль помчался ко мне домой на Песталоцциштрассе и встретил там Марину, которую Федя только что привез из аэропорта. Уль понял, что мы с Харуном уже отправились в Ведьмин лес. Он сбивчиво объяснил Марине, какой опасности я подвергаюсь. Жена долго не раздумывала — схватила Сашину биту и присоединилась к комиссару. Они успели вовремя. Раньше я не подозревал, что у Марины такой мощный удар. Больше не буду с ней спорить. Так, на всякий случай.

Конечно, кто-нибудь может меня спросить, почему я вдруг передумал уходить из этой жизни, как планировал. Перечисляю причины по порядку. Во-первых, тридцать первое октября — канун Дня всех святых. Хэллоуин — время, когда открываются врата ада, и вся нечисть устремляется на землю. Наверное, не случайно в России эта дата празднуется работниками следственных изоляторов и тюрем. Кончать с собой в такой день — верх легкомыслия! Кто знает, куда тебя может занести, в какой сомнительной компании окажешься. Во-вторых, моя депрессия бессовестно пропала. Была-была, изводила, и вот больше ее нет. Видимо, исчезла от встряски, которую я получил на холме. В-третьих, еще не выполнено мое обязательство перед толстым старым троллем Алоисом Кальтом — не написана книга о его невиновности. Он же рассчитывает на меня. В-четвертых, все равно никто не знает, что я собирался покончить с собой. Поэтому не стыдно и передумать. Мужик сказал — мужик сделал. Мужик не сделал — снова сказал. Ну, как? Может быть, достаточно причин? А то я могу продолжить. Назвать еще девяносто шесть, чтобы получилось круглое число. В общем, мой последний поход в Ведьмин лес откладывается на неопределенное время.