Тарантул

Я зевнул - мама, что за вздор?

- Алешка! - закричала. - Ты не представляешь, что у нас в больнице... Трупов, как на войне. Я тебя прошу, Алешенька, как мать...

- Хорошо, - успокоил. - У меня выходной. Хотя ты же требуешь активной социальной позиции?

- Алексей!..

Мама-мама, не понимает, милая, что война уже идет, она вокруг нас, и я, сын её, существую этой войной.

Я люблю дождь, он скрывает слезы и следы преступлений. В такую погоду приятно находиться в теплом домашнем гнездышке, ходить в старом, источенной молью свитере, варить на зиму абрикосовое варенье, добродушно поругивать растяпу-супругу, раздавать подзатыльники своим расшалившимся не в меру детишкам и думать, что жизнь удалась.

Картинку счастливого бытия прерывает трель телефона. Мама? Неужели ужасная и бесчеловечная банда окончательно оккупировала наш город? Ошибаюсь - это Соловьев, мой бывший школьный приятель. Он деловит и серьезен предлагает встречу.

- Дождь, - говорю я. - И у меня выходной.

Соловей-Разбойник настойчив - прийдет ко мне в гости.

- Как хочешь, - пожимаю плечами. - Угощу пельменями.

Смеется, признаваясь иносказательно, что не желает изведать м о и х пельмешек, коими я уже успел накормить некоторых дилетантов с планеты "Марс".

- Тогда кипяточком-с угощу, - тоже смеюсь.

На этой веселенькой ноте телефонный разговор завершается. Проверяю ТТ - две пули, не густо для товарищеского чаепития. Не огорчить бы маму своим досрочным поступлением на холодный стол покойницкой?

По всем законам военного времени надо было бы выбросить огнестрельную дуру в озерцо, да как-то рука не поднялась. А потом - зачем обреченному мелкая мещанская маета. Идти на озеро, чтобы любоваться плавающим фекалиями?

... Господин Соловьев прибывает в гости на трех автомобилях: "Альфа Ромео" и двух джиповых танкетках, где находился взвод любителей русского бейсбола, мне уже знакомых.

Это помпезный прибытие наблюдаю из окна, покрытого дождевой сеткой. Встретив на пороге бесценного гостя, шучу по поводу его любви к собственной шкуре.

- И он ещё смеется, балда, - обижается Соловей. - Такую катавасию заварил.

- Я варю только пельмени.

- И раков, - усмехнулся. - И ещё их подносишь. У меня везде свои люди, Леха.

- И что?

- Ничего, кроме одного, ты нарушил паритет.

- Чего нарушил?

- Равновесие, Чеченец, равновесие.

- А если это не я?

- Ты-ты, больше некому; мы люди мирные, а у тебя, родной, как это... синдром. - Осмотрелся, плюхнулся в кресло. - И так живет наш защитник отечества, ныне стрелок ВОХРа?

- Соловушка, будь проще и люди к тебе потянутся. Люди - это я.

- Понял, - и, подняв руки, заявил, что прибыл с предложением, которое уже однажды имел честь озвучивать в праздничной обстановке ресторана "Эcspress".

Предложение было следующим: войти в его братву домолотить "марсиан", коль уж такая благоприятная ситуация возникла, поставить "слободских" на колени между рельсов, и самим держать всю территорию Ветрово. Хранить порядок и справедливость, бомбя лавочников, торгашей и прочую коммерцию, которая наживается на трудящихся массах, ха-ха.

- Мелковата коммерция, - заметил я, - у вас будет.

- У нас, Чеченец, у нас, - поправил. - А фабрика? А дрянь?

- Наркотики?

- А как же. Отобьем у "слободских" поставки. У нас где-то тысячи три любителей откинуться в грезах. Увеличим обороты...

- А чем мы лучше других? - спросил я.

- Они фуфло, а мы - братва, - ответил не без пафоса. - Мы одна семья. Будем защищать слабых и униженных от оскала капитализма.

- Тимур и его команда, - заметил я.

- Соловей-Разбойник и его братва!

- И что потом?

- Силенок наберем, и на Москву!.. - указал рукой в окно, за которым страдали от слякотного дня чужие и обреченные души. - Там хорошие перспективы...

- Перспектива одна - кровь.

- Кто б говорил, - возмутился. - Мы поделили городок мирными переговорами, почти без лишних трупов, но тут появился ты - и, пожалуйста... Нехорошо, Алеша... "Марсиане" грешат на нас, да найдут тебя. Предупреждаю, как знаток местных нравов.

- Ничего, - ответил я. - Отобьюсь.

- Нет, мой друг героический, там десяток "афганцев", а уж они известные псы войны.

- Все мы псы войны, - сказал я.

- Да, помирать-то рановато?

- Надо подумать, - признался, - как жить дальше.

- Вот и ладненько, - поднялся. - Мусора день-другой будут рыть землю семь трупяков за раз много даже по нынешним временам; так что все пока залягут в берлоги, - и посчитал нужным уточнить. - Наши менты намертво повязаны, купили мы их с потрохами, да из белокаменной, говорят, шлют бригаду... Кость им можно кинуть тоже, да не хочется, - улыбнулся. - Чай, мы не богоугодное заведение?

Я открыл дверь - мы начали прощаться. И я задал вопрос, давно меня мучивший. Я спросил про девочку Вику, которую мы в школе называли Победой.

- На игле, - поморщился Соловьев. - Заделала аборт, дура, а потом села на "продукт". Пытался вытащить, да куда там... - отмахнул рукой. - Идет до победного конца!

- До победного, - повторил я.

- Чего? Хочешь навестить подругу дней минувших? - хохотнул. - Не советую, Леха. Окончательно потеряешь веру в человека.

- А вдруг нет.

- Тогда прикупи маковой соломки. Для душевного разговора.

- Где?

- У Соньки привокзальной. Ее все знают. Такая бой-баба.

- Ты чертовски предупредителен, Соловушка, - проговорил я. - Впрочем, был таким всегда.

- И буду, - засмеялся, похлопал меня по плечу. - Эх, Алеха-Алеха, романтик ты наш.

Я не сдержал слово, данное маме, и вышел под дождь. Единственного, кого боялся в своем городке, это был я сам, точнее темный человек с полумесяцем, всаженным в кровоточащее славянское сердце.

Несмотря на дождь, над привокзальном базарчиком парил теплый торгашеский душок. Я прошел между рядами, проявляя интерес к семенам и их производным. Угадать Соньку было невозможно - все были бой-бабы, на лицах которых отпечатывалось тавро азиатского равнодушия и безликости. Наконец бабулька в телогрейке с выжженной хлоркой надписью "СССР" заговорщически спросила:

- Чего надобно, сынок?

- Того, - со значением мигнул. - Соньку надоть?

- Есть Сонька, - и, показав на тетку, поперек себя шире, обвязанную оренбургским платком, заверещала. - Сонька, а, Сонька, клиент!..