Тарантул

- Потому что привык к стрельбе.

Шумно вздохнув, следователь помял руками лицо, вспоминая, с кем, собственно, имеет дело:

- Да, да, понимаю... Хотя с другой стороны, в такую драку мог ввязаться только человек с определенной физической и психологической подготовкой, так?

- Возможно, - ответил я.

- Как понимаю, ты на войне убивал, Иванов?

- Меня тоже убивали. И что?

- Ничего, - ответил со значением. И решил уязвить вопросом: - Ты как пошел из фабрики?

- Ногами, - сказал я.

- И куда пошел ногами?

- Вперед.

- Вперед ногами выносят, - заметил Ермаков. - А если от проходной, то куда. Влево? Вправо?

- В противоположную сторону, если от места события, - улыбнулся, чувствуя, как вскипает моя кровь, попорченная ненавистью и болью.

- Уверен?

- В себе - да, - продолжал улыбаться, представив, как раскалываются шейные позвонки моего слишком сметливого собеседника от гранта - приема удушения. Захват, рывок - и все, скорый и удобный переход из одного беспокойного состояния в другое, покойное.

Видимо, молодой следователь почувствовал угрозу своей личной безопасности - бесславно пасть в казенном кабинете от рук невразумительного подозреваемого? Подобный казус в его планы не входил. Или просто притомился от моей многообещающей улыбки душегуба?

- Я бы на твоем месте, Иванов, подумал об алиби, - проговорил со значением. - Понимаешь о чем речь?

- Нет.

- Например, где был ночью, когда в баре "Марс" произошли убийства.

- Дома.

- С кем?

- С Чеченцем, - хотел ответить и не успел: дверь приоткрылась взволнованный голосок секретарши Розочки сообщил, что столичную штучку ждет телефонная связь в директорском кабинете.

- Минуточку, - и Ермаков поспешил выйти вон.

А я остался, обратив внимание на свои руки - они были влажными, словно я как в детстве бегал под дождем, пытаясь поймать слезы облаков.

Страха не было - на войне как на войне. Слишком быстро приближался фронт, громыхающий канонадой, и нужно было перестраивать систему обороны. Угроза исходила от "марсиан", мной легкомысленно отпущенных. Знал, двоим не повезло - угасли на больничных койках, даже современная медицина не смогла устранить слом молодых организмов, а вот третий с простреленной лодыжкой отдыхал в палате, окруженный всеобщим вниманием, как родных, так далеко не близких по родству людей, заинтересованных в пациенте, вернее в его информации.

Моя оплошность в том, что так и не отучился от красивых жестов. Не просчитал ситуацию, вот в чем дело. Надо исправлять ошибку, да как?

Мои размышления на животрепещущие проблемы текущего дня прервал следователь. Тиснув голову в щель двери, крикнул, что я пока свободен. И пропал, словно его и не было. Что за чертовщина? Судя по всему что-то случилось? Что?

От пахнущей южным дендрарием и ночами заполошной любви Розочки я узнал по большому секрету, что именно произошло: в городской больнице №1 кого-то убили, прямо в охраняемой палате, какая жуть!..

- Жуть! - согласился. - Какие времена, какие нравы.

Возвращаясь на ВОХРовский пост, размышлял о том, кто оказался очередной жертвой нашего периода полураспада? А что думать? Я знал этого счастливчика, отправившегося вслед за своими подельниками окучивать то ли райские кущи, то ли метать уголек в печи ада. А вот кто его туда отправил? В потусторонний дендрарий? Вопрос?

Не я. На то имеется надежное алиби, как выражается следователь из столицы. Однако есть ли достаточное оправдание у Чеченца? Не знаю. Кажется, он не покидал казенный, пропыленный кабинет во время задушевной беседы двоих?

Вечером дома меня поджидала анекдотическая внезапность, похожая на вульгарную и взбалмошную бабенку со своими пензескими капризами и фантазиями.

Затренькал телефон. Мама, решил я, снова со своими сногсшибательными новостями. И ошибся. Иногда совершаю ошибки, чтобы потом их исправлять. С надсадой. И кровавыми пузырями на сердце.

- Чеченец, жить хочешь? - спросил мужской незнакомый и глухой голос.

- А ты кто? - спросил я.

- Никто, - оригинально ответил мой неведомый собеседник. - Не ответил на вопрос.

- А ты кто? - спросил я.

- Х... й в пальто, - раздражался незнакомец. - Слушай, Чеченец, внимательно, если хочешь жить-поживать да добра наживать.

- Добра наживать? - повторил я и выслушал типа в пальто, иногда умею быть терпеливым, как послушник в келье, ожидающего промысел Божiй. Слушал и смотрел, как за окном ссутулится от холода ночь.

- Так что, Чеченец, думаю, хватит два денька?

- Думаю, нет, - ответил я.

- Ничего-ничего, потряси Лаптя, - сказал незнакомец, - он у тебя богатенький.

- Отчима?

- Его-его, - подтвердил. - До скорой встречи, Чеченец.

- Ага, - ответил в трубку, где пульсировали короткие сигналы.

После рухнул на кровать и расхохотался в голос. Лежал в полутемной комнате и хохотал. И звук был таким, будто смеются все мои друзья, собравшиеся на новогоднюю пирушку, прерванную нелепым появлением провинциальной дурочки из города Пензы в соломенной шляпке со страусовым пером и бабушкиным ридикюлем.

Наконец я успокоился, мои товарищи ушли в стылый мир смерти; остановить я их не мог, это было выше моих сил.

Ситуация же в моем мире складывалась уморительно-потешная. Нечто вон выходящее.

Некто в пальто, как он представился, пытался меня шантажировать. Меня! Шантажировать!!!

Шантажист обладал информацией о моих последних подвигах, требуя за молчание куш в двадцать пять тысяч американских долларов. Не больше не меньше. Конечно, это копейки по нынешним временам, однако мне готовы пойти навстречу и ограничиться этой скромной суммой.

Итак, моя жизнь оценивалась всего в двадцать пять кусков зелени. Не слишком дорого, что там говорить. И я бы купил свою жизнь за этот пустяк, да вот беда - люблю платить только по счетам, предъявленными мне Создателем нашим. Такая вот моя причуда и душевная слабость.

Однако возникает вопрос, кто посмел взять ЕГО функции на себя? Кто этот пустоголовый болван и самозванец?

Если судить по деталям, он не слишком представляет мою биографию. Хотя сдать меня в ежовые руки правосудия, как он считает, можно по тому факту, что мою физиономию опознают многие любители пива и раков, оставшиеся жить после столь увеселительной вечеринки, где основным номером с ТТ выступал я.