Унесенные блогосферой (СИ)

– Сандалетин занимается истинным искусством, – ответила она на его вопрос.

– В каком смысле?

Она рассмеялась.

– Штамп ставит, где истинное, а где нет.

– Штамп можно и в других городах ставить? – поинтересовался Романихин. – Можно и где-нибудь в Саратове, например? Или в Ухте? Есть в Ухте университет, как думаете?

Я застыл с полузавязанным ботинком на одной ноге и старался не шевелиться: от полковника ФСБ можно получить определенную пользу при правильном обращении. «Не тупи, не тупи», – молился я. Вот он отличный шанс, ничего не надо просить, сами приходят и дают. Все, как завещал великий Воланд. Однако она молчала.

– Можно, – наконец ответила Виктория, но тут же дала лажалет. – Теоретически можно. Но не стоит. Спасибо.

– Отчего же? – он так и сказал «отчего же», а не «почему» или просто, «какого рожна, вы, Виктория Александровна, выкаблучиваетесь».

– Не надо разрушать нашу кафедральную экосистему. Баланс тонкий, а систему образования сейчас и без того трясет от реформ.

– Ну, как знаете, Виктория. Но если вдруг, обращайтесь. В России много прекрасных городов и география обширна: Владивосток, Хабаровск.

Раздался смех. Стоит ли говорить, что смеялся Вадим тоже неприятно? Гиканье орангутанга. Но Вика смеялась вместе с ним и, кажется, не замечала этой очевидной странности.

Дальше слушать я не стал и вышел, не прощаясь. Что ей стоило? И ведь какой нелепый ответ: экосистема! Я надеялся, что к своему возвращению не найду тетку в луже крови с перекушенным горлом.

Я вдруг понял, почему Миллер называет Вику своей девочкой. «Держись подальше» – это только речевая формула, сама-то Виктория и не думает держаться ни своих слов, ни подальше, потому что тоже играет роль. В этом дурацком спектакле у нее роль антагониста и, судя по всему, эта роль ее вполне устраивает. Должна же быть в сказочном лесу своя Баба Яга!

В последние пару недель разочарования настигали меня одно за другим. Препятствий к учебе больше не было, но в университет ноги не несли. После года с небольшим на филфаке у меня сложилось стойкое убеждение, что филология – это не мое. Если уж снова приводить сравнения с играми, то филологи как будто играли в карты, в то время, как настоящая наука, по-моему, чем-то сродни фехтованию. Промазал – удар. Мария Кюри носила талисман с радием на шее и умерла от лейкемии. Луис Злотин в «Манхеттенском проекте» неудачно запустил атомную реакцию и все, умер через пару дней. Александр Богданов переливал кровь и тоже умер от несовпадения резус-факторов, о которых в 20-х годах XX-го века еще не знали. Вот это цена ошибки, вот это я понимаю! Гуманитарии же, в отличие от медиков или физиков, могут позволить себе пропустить хоть все удары в своей жизни. Многие распускаются настолько, что лишь стоят со шпагой в важной позе и хмурятся через сетку своих научных степеней, зная, что никто никогда не проверит, что там, внутри.

Не случайно система гуманитарной мысли трещит по швам и стонет как бункер затаренного элеватора. И дело не в реформах, как говорила Вика. Во всяком случае, не только в них. Ученик превращается в учителя, учитель – в ученика, творец – в свое творение. И из этого круга нет выхода. Тепло и уютно. Родители пристраивают на кафедры своих детей: хороших девочек, хороших мальчиков и научные династии спят в колыбели университетов.

Я подумал, что гуманитарная сфера действительно нуждается в очищении, не в реформе, нет, в уничтожении, под корень, как Базаров предлагал в «Отцах и детях»… Стоп! Оказывается, я наворачивал круги вокруг нашего двора. Нет, Базаров – нет. Не то, конечно, Базаров не то.

Может быть, не зря постмодернизм изучают только на 4-м курсе? Может быть, я просто не дорос до этих интеллектуальных игр и тотальной иронии, где все не то, чем кажется? Чего ж так противно? Мне не хотелось сейчас думать ни о Виктории, ни о кафедре, ни, тем более, о благородном семействе Романихиных, члены которого подпирают дверцы семейного шкафа, чтобы сдержать натиск многочисленных скелетов.

С облегчением я вздохнул только когда увидел тебя. Девушку с самым прекрасным именем на земле. Литературная отрава уже прочно въелась в мою кровь и я, конечно же, подумал о булгаковской Маргарите. Но ты не булгаковская. Ты стояла на крыльце салона «Мармелад», притопывая ножками в изящных сапогах, туго обхвативших красивые налитые икры. Ты села в машину и, не используя сложных конструкций, пригласила в какое-то кафе в центре.

Глядя в твои глаза, я вдруг испугался, на секунду представив, что это сон. Почему эта красавица, эта волшебница выбрала меня – невнятного ботаника, студента младших курсов непрестижного гуманитарного факультета, живущего с теткой, временами переодевающегося в женское платье? По какой такой досадной случайности? Вдруг ты вот-вот очнешься?

– Там, конечно, только сладости, зато недалеко, и кофе там классное… То есть, классный, – ты виновато покраснела.

«Какая ж ты чудесная», – подумал я. Клянусь, я подумал не о том, что в современных словарях как норма зафиксированы оба варианта: «мой кофе» и «мое кофе». Честное слово, мне плевать.

Одно было во всей этой запутанной истории ясно, и без всяких раздумий должно будет воплотиться в ближайшие дни: наступила пора съезжать из-за гипсокартоновой перегородки и переходить учиться на другой факультет. Пусть это будет, социология, или даже журналистика, или, чем черт не шутит, психология. Может быть, мне хватит баллов, чтобы поступить на информационные технологии, но только не филология! Возможно, стоит рассмотреть вариант с тибетским монастырем? А что? Учить тибетских монахов русскому языку? Только зачем тибетским монахам русский язык? В общем, все что угодно. Только мне нужен был срочно какой-то реальный, прикладной, мой собственный опыт, я задыхался от чужих слов в этой гигантской всемирной библиотеке.