Унесенные блогосферой (СИ)

Я вошел в комнату, когда Сандалетин вслух зачитывал свое объяснение:

– Я, Сандалетин Кирилл Михайлович, тысяча девятьсот семьдесят девятого года рождения, проживающий по адресу Проспект мира, дом пятнадцать, квартира тридцать, двадцатого февраля этого года находился в квартире гражданки Виктории Александровны Берсеньевой, по адресу: улица Пекарей дом двадцать два, квартира десять, предполагая, что был приглашен хозяйкой квартиры. Ключ от квартиры обнаружил под ковриком, потому что Берсеньева указала мне на его местонахождение в смс-сообщении. Написано собственноручно. Дата сегодняшняя.

Кудрявая подпись доцента, потерявшая добрую половину своих завитушек, поникшая и облезлая, по-моему, смотрелась на объяснительной куда эффектнее, чем в моей зачетке или в ведомости напротив моей фамилии и оценки неудовлетворительно. Борис спрятал бумагу в портфель и проговорил, склонившись к самому лицу задержанного:

– А теперь слушай сюда, господин ученый. До сегодняшнего дня по этому делу даже подозреваемых не было. Там в деле по убийству записочка одна фигурирует, теперь у меня твой образец почерка есть. Так что ты теперь в очереди будешь первый. Одно неверное движение – и ты в СИЗО. По материалам ты пошарился конкретно. Твоя версия о приглашении с непонятного номера от женщины, которая тебя бортанула, да еще и находится в Москве, развеселит не только судью, но даже твоего адвоката.

– Бортанула? – прошептал Сандалетин. – Это она так говорит?

Преподаватель распрямился, судя по всему, забыв даже о своем страхе.

– А что не так? – нахмурился Борис.

– Нет, не так, но это не важно, – приосанился Сандалетин. – Я не имею привычки обсуждать своих бывших женщин.

Я удивлялся сдержанности Бориса. Будь на его месте я, непременно съездил бы мерзавцу по уху, но следователь отомстил ему иначе:

– А женщин с тобой никто обсуждать и не собирается. Тут незаконное проникновение и подозрение в причастности к убийству. Все понял? Ну, пошел!

На этих словах Сандалетин стремительно подорвался со стула, но тяжелая рука вновь усадила его на место.

– Да, кстати, что ты там про армию-то ребятенку по-дружески обещал? – сощурившись спросил Борис, но нарушитель в ответ лишь таращился в пол.

– Саша, дай преподавателю зачетку, – попросил Борис. – Я правильно понимаю, что с ведомостью тоже проблем не будет?

– Не будет, – процедил Сандалетин, расписался и, метнув в меня ядерный взгляд, выскочил из квартиры.

Глава 20

Не все йогурты одинаково полезны

Рассказ подействовал на Вику не так, как я ожидал: сначала она слушала молча, подавшись вперед, и только время от времени переводила взгляд от моего лица, как будто примеряя меня и все мною сказанное к окружающему пространству. Однако под конец рассказа, она уже вовсе на меня не смотрела, откинулась на подушку и закрыла глаза.

– Ну вы даете! – без тени улыбки проговорила тетка, когда я закончил.

– Что опять не так?

– Да вообще-то все не так! – мрачно усмехнулась Вика. – Где запись с камеры, которую вы с Миллер установили за перегородкой? Это ведь камера Миллер, я правильно понимаю?

– Камера Ады Львовны, – подтвердил я. – Но запись не сохранилась.

– Почему?

– Ее Борис уничтожил, сказал, что такой блокбастер УСБшники могут не правильно понять.

– О-о-о, ну, хоть у кого-то голова еще немного работает, – невесело улыбнулась тетка. – Как, кстати, Миллер отреагировала на пустую камеру?

– Ну, вообще-то она расстроилась. Мы договаривались, что делаем все без третьих лиц…

– Еще бы! – хохотнула Вика. – Значит, Миллер все-таки осталась с носом.

– Она переживает, что теперь Сандалетин совсем разъяриться.

– И то-то, братец, будешь с носом, когда без носа будешь ты, – пропела Вика на какой-то опереточный мотив Пушкина. – Мозги включите, мистер Спилберг! Сандалетин, конечно, разъяриться, но как попрешь против собственной объяснительной о незаконном проникновении? А вот Миллер от этой истории оттеснили.

