Сегодня ты, а завтра

– Скажу, гражданин начальник, все скажу! – прижал ладони к груди Крупнов. – Как на духу.

– Хорошо. В разговоре с Шульгиным и Трутко вы упомянули некоего Балабана. Нам известно, что это для них главный поставщик оружия. Что вы о нем знаете?

Глаза Крупнова сузились. Он пожал плечами:

– Ничего не знаю. Слышал о нем, а так – ничего.

– Ну вот, Крупнов, опять вы за свое, – укоризненно сказал Грязнов, – мы же с вами договорились...

Крупнов покачал головой:

– Ничего я не знаю. Вот вы арестовали этих двух молодцов – у них и спрашивайте. Я-то откуда знаю?

– Вы не беспокойтесь, мы у них то, что надо, спросим. И они уже многое рассказали. А вот вы за сокрытие интересующих следствие подробностей никакого снисхождения не ждите. Ясно?

– Яснее не бывает. Ну ничего, пусть меня судят. Все знают – Кочан никогда никого ментам не продавал.

– Кто это – все?

– Все – это все, – жестко сказал Крупнов, – те, кто меня знает.

– Хм, ну ладно...

Грязнов поднял трубку и сказал:

– Петров, как там идет допрос Шульгина и Трутко?... Да... Да... Хорошо... Значит, все рассказали? Ясно.

Представляю, как у Петрова, начальника 13-го отделения милиции, на другом конце провода глаза вылезли на лоб, когда его начальник стал расспрашивать о допросе двух трупов, уже, наверное, отправленных в морг. Разговаривая по телефону, Грязнов пристально смотрел на Крупнова. А тот напряг все свои органы чувств, чтобы услышать, что отвечает Петров. Уши на его огромной голове, казалось, как локаторы, повернулись в сторону Славы.

Грязнов положил трубку и скрестил на столе пальцы рук.

– Ну все, гражданин Крупнов, можете собирать вещмешок и сушить сухари.

– Это почему?

– А потому, что Шульгин и Трутко только что показали на допросе, что вы покупали у них оружие несколько раз и последний – на прошлой неделе. И что вы рассказали им о своих намерениях, как использовать автоматы.

– Вранье, – закричал Крупнов, – не покупал я у них на прошлой неделе ничего! И не рассказывал! Эти подонки хотят за мой счет себе срока скостить! У-у, с-суки!

Он закрыл лицо руками и зарыдал. Причем, кажется, по-настоящему.

– Нет, Крупнов, плачь не плачь, тут делу не поможешь, – подливал масла в огонь Слава, – придется вам с ними по одной статье идти. Как соучастнику.

– Не-ет, – выкрикнул Крупнов, – не хочу! Не пойду! Не виноват я, гражданин начальник, не виноват!

Грязнов с сомнением покачал головой:

– Не знаю, не знаю, Крупнов. Вот вы ничего говорить не хотите, а сейчас Шульгин и Трутко в другом кабинете дают показания и наверняка опередят вас. А это не в ваших интересах, Крупнов. Поэтому советую подумать.

На лице Крупнова и так отражалась напряженная умственная деятельность. Кодекс он наверняка знал, и что грозит за торговлю оружием – тоже. Но с другой стороны, продавать Балабана, а он, как мы уже поняли, был большой шишкой в нелегальной торговле оружием, Крупнов не хотел. Просто потому что его могли потом достать где угодно – хоть в лагере, хоть в его Люберцах и даже на родине – в колхозе «Светлый путь» Светлогорского района Гомельской области. Несмотря на то что это уже заграница.

Но Крупнов подумал и поступил так, как поступали до него очень многие уголовники, и, я надеюсь, сделают еще не раз. Он начал торговаться.

– А если я все скажу, что вы хотите, вы меня отпустите, гражданин начальник?

– Ну о том, чтобы просто так вас отпустить, не может быть и речи. Ведь для чего-то же вы пытались купить оружие. А обычно оружие покупают для того, чтобы стрелять из него.

– Нет, – вставил Крупнов.

– А для чего же? – удивился Слава.

Крупнов помялся, но, видимо решив, что колоться все равно придется, махнул рукой и сказал:

– Покупал я у них первый раз. Сам, я имею в виду. Решил наварить для себя пару сотен баксов. Попросили друганы купить.

