Черный ангел

— Все верно, вспомнил. Да, возвращался он за своим картузом. Взял его и ушел.

— Дрянь дело, Шурик. То ты не помнишь, что он возвращался, то помнишь, — в голосе Татарина есть нечто такое, от чего Письменный съеживается.

Наступает зловещая тишина. Слышно как где-то далеко грохочет поезд.

— А почему же он тогда сюда сунулся, этот тип, если знал все? — вступился за Александра Евгеньевича один из подручных Татарина. — Почему не свалил сразу же из города?

— Да ни хрена он не знал! — подает голос бывший мент. — Не звонил я никакому Торпеде! Вот он и не свалил! Что непонятно?

Татарин поворачивается ко мне.

— Говори!

— Да я и не думал, что вы меня сразу в оборот возьмете! Думал, следить за мной только будете, а я уж, зная об этом, как-нибудь смогу от вас оторваться. Мне ведь только и узнать надо было, где Лаптев жил. И потом, я подумал, если сразу сорвусь, то вы все равно меня найти сможете. При желании.

— Это верно, — соглашается Татарин. — Мы тебя из под земли бы вырыли.

Я понимаю, что мое объяснение слабовато, но ничего лучшего в голову не приходит.

— Рамазан, блин, — опять вступает в свою защиту Письменный, — ты же меня не первый день знаешь! Ты что, этому лоху вершишь больше чем мне? Ты что не видишь, что это туфта все, что он говорит? Я хотел подставить тебя?! Это смешно! Зачем это мне?

— За деньги, Шурик, за деньги. Ты ведь других подставлял за деньги?

— Так ведь я на тебя же работал, Рамазан!

— Если он врет, то откуда ему, приезжему, знать про Жору-Торпеду?

— А может он мент! Точно мент! Может это они, менты, специально так задумали, чтобы вас всех перессорить, чтобы братва перерезала друг друга.

— А ты кто, не мент, что ли?

— Так я это, я же бывший. Я же на пенсии!

— Бывших ментов, Шурик, не бывает. Только есть менты честные, а есть продажные. Ты, например, продажный. И всегда таким останешься.

— Зачем ты так, Рамазан. Я же к тебе со всей душой, все тебе сразу рассказал, а ты…

— Тогда скажи мне со всей душой, если он лягавый, то почему ты его сразу не узнал? Ты же сам говорил, что у тебя все опера городские срисованы.

— Так он же приезжий. Его специально к нам из другого города пригласили. Чтобы не узнал никто.

— А если в конторе операцию против меня задумали, почему ты об этом не знаешь? Ты же говорил, что у тебя и в районах и в городской управе свои люди. Я тебе за что бабки отстегиваю, козел?

Письменный пускает сопли от страха..

— Ладно, ладно, не ной. Я пошутил, — усмехнулся Татарин. — Верю тебе. Валет, спрячь волыну.

Стоящий сзади Письменного прячет ствол за пояс.

— Поехали.

Валет и его кореш отдирают меня от стула и, подхватив под руки, волокут на улицу, где загружают в джип «Гранд Чероки», принадлежащий Рамазанову.

— Ты куда? — останавливает он Письменного, ломанувшегося было к своей тачке. — Все вместе поедем, оставь свою здесь, потом заберешь. Нечего тут свадебный кортеж устраивать.

Мы едем куда-то по трассе еще дальше в сторону от города. Потом Рамазанов делает два поворота влево, покуда машина не оказывается на узкой дороге. По краям сплошной хвойный лес.

— Хватит, Татарин, — говорит Валет. — Дальше можем сесть. Снега много.

— Да, — соглашается с ним Рамазанов, останавливаясь. — Место подходящее.

Наставив в мою сторону ствол, мне приказывают вылезти из тачки. Мы все вчетвером топаем в лес. На душе тоскливо и пасмурно. Главное непонятно, неужели Татарин решил меня замочить прямо здесь? До того, как возьмет золотишко? Неужели он не подумал, что я мог обмануть его с местом, где спрятан клад? Нелогично.

Минут пять мы топаем пешком, пока не натыкаемся на широкий овраг — конечный пункт назначения.

— Стоять, — буркает Валет, по-прежнему держа меня на прицеле.

