Отложенное самоубийство

Алексей Макеев

Отложенное самоубийство

Глава 1

Первое октября. Понедельник. Сон

Тихо. И очень холодно. Тяжелая непрозрачная темнота заполняет всю мою реальность без остатка. Какая-то ненормальная, преувеличенная темнота. Воздуха в ней совсем нет. Вместо воздуха бесстрастный и бесконечный мрак. Я хрипло дышу этим мраком. С натугой вдыхаю его и с трудом выдыхаю. Холодно.

Постепенно темнота чуть редеет, в углу спальни сгущается большое бесформенное пятно — черное и блестящее, как строительная смола, которую мы жевали в советском детстве вместо жвачки. Это пугающее меня пятно медленно трансформируется в более осмысленные очертания.

Ни черта не видя, я тем не менее каким-то шестым чувством понимаю, что в углу стоят дети. Трое. Они неподвижно стоят и смотрят на меня из темноты. Холодно. И тихо.

Один из детей — наш Лукас. Я почему-то это точно знаю. Лукас держит за руки мальчика и девочку одного с ним возраста. Почему они здесь, в этом мраке? Странная мысль появляется у меня в голове: «Может быть, они все уже умерли?» Не может быть! Мальчик и девочка — не знаю, а Лукас спит в соседней комнате. И вдруг могильная тишина умирает. Детский смех серебряным колокольчиком трепыхается во тьме. Все громче и громче. Растет — от тихого, нежного пиано до резкого, пронизывающего форте. Мне становится страшно. Смех безжалостными саморезами ввинчивается в уши. Сердце сжимается в крошечный комочек материи. В тот момент, когда моя голова уже больше не может вместить ужасный смех и готова взорваться, как газовый баллон, я наконец понимаю, что вся эта жуть происходит во сне. Ну, все, хватит с меня этих кошмаров!

Я решительно просыпаюсь и тут же вздрагиваю. На тумбочке, в изголовье постели, пронзительно трезвонит толстый круглый будильник. Истеричка! В спальне — собачий холод. Марина вчера вечером, перед сном, выключила батарею. Немецкая экономия на отоплении. Не зима же! Октябрь. Резкий, порывистый, мокрый.

Я обитаю в маленьком баварском городке. Мы его называем Наш Городок. Городок как городок. На высоком берегу Майна гордо торчит квадратный старинный замок, обвитый с трех сторон виноградниками. С четвертой стороны — каменный лабиринт узких улочек. Когда-то в замке собирались уверенные в себе феодалы и разные прочие средневековые рыцари. Рекой лилось вино, жарились целиком быки, плелись коварные заговоры. В глубоком подвале томились несчастные пленники в ожидании выкупа. На головы пленников с потолка капала ледяная влага. По грубым камням стен прыгали багровые отсветы горящих факелов. Романтика! Хотя семьи кормить тоже надо было. Но все это дела давно минувших дней. История. Сейчас в замке библиотека и картинная галерея. В подвале — гараж. Потомки кровожадных рыцарей теперь сидят в конторах, бюро, офисах туристических компаний, водят автобусы. Широко улыбаются и в дверях пропускают тебя вперед. Итог социального прогресса.

Возле замка выросли, как грибы вокруг пня, домики. В основном двух— и трехэтажные. В одном таком домике на втором этаже живу я. Мой адрес, если кому интересно: Песталоцциштрассе, один. Живу с женой Мариной, казахстанской немкой, и двумя ее сыновьями от предыдущих браков: Сашей, двадцати четырех лет, и десятилетним Лукасом. Благодаря браку с Мариной я и оказался в Нашем Городке. Взял и утонул в голубых объятиях ее глаз. Ну, и заодно переместился с Урала в Баварию. В Байрон, на местном диалекте. Оказался в другом пространстве и времени. В иной событийности. Теперь уже два года в Германии. Срок достаточный, чтобы начать понимать, что о тебе говорят соседи. И — чтобы заработать инсульт, умереть, воскреснуть и быть выписанным из клиники лишь для того, чтобы нырнуть в бездонную мучительную депрессию.

Между прочим, я — писатель. Не между прочим, конечно, а в основном. К сожалению, писатель, находящийся в перманентном творческом застое. «Писарь лысый», — говаривала про таких писателей моя бабушка. Веду выцветшую жизнь. Серые будни, и я в них. Конечно, хотелось бы разразиться книгой, каким-нибудь захватывающим триллером про семью с фамильными тайнами, про династию банкиров и политиков, но… Вместо рывка к славе и деньгам я решил рвануть в противоположную сторону. За грань, отделяющую живое от неживого. Туда, где всегда темно и тихо. Говоря грамотно и понятно: «Свести счеты с жизнью». Депрессия же. Сроку я себе отмерил всего ничего: месяц. Начиная с этой минуты. И вот воображаемые песочные часы перевернуты. Время потекло тонкой безостановочной струйкой. Последний месяц моего непосредственного существования на этой посредственной планете. И возраст, подходящий для внезапного красивого ухода: пятьдесят три года. Наверное, до этого было еще рано умирать, но сейчас, мне кажется, в самый раз. А зачем жить? Все равно никак не могу поймать смысл своей реальности. Дожил до пятидесяти трех, и хватит. Умру.

Жена, конечно, не знает о моем решении. У нее своих проблем выше крыши. Подозрение на образование раковых клеток в организме. Тоже — не «айс». Маринино постоянное откашливание и оглушительное чихание меня гнетет, есть в этом что-то тревожное. Марина ездит по врачам, сдает анализы, проходит процедуры. В ограниченных масштабах Нашего Городка, оказывается, функционирует множество врачей. Пока всех местных айболитов и айболиток объедешь… В общем, ей скучать некогда.

Я смотрю на будильник. Будильник смотрит на меня. Девять часов утра. Марины рядом уже нет. Куда-то унеслась. Деловарка. Лукас должен быть в школе, Саша на работе. Запах грибов с кухни и влажной зелени с улицы. Ночью был дождь. Балконная дверь распахнута настежь. Птицы нежно высвистывают свои мелодии, будто рассказывают, как они провели ночь. Из церкви за окном волнами доносятся песнопения, стройные, возвышенно-печальные. Хотя церковь громоздится рядом с нашим домом, я в ней ни разу не был. Как говорится: «Это синагога, в которую я не хожу. У каждого еврея есть синагога, в которую он не ходит». Я, помимо воли, прислушиваюсь к хору. Духовно-предуховно. Вон, даже птицы почтительно притихли.

Встаю, лениво одеваюсь. Носки, спортивные штаны, футболка. Футболка валяется под кроватью, как сдохшая собака. Поднимаю в спальне рольставни. Это обязательная процедура, неотъемлемый аксессуар немецкого бытия. Практически каждое окошко Германии оборудовано этой штукой. Вечер заканчивается опусканием рольставен, а утро начинается с их подъема. Как ритуал с флагом на военном корабле. Вниз-вверх. Потом салют свинцовому небу, и в сортир.

Кухня встречает завтраком. В тефлоновой сковородке под крышкой прячется яичница с помидорами. На тарелке высится горка поджаристых хлебцев. Масленка, сахарница и пачка молока на столе придают натюрморту законченность. Кофе я завариваю сам. Спешить мне некуда. Таким образом мое время растягивается как тугой резиновый эспандер. В июне случился инсульт: «Скорая помощь», срочная операция, просверленная в двух местах голова, почти месяц в клинике. И вот уже три месяца дома. Самостоятельно еле хожу, с трудом сохраняя равновесие. С усилием концентрирую внимание на предмете. Говорю на трех разных языках с одинаковыми запинками и заиканием. Но считается, что я жив.

Не спеша пережевываю яичницу. Слабенький солнечный свет, как через плотный абажур, тускло освещает кухню. Осеннее солнце скупится на протуберанцы. После еды — таблетки. Врач в клинике пообещал, что эти таблетки я буду вынужден принимать до конца жизни. Ага. Так вот оно какое — счастье!

Я включаю радиоприемник, висящий над столом. «Антенне Байерн». Слоган: «Мы любим Баварию, мы любим музыку!» Веселенький «быдлопоп» вперемежку с информацией о дорожных пробках. Краткий курс деградации. Откройте как можно больше ваши рты и улыбнитесь!

Скоро придет из школы Лукас. Мальчик-с-пальчиком. Умен не по годам. Лукасу уже десять лет, а ума, как у пятилетнего. Может, я несправедлив? Ведь сам Лукас выглядит вполне счастливым. Пока для счастья ему хватает мамы, конструктора «ЛЕГО» и двух еженедельных евро по пятницам. Карманные деньги. Лукас плохо говорит по-русски, зато отлично болтает на диалекте. У него есть друг Джейсон — мелкий писклявый жихарка в очках. С Джейсоном Лукас и проводит большую часть времени — когда не с мамой и не в школе. Носятся вдвоем по улице или ползают среди игрушек по ковру у нас в зале.