– Для чего?

– Ну, это уж я не знаю. У нас об этом спрашивать не принято.

– Понятно. А откуда их знаете?

– Кого? – не понял Крупнов.

– Трутко и Шульгина.

Крупнов ненадолго задумался, вздохнул и сказал:

– Ну ладно, начальник. Расскажу тебе все как на духу. Только смотри, обещал, что поверишь в то, что я просто пошутить хотел...

Грязнов кивнул:

– Ну прямо так поверить я не обещал, но за добровольную помощь следствию участь твою смягчить постараюсь.

Крупнов пристально посмотрел в честные глаза Славы, словно пытаясь вывернуть его наизнанку и понять – врет он или нет. Но в глазах Грязнова прочитать что-либо было трудно, поэтому Крупнову пришлось положиться на его слово.

– С Балабаном я познакомился на зоне. Я уже два года сидел, когда его привезли. Это в Узбекистане, в Сурхандарьинской области, было. Жара там, я вам скажу, – не то что асфальт, стекло плавится. Так и стекает в рамах, и через три года если не разбили, то сверху уже не толще миллиметра, а внизу соответственно толще.

– Ближе к делу, Крупнов, – прервал его живые воспоминания Грязнов.

– Ну вот я и говорю: привезли его летом, в самую жару. Он еще первые дни все никак не мог поверить, что температура под пятьдесят там норма. Хотя и в этом тоже есть свои положительные стороны – воздух сухой, целебный для легочных больных. И в лагере за многие годы ни одного случая туберкулеза не было, хотя в других зонах – сами знаете. Там неподалеку, около Термеза, даже курорт дли чахоточных есть. Враз вылечиваются...

– Итак, – нетерпеливо произнес Грязнов, – вы познакомились с Балабаном. Кстати, почему у него такая кличка?

– Очень просто. Фамилия у него Балабанов. Оттуда и пошло. Ну и к тому же оказался он шутником. Анекдотов знал... И откуда все в голове умещалось? Значит, я попал на зону в восемьдесят втором, плюс три года, в восемьдесят пятом привезли Балабана. Это я хорошо помню – как раз Горбатый начал всем уши шлифовать. Нас, помню, кум – Заместитель начальника колонии по воспитательной работе заставлял каждый день в красном уголке собираться. Сначала сессию смотрели, потом съезд, потом какую-то партконференцию... Лафа, одним словом. Вместо того чтобы на жаре цемент таскать, сидишь себе слушаешь, как они в «ящике» баланду травят. Хорошо! А потом кум с лекцией выступает, чтоб, значит, мы все осознали, что там они наговорили.

– За что Балабанов попал на зону? – возвратил его в нужное русло Грязнов.

– Он говорил, что за валюту. Тогда за это сильно за уши трепали.

– Так, и что дальше?

– Мне дали шестерку. Так что через три года я освободился. А Балабан оставался на зоне. Ему еще два года оставалось трубить.

– Значит, он должен был выйти в девяностом году?

– Не только должен, но и вышел. Я ему оставил адрес своей подруги, а теперь жены моей. Ну в Люберцах. И где-то в конце девяносто первого заявляется. Разодетый, расфуфыренный, одеколоном каким-то воняет. Ну будто не из зоны год назад вышел, а из Парижу приехал. На машине иностранной! И человек у него за плечами стоит, охранник, значит. Ну, сели мы с ним, выпили, закусили. Он говорит: «Ты, Кочан, мне на зоне много помогал. И теперь хочу тебе помочь». И вынимает из кармана пачку долларов. А тогда их только-только разрешили обычным людям иметь. «Вот, говорит, это мой тебе небольшой подогрев». Побалакали мы с ним о том о сем, правда, ничего про себя, как ему удалось подняться, он не рассказывал. Я и до сих пор не знаю. Ну в полпервого ночи отчалил, и визитку мне свою оставил. Будет трудно, говорит, звони. Ну я, понятно, до следующего утра еле дотерпел. Все денежки ощупывал. А с ранья с самого побежал в город, баксы, значит, продавать. Продал их – почти за двести тысяч! Это ж деньги тогда были, не то что сейчас. Ну и гуляли мы на них! Эх, ребята, как гуляли!

Крупнов, похоже, совершенно забыл, где находится. Он мечтательно закатывал глаза, ерзал на