Унесенные блогосферой (СИ)

– Отзовите заключение, и я закрою глаза на этот инцидент с вмешательством вашего племянника, – прервал Вадим наш спор, видимо, сообразив наконец, как обернуть эту некрасивую ситуацию с подлогом заключения эксперта в свою пользу.

– Да, пожалуй, опрос второго круга свидетелей здесь лишний, – задумчиво произнесла Виктория в ответ.

– Что вы имеете в виду? – напрягся вампир.

– А как вы попали в Россию? – вопросом на вопрос ответила тетка.

– Я все еще под подозрением? – удивился гость и даже приподнял очки, видимо демонстрируя свои честные вампирские глаза.

– Так как?

Вадим повел плечами и усмехнулся с досадой:

– Это как раз очень просто. Когда узнал о смерти брата, ухватился за первую оказию – вылетал с военным бортом на военную базу в Саратов. Границу пересек нормально, и штамп в паспорте есть. Только не по тому регламенту, что обычные авиапассажиры. Борис поднял тревогу, потому что рыскал по гражданским аэропортам, а там Вадима Романихина по определению быть не могло. Я проходил границу на правах члена экипажа. Так что мое появление в России только выглядит таинственно. Все это легко проверяется.

– Спасибо, – кивнула Виктория, – мне просто было интересно, что-то такое я и предполагала… Хорошо. Безусловно, я отзову заключение Саши, – пообещала она, снова глянув на меня недобро. – Огласки не будет.

Глава 19

В чужой тарелке

Вика сама порекомендовала мне сделать записи в моей таблице в графу «языковая личность».

– Всего лишь бедная, обозленная на весь мир девочка, – проговорила она, прочитав, то, что я написал.

Я не поверил своим ушам. В молодежной среде таких как Светлана Романихина принято называть ТП. Если приличными словами: тело с женскими половыми признаками, предназначенное для ношения дорогой одежды и перевода элитной косметики.

– ТП – это не совсем о ней, – покачала головой Виктория.

– По-твоему, это светоч разума и образец хороших манер?

– Она не в своей тарелке, – веско заявила тетка. – Думаешь, Светлане самой пришло бы в голову вывешивать у себя на стене фото работ художников-авангардистов?

– Но ведь это вроде как культурное потребление?

– Зачем так усложнять, когда есть рестораны, бутики и красный кабриолет? Нет, она пытается соответствовать семье, в которую попала после замужества. Это там ведутся разговоры о современной живописи и литературе.

– Но суть от этого не меняется, ТП остается ТП! – возразил я.

– Меняется. Нельзя никого судить по чужой мерке. Овца среди волков – жалкое зрелище, но не менее жалкое и волк в гордом одиночестве сидящий в овчарне.

– Она вышла замуж не за мужчину, а за возможности семьи. Это само по себе отвратительно.

– В ее случае, я бы настаивала на слове «ужасно», – сказала Вика, выделив последнее слово могильным шепотом. – Это не стоит никаких денег, я тебя уверяю. Жить в семье, где тебя воспринимают как красивую куклу. В семье, где слова всегда имеют подтекст, а репутация важнее самой жизни… Если ты всего лишь милая хорошенькая Светочка, то такую семейку надо обходить за тридевять земель.

Это было немыслимо – разговаривать с Викой выше сил нормального человека. А я все еще считал себя нормальным. Как можно так извращать простые и очевидные вещи? Надо будет выяснить у мамы, Виктория наверняка была в школе белой вороной и почувствовала себя среди своих только в нашем университетском заповеднике. Но даже здесь она умудряется выделяться.

Итак, к характеристикам языковой личности Светланы, я по настоянию Виктории добавил: «из грязи в князи» и «не в своей тарелке».

– Ты давай, про Сандалетина расскажи, – напомнила тетка, устраиваясь наконец у себя под одеялом. – Я ж не усну. Он действительно взял ключ под ковриком?

Я кивнул, и она блаженно улыбнулась, распуская по подушке расчесанные на глубокий пробор волосы, которые она собрала во время прихода вампира Романихина. Чем было вызвано это блаженное выражение лица, счастьем ли воссоединения с любимым диваном или рассказом о злоключениях Сандалетина, разобрать было трудно.

– Борис Анатольевич, проходите прямо в комнату, – прокричал я, как мне и было велено.

