Нагадали мне суженого

Он метнулся в прихожую.

– Терентий, мы сегодня у тебя переночуем, – раздался взволнованный голос Серафимы Афанасьевны. – Степка, сволочь, напился до состояния полной невменяемости…

– Сима! – раздался предостерегающий голос Лебёдушкина. – Мы не одни!

– Кто там еще? – раздраженно спросила паспортистка.

Я вышла на свет:

– Здравствуйте!

– Что вы здесь делаете?! – уставилась на меня Серафима Афанасьевна. – Терентий? – Она соединила нас с поэтом вопросительным взглядом. – Как можно при ребенке?!

Вот это ситуация! Замужняя женщина, мать троих детей, ревнует меня, свободную и бездетную, к холостому красивому поэту! Это я должна была спросить: а что это вы здесь делаете, Серафима Афанасьевна? Еще и ночевать собираетесь!

– Сима, это не то, что ты думаешь, – торопливо сказал Лебёдушкин. Он весь состоит из штампов. И стихи его – сплошная штамповка.

– Проститутка! – с ненавистью отчеканила Серафима Афанасьевна, глядя на меня. – Понятно, для чего ты отпуск взяла! По мужикам бегать!

Я была уверена: законный муж научил ее парочке ударов. Вот сейчас мне нанесут апперкот или хук в переносицу. И я полечу вниз по лестнице, как резиновый мячик, которому дали пинка.

– Сима, ты с ума сошла! – вскричал Лебёдушкин. – Муза все слышит!

– Ничего! Она от Степки и не такое слышала!

– Шука, – подтвердила девочка, задумчиво сунув испачканный чернилами палец в рот. И добавила: – Б…дь.

Все синонимы слова «проститутка», которым назвала меня ее мать, Муза знала. Но при Лебёдушкине была просто шелковой. Интересно, кто же ее отец, он или боксер?

– Я, Серафима Афанасьевна, пришла за автографом. И на вашего… э-э-э… возлюбленного не претендую. У меня свой есть.

– На кого?! – уставилась на меня паспортистка. – Ишь слово-то какое нашла! Возлюбленный!

– Сима!

– Пошла вон, проститутка! Иначе я тебя с лестницы спущу!

– Сима, я умоляю! Не при Музе!

– Заткнись!

Поэт моментально сдулся. Зато мне стало понятно, кто тут жертва. Терентий Ильич сто раз мог жениться, он хорош собой, владелец собственной жилплощади и отличного авто. И вообще мужчина видный, не бедный, с положением в обществе. Но жена боксера, которую все в городе жалеют и считают жертвой, держит его в ежовых рукавицах. Вот женщина! «Учись, Анфиса!» – мысленно сказала я себе. А вслух спросила:

– Это вы его к следователю не пускаете?

– К какому еще следователю? – вытаращила на меня глаза Серафима Афанасьевна.

– Боитесь, что вашего… Терентия в тюрьму упекут. И дети останутся сиротами. Так у вас есть законный муж. Вдовой вам стать не грозит.

– Никуда он не пойдет! У него есть справка! Терентий?!

– Да, я болен, – покорно вякнул поэт.

– Его видели на месте преступления, – напомнила я. – И тогда он был абсолютно здоров. Настолько здоров, что вполне мог треснуть Зиму по темечку ржавой гирей.

– У вас есть доказательства?! – На меня стала надвигаться прекрасная грудь Серафимы Афанасьевны, которой она вскормила троих крупных младенцев. Ростом паспортистка не уступала ни Терентию Ильичу, ни мужу-боксеру. Я невольно попятилась. Гренадерша меж тем вопила: – Мало ли что видел ваш сторож! Да он пьянь подзаборная! Алкоголик! Его запугали! Но со мной у вас такой номер не пройдет! Я законы-то знаю! Ничего у вас не выйдет! – разошлась она.

– Сима, – укоризненно покачал головой Лебёдушкин. Мне даже стало его жалко.

– Заткнись!