Сам он тоже располагается рядом со мной, на краю оврага. Остальные выстраиваются напротив: Рамазанов посредине, Письменный и третий, которого звать Андреем, по краям. Татарин достает из пачки сигарету «Мальборо» и, обломав фильтр, сует ее в сверкающий фиксами рот. Шестерка-Андрюха услужливо щелкает зажигалкой.

— Ну, что молчишь, Лысый? Скажи нам что-нибудь на прощание, — просит Татарин.

— Я уже все сказал. А ты думай.

Он молча сплевывает под ноги, вынимает из кармана длинного пальто «Макаров». Щелкнув затвором, досылает патрон в ствол.

— Вали гандона! — вырывается у Письменного.

Татарин вытягивает руку со шпалером, но не вперед, а в сторону. Вороненая сталь касается виска Александра Евгеньевича…

Стая перепуганных выстрелом галок поднимаются над лесом.

— Я знал, что рано или поздно он захочет меня сдать, — говорит Татарин, в то время как Валет с Андрюхой волокут тело юрисконсульта к оврагу. — Давно подумывал, а не пора ли мне расстаться с Шуриком, да все руки не доходили. Плохим он был человеком, жадным. Хотя пользу мы от него поимели хорошую. Ну, так ведь не даром.

Все это очень смахивает на прощальную с покойником речь.

— Короче так, Лысков. Тебя мы берем с собой. Если выяснится, что наколол, отправишься вслед за Письменным. Мы тебя в той котельной и закопаем. Под стеной.

— Не надо под стеной, — говорит Валет, выбираясь наверх, — земля мерзлая. Лучше проводы зимы устроим, а он вместо чучела пойдет. Хоть погреемся.

— И то верно. Что скажешь, земеля? — соглашается Рамазанов, лукаво смотрит на меня, и так как я молчу, продолжает: — Ладно, не бойся, если золотишко найдем, то ничего с тобой не случится.

— Верните мне мои вещи.

— Отдайте фраеру предъявку и лопатник.

Андрюха, вздыхая, протягивает мне паспорт и бумажник, который, видно, уже считал своей собственностью. Поочередно перешагивая через красное пятно на белом снегу, мы идем к месту, где оставили машину.

2

Пока мы приезжаем на место, начинает темнеть. Они сами не очень хорошо помнят, где это было и, по мере приближения к цели, долго спорят перед каждым поворотом. Наконец, Валет, который по возрасту самый старший и больше всех осведомлен о месте событий, заявляет:

— Вот здесь эта хибара стояла, тормози, Татарин. Точно говорю.

Джип останавливается, мы вываливаемся из тачки.

— За фраером смотрите, — говорит Рамазанов, имея в виду меня, — чтоб не слинял часом. Ну и где это твоя котельная? Или она тебе приснилась?

— Я откуда знаю? Сказал, недалеко должна быть.

— Недалеко понятие относительное, — заключает Рамазан. — Ладно, двигаем дальше.

Заброшенное строение, сплошь засыпанные мусором, мы находим в метрах трехстах дальше по переулку. Посовещавшись между собой, бандиты решают, что это должно быть здесь, ничего другого похожего на руины больше нет.

Мы уже собираемся идти туда, как вдруг Рамазанов резко останавливается и с подозрением смотрит на меня.

— Ты чего, Татарин? — интересуется Валет.

— Ничего, мысль в голову вдруг пришла нехорошая. Стоять, не двигаться! — Он выхватывает из кармана шпалер и приставляет его к мой шее. — Смотри Лысков, если на засаду меня привести решил, не обессудь… Андрюха, иди, проверь!

Большой Андрюха, метр девяносто ростом, щелкает затвором «Вальтера» и осторожно, как кошка, начинает продвигаться к кирпичным развалинам. Скоро он скрывается в одном из проемов.

Я с замиранием в душе жду его возвращения. Только бы он сам не вздумал поискать «сокровища», тогда весь мой план может рухнуть. Наконец он высовывается наружу.

— Все чисто, Татарин! — кричит он.

Рамазанов причет ствол в карман.

Ходивший на разведку Андрюха, ожесточенно молотит ботинком смерзшийся грязный сугроб снега, вытирая подошву.

— Там везде сплошное дерьмо, — жалуется он. — Больше чем в армейском сортире!

— Ты же только что говорил, что «все чисто». Обманул? — пытается шутить Рамазанов. — Будешь наказан, останешься сегодня без сладкого. Все, с богом. Возьмите лом и лопату. Валет, ты с фонарем давай вперед.