Мы с Борисом зашли в квартиру, открыв ее моим вторым ключом. Борис впереди, я, как и договорились, следом. Я еще был в коридоре, когда из комнаты донеслись нарочито удивленные восклицания Бориса:

– Та-а-ак, а это кто тут?! Сидеть! Руки за голову! За голову, я сказал!

Когда я вошел, то глазам моим предстала картина, которая сама по себе могла бы вознаградить большую часть моих страданий: Сандалетин сидел за Викиным, заваленным бумагами, столом, лоб его упирался в столешницу, руки заложены на шее.

– Саша, это кто? – в притворном недоумении, но от этого не менее грозно воскликнул Борис, слегка надавливая нашему мстителю на затылок, чтобы тот оставил попытки поднять голову. – Ты его знаешь?

Я изобразил полное недоумение:

– Вы не поверите, Борис Анатольевич, но это мой преподаватель.

– И что он здесь делает? – рявкнул Борис.

– Я не знаю.

– Он должен здесь быть? Его кто-то сюда приглашал?

– Я не приглашал, – пробормотал я, демонстрируя крайнюю степень удивления случившимся.

Из-под стола раздался сдавленный голос нежданного гостя, которому Борис все еще не давал распрямиться.

– Меня Вика… Виктория Александровна пригласила.

– А Вика разве не в Москве? – обратился Борис ко мне, немного смягчая голос, отчего Сандалетин тут же сделал попытку повернуть голову, но был снова пригвожден к месту злобным рыком Бориса.

– Вообще-то в Москве, – ответил я.

– И-и-и? – протянул следователь.

– У меня есть смс от нее, – пробубнил Сандалетин, делая попытку опустить под стол руку.

– Руки! Тебе кто разрешил?! – снова прикрикнул Борис и в следующую секунду обратился ко мне с издевкой в голосе. – И чему учит тебя этот преподаватель? Не филолог он часом?

– Он самый, филолог, – честно признался я.

– Так, так, так. Господин, как там вас… – усердствовал Борис.

– Кирилл Михайлович Сандалетин, – сдавленным шепотом представился гость. – Доцент, кандидат наук.

– И на кого работаете, Кирилл Михайлович, доцент, кандидат наук? – издевался Борис.

– Что?… – опешил Сандалетин.

– Через плечо и в ухо! На кого работаешь?

– Я в университете вообще-то работаю. Я доцент на кафедре современного русского языка и литературы двадцатого−двадцать первого веков, – с достоинством, насколько его можно себе представить в подобной ситуации, ответил грозный мститель.

– Не, нормально, – Борис яростно расхохотался. Он так преуспел в своем мнимом веселье, что даже отвел руку от затылка задержанного, но тут же скомандовал, демонстрируя, что все под контролем. – Живо на меня посмотрел, доцент!.. Ну и ну!.. Тут, значит, у Виктории Александровны в квартире материалы по нескольким уголовным делам лежат. Между прочим, одно из этих дел, я расследую, да будет тебе известно. Дело у генерала на личном контроле. Под колпаком работаю, головой отвечаю. И значит, только хозяйка за порог, у нас тут еще один филолог нарисовался! Как интересно-то, да?!

– Я пришел потому что меня пригласили… Виктория назначила мне тут встречу… – начал Сандалетин, но Борис не стал его слушать, огорошив вопросом:

– Встречу тебе назначила! Так ты на свидание, значит, пришел?

– Да, – выдавил Сандалетин, потому что на словах о свидании хватка Бориса явно усилилась.

Желчно усмехаясь, Борис обратился ко мне.

– Саш, ты посмотри, как у нас доценты на свидания ходят! Ни тебе цветов, ни конфет, про шампанское я уж вообще молчу!

Сандалетин тоже молчал. Борис дернул гостя за воротник так, что Кирилл Михайлович, принял вертикальное положение. Зрелище это было жалкое. Глаза доцента увлажнились, лицо стало красным от натуги, так как требовалось не мало сил, чтобы удерживать на своем загривке мужика, комплекции нашего следователя. Обычно надменный взгляд стал растерянным и жалким, белая наглаженная рубашка парашютом топорщилась в вырез горчичного пиджака, плечи которого болтались теперь совершенно самостоятельно почти на уровне его ушей. Вялой посадкой и вселенской грустью на вытянувшемся и ставшим бугроватым лице, похожем на женский чулок с чесноком, Сандалетин напоминал тряпичную куклу без костей и собственной воли.