Мне ничего не оставалось, как уйти. Я поняла, что поэт боялся не за алиби, а за меня. За то, что меня используют в качестве боксерской груши. Серафима Афанасьевна – паспортистка, человек в городе не последний, она будет таскать Лебёдушкину справки сколько потребуется. О том, что он еле дышит. Паспортный стол находится в одном доме с УВД, их разделяет только предбанник. Налево – миграционная служба, начальник паспортного стола и т.д., направо – полиция, следственная часть и в том числе кабинет моего Ладушкина. О том, как идет расследование убийства А. Зимы, Серафима Афанасьевна знает ВСЕ. Ей достаточно выйти в предбанник, покурить и зацепиться с кем-нибудь языком. Если надо будет, она и свидетелей найдет. Каких-нибудь натурализовавшихся ее усилиями в нашем городке таджиков или молдаван, которые видели, как в момент убийства московского художника Терентий Ильич мирно спал в своей постельке. «Вот женщина, – в который раз восхитилась я. – Учись, Анфиса!»

Дверь за мной захлопнулась. Скоро сюда придут и другие дети боксера ждать, пока Степка перебесится. И читать вслух великих русских поэтов А.С. Пушкина и Т.И. Лебёдушкина. Идиллия!

…Прошло несколько дней. Я немного успокоилась и принялась решать накопившиеся проблемы. Сначала ко мне заскочил Сеня. Мы энергично принялись за дело, так что диван скрипел всеми своими пружинами, а соседи приникли к стене. Город страсть как интересует буйство наших половых гормонов, эта тема, похоже, хит осени. А останавливаться мы не собираемся, пока я не достигну цели. Раз гинеколог Щучкин сказал, что у меня все в порядке, значит, рано или поздно это случится. Проблема, похоже, у меня в голове. Но разве беременеют головой?

– Эй, что с тобой?

Я, видимо, отвлеклась. Сеня слегка обиделся, я видела это по его лицу. Он тут, понимаешь, старается, а я даже не могу сделать вид, что мне это нравится! Но заниматься сексом с нелюбимым мужчиной не то же самое, что с любимым, невольно отвлекаешься на всякие мелочи. Хотя удовольствие получить можно. Надо только сосредоточиться. А я все думаю о том, почему еще не беременна? Пришлось выкручиваться:

– Я поняла, Сеня, где мы с тобой ошиблись.

– И где? – Он сел и достал сигареты.

– Похоже, ни Станиславский, ни Буханкин, ни Лебёдушкин Зиму не убивали.

– А как же показания сторожа? – Сеня глубоко затянулся.

– Он запомнил только одного мужчину. Видимо, они были похожи. Ты часом не в курсе, может, у Лебёдушкина есть незаконнорожденный брат?

– Брата у него нет, – рассмеялся Ладушкин. – Терентий из деревни. Поэт села. Родные просторы он воспевал с натуры. А в город перебрался уже после Литинститута. О том, что у него есть родственники, никто не слышал. И никто их не видел. Лебёдушкин всем говорит, что он сирота.

– А его родители были репрессированы. Да слышала я. Врет небось как всегда. Стыдно ему мамку с папкой предъявить, наверное, они и писать-то толком не умеют.

– Ну так где мы ошиблись, Анфиса?

– Картину могли видеть не только посетители музея.

– А кто еще?

– Художники. Местные художники, которые приносили в музей свои работы. Допустим, кто-то принес картину в пятницу. А шедевр Зимы уже висел в своем углу. Картины ведь не в субботу развешивали. Наверняка в течение недели.

– Ты хотя бы представляешь, какую придется проделать работу? – присвистнул Сеня.

– Я не думаю, что у нас в городе много художников. И потом в музее есть список. Тебе просто надо пойти и взять его. И принести мне.

– Понял, – кивнул Ладушкин и затушил сигарету. – Побежал.

– Погоди. А как насчет нас с тобой?

– Не понял?

– Ты не передумал со мной сойтись?

Он поморщился:

– Слово-то какое «сойтись». Мы с тобой что, станция «Мир» и корабль «Союз» – «Аполлон»? Любовь, Анфиса, это не стыковка двух объектов. Это как-никак чувство.

Я невольно улыбнулась:

– Я хотела сказать «жить вместе». Не передумал?

– Конечно, нет! Стал бы я к тебе ходить!

– Тогда я завтра же наведаюсь к риелтору. Процесс покупки квартиры займет какое-то время, надо начинать сейчас.

Я не стала говорить, что мой развод тоже займет время. Полагаю, Нил вскоре уладит эту проблему. И мы еще погуляем на наших свадьбах. Сначала на моей, потом на его или наоборот. Я же ясно видела свадьбу, хотя почему-то одну. Может, мы объединимся? Раз уж стали друзьями. Устроим коллективный банкет. А что? Меня это устраивает!

– Так я пошел? – пристально глянул на меня Сеня. Видимо, я опять задумалась.