– Она хотела тебе помочь, – покачал головой я.

– Это шантаж! – воскликнула Вика, как те многочисленные чайки в пьесах по Чехову.

– При чем тут шантаж? – тоже крикнул я, потому что эмоции остались тем единственным пулеметом, который я, мирный человек, мог выставить против этой непонятной для меня мишени: Викиной логики. – Тебе не приходило в голову, что Сандалетин ей тоже мешает?

– Нет, не приходило, – тетка покачала головой и посмотрела так, будто я забыл, сколько будет дважды два.

– А вот она говорит…

– Она много чего говорит. Но Сандалетин тут не при чем.

– А кто при чем? Ты?

– Ну я.

– Зачем ты ей? Вы ведь давно не работаете вместе.

– Сложно …ответить …на твой вопрос, – делая паузы между словами проговорила Вика.

– А ты постарайся.

Она задумалась. Посмотрела в окно, дернула головой, поправила волосы и наконец сказала:

– Миллер развлекается.

– Это не ответ. Что у вас за отношения? Ты ее ругаешь, она тебе вроде как помогает. Потом выясняется, что – нет. В конце концов, Миллер твой научный руководитель. Нельзя как-то попроще?

Виктория снова помолчала и вдруг проговорила резко, я даже удивился такой серьезности.

– Учитель-ученик – одна из тончайших скреп этого мира. Отношения бывают самые разные: «и в ночь под одним плащом», и «в гроб под одним плащом» и… Ох, чего только не бывает! Университет – это не только мир науки, но и мир ученичества. Если ты думаешь, что мне все это неизвестно, то ты глубоко ошибаешься.

Удивительно, Вика снова попала в точку, как будто прочитала в моих мозгах, как на скрижалях все то, о чем я думал в последнее время. Она продолжила:

– Эта настройка так индивидуальна и так сложна, что я даже не могу подобрать правильных слов. Но Миллер не учитель. В том, в сакральном смысле этого слова. Понимаешь?

Нет, не могу сказать, что я сразу понял, о чем она говорит. Вика продолжала:

– Миллер – классная, интересная, потрясающая, но она не учитель. Она – игрок. Девочки в ней видят творца, Пигмалиона, великого гуру, а по-моему, она кукольник, который дергает за нитки. Сейчас в нашем обществе все хуже работают социальные лифты, поэтому к психологическим ниточкам прибавились еще и материальные. Как девочка из обычной ненаучной семьи может попасть в тот же университет? Только с протекцией влиятельной персоны вроде Ады Львовны. Вот тебе еще нитки: «научная карьера», «успешная защита», «престижное место», «стажирока», «известность». А это ли не настоящая власть? Можно сколько угодно сталкивать, ссорить, мирить, приближать, отдалять, окутывать словами, влюблять, ненавидеть, перемещать, менять местами, смотреть, как дергаются. Миллер играет в людей. Это ее страсть. Ей никто не доплачивает, между прочим, за все эти литературные суаре, театральные кружки и внеаудиторную работу со студентами. Она сама готова за это платить. Игра – ее наркотик.

– Она ученый. Всероссийского уровня…

– Тем больше стоит на кону у девочек.

Тетка посмотрела на меня совершенно потусторонним взглядом и замолчала. Вообще это был странный разговор. Не в ее стиле было долго думать над ответами: обычно она резала словом, стремительно и точно, как брадобрей бритвой. Однако сейчас Вика подбирала слова, как будто была не совсем уверена или боялась сказать лишнее.

– Если тебе так хочется, то, конечно, сыграй с ней, – сказала она вдруг, странно поморщившись.

– Что значит сыграй?

– То и значит. Пигмалион, говоришь? Да черта с два! Ганнибал Лектор – вот правильное слово.

– Чего?!

Вика улыбнулась, а я чувствовал, что еще немного и совершенно ошалею.

– Нет, конечно, не в том смысле, что Миллер любит сырое мясо, содранное с живых людей, а в том смысле, что, как и Ганнибал Лектор, она ищет свою Клариссу. Настоящего соперника, собеседника. И похоже, теперь Кларисса – это ты.