Расплата (СИ)

Она засмеялась.

‒ Нет, я изучала это еще в Норвегии. У нас был семинар по русским матерным выражениям, и я его с удовольствием посещала.

Сергей решил не продолжать разговор на эту тему. Они немного погуляли в парке перед общежитием и полюбовались Рождественской елкой. Анциферов был еще очень слаб. Гудрун уложила его в кровать и просидела у его постели весь день до самого вечера. Так прошло четыре дня, и Сергею стало казаться, что все самое страшное уже позади.

К сожалению, его надежды не оправдались. На пятый день после встречи с таинственным Марком у Анциферова наступило сильное ухудшение состояния. Он потерял сознание во время завтрака. Придя в себя, он некоторое время не мог говорить. Он слышал, о чем его спрашивают, но язык не слушался, и речь была практически бессвязной. Сергея снова отвезли в больницу.

Только в больнице через несколько часов нормальная речь вернулась к нему.

Гудрун поразилась, как изменился за это время Сергей, но постаралась не подавать виду, чтобы еще больше не расстраивать его.

Единственной положительной новостью для Анциферова было предоставление ему политического убежища в Норвегии в связи с присвоением ему статуса беженца.

Когда Гудрун сообщила ему об этом, у нее на глазах были слезы счастья.

Сергей воспринял эту новость спокойно. Он посмотрел с грустной улыбкой на девушку и произнёс:

‒ Ну что ж, хоть умру на норвежской земле.

Гудрун бросилась ему на грудь и зарыдала.

‒ Пожалуйста, не умирай! Мы тебя вылечим. Только не умирай!

Он вздохнул. Говорить было тяжело.

‒ Да я в общем-то сам умирать не собираюсь, но теперь, похоже, от меня ничего не зависит. На все воля Божья.

В связи с тем, что Сергею предоставили статус беженца в Норвегии, у него автоматически решился вопрос с медицинской страховкой. Теперь о процедурах в больнице можно было не волноваться. Врачи второй день пытались понять, чем его отравили, но пока все анализы были негативными.

На следующий день состояние Сергея еще больше ухудшилось. Проснувшись утром, он лежал в состоянии, чем-то похожем на анабиоз, и только к обеду сознание на некоторое время вернулось к нему. Гудрун всю ночь просидела у его постели и отлучалась лишь на короткое время, чтобы сходить в туалет или покушать.

Он открыл глаза и увидел сидящую рядом девушку.

‒ Гудрун, ‒ тихо позвал ее Сергей, ‒ я хочу, чтобы ты связалась с моей женой и дочерью. Может быть, они уже не успеют приехать ко мне до того, как я отдам концы, но, может, я все-таки доживу до того, чтобы попросить у них прощения за то, что все это затеял. Пожалуйста, свяжись с ними, они должны жить в городе Трабзон... Ольга и Ирина Анциферовы...

Потом он замолчал. Было видно, что каждое слово дается ему с огромным трудом.

Во второй половине дня в палату к Сергею зашел директор клиники, профессор Бьйорн Кристенсен. Это был очень пожилой и видавший виды норвежец. Осмотрев Анциферова, он попросил его открыть рот.

Сергей не понял, но Гудрун перевела: "Открой рот".

Увидев белый налет на деснах, профессор сразу все понял. Он вышел из палаты, и через десять минут у Сергея уже начали брать анализы на наличие радиоактивных веществ в организме.

Пробы отослали воздушной почтой в Осло, где была экспресс-лаборатория, в которой при необходимости такие анализы делали в течение суток.

Когда Сергея привезли обратно, ему стало немного лучше.

Он попытался улыбнуться Гудрун.

‒ Ты неважно выглядишь, милая. Тебе хорошо бы пойти поспать. Бери пример с меня.

У бедной девушки уже не было сил плакать, она смущенно улыбнулась Сергею и легла на кровать рядом с ним, положив голову на подушку рядом с его головой. Они пролежали так несколько часов. В какой-то момент он приподнялся и сказал:

‒ Гудрун, я не знаю, сколько часов или дней мне еще осталось, но я хочу сделать заявление для полиции. Я ведь не для того сюда пробрался, чтобы быть похороненным в норвежской земле. Пожалуйста, запиши все, что я сейчас скажу, на диктофон или камеру и передай полиции, когда меня не станет.

Девушка встала с кровати и принесла цифровую видеокамеру Panasoniс.

Сергей попытался сесть на кровати. Он начал кашлять, сплевывая кровью на одеяло.

Набрав в легкие побольше воздуха, он заговорил.

‒ Мне уже практически крышка, и мне больше нечего бояться, кроме страшного суда на небесах. ФСБшные крысы по приказу с самого верха смогли найти и смертельно отравить меня. Я прощаю своих убийц. Бог им судья. Неизвестно, что будет с вами самими, с теми, кто согласился продать свою совесть, купив лицензию на убийство инакомыслящих. Знайте, однако, что нас не так мало, как вы думаете... Вы... Вы... сознательно уничтожаете и запугиваете собственный народ, и поверьте, он вам этого никогда не простит. Он прозреет, даст Бог.... И многие из лизоблюдов и холуев поплатятся за это. Истинно говорю вам. Сегодняшние иконы для полудурков станут позором и кровавым бельмом всей нации на долгие времена...

Он закрыл глаза. Страшная боль пронзила его тело. Ему стоило огромного труда членораздельно произнести все от начала до конца, но ему удалось это сделать. Он начал тихонько стучать зубами, и Гудрун нажала на кнопку и вызвала врача. Сергею ввели обезболивающее, и он заснул.

На следующее утро к Анциферову зашел профессор Кристенсен и обнаружил на кровати рядом с Сергеем спящую Гудрун. Она, почувствовав присутствие постороннего, сразу проснулась.

Профессор попросил ее выйти в коридор и рассказал ей, что сегодня утром анализы показали, что Сергея отравили полонием-210 и что ему осталось жить не более недели-двух.

Гудрун, стиснув зубы, молча слушала профессора.

Профессор сказал, что вынужден сообщить о результатах исследования в полицию, и, возможно, в скором времени и ей, и Анциферову придется непосредственно общаться с полицией.

Когда она вернулась в палату, Сергей лежал с открытыми глазами и смотрел в потолок.

Увидев девушку, он попытался улыбнуться, но у него не получилось. Улыбка была очень вымученной, и Анциферов произнес еле слышно. "

‒ Гудрун, у меня к тебе единственная просьба. Если сможешь, пожалуйста, пригласи ко мне перед смертью православного священника, если здесь есть такие.

Она с огромной нежностью смотрела на него.

‒ Я все сделаю, как ты хочешь, Сережа.

Гудрун достала из сумочки телефон и набрала номер своей подруги, журналистки Хелен. Хелен знала нескольких православных священников и дала ей все известные ей телефоны. Гудрун, не теряя времени, тут же принялась обзванивать их, чтобы договориться о приезде.

На носу был Новый Год, поэтому у многих телефоны не отвечали. Первым, до кого удалось дозвониться, оказался священник отец Михаил, который согласился приехать из Киркенеса.

Из Киркенеса до Вадсе было около трех часов езды на машине, и батюшка сказал, что постарается приехать как можно скорее, чтобы успеть до Нового Года вернуться обратно.

Гудрун подошла к кровати Сергея. Тот лежал совершенно неподвижно с закрытыми глазами и абсолютно белым обескровленным лицом. Девушка в страхе положила руку ему на грудь и с облегчением почувствовала, что сердце бьется, а значит, он ещё жив.

Последние два дня Анциферов почти все время спал или находился в состоянии полной прострации, лишь изредка приходя в себя. Вчерашняя запись для полиции и прессы далась ему очень тяжело, и после этого он почти не говорил.

К полудню пришла медсестра и собралась ставить Сергею капельницу с глюкозой.

В это время к палате подошел рослый человек с голубыми глазами и, увидев его, остановился на пороге, не решаясь зайти в палату.

Гудрун, как сторожевая собака, мгновенно подняла голову и спросила по-норвежски:

‒ Что вы хотите?

Мужчина не понял ее и ответил по-английски с сильным славянским акцентом:

‒ Меня зовут Антон Горынин, я друг и бывший коллега Сергея, вот наша совместная фотография.

Гудрун взяла у него из рук фотографию и жестом показала ему, чтобы он не подходил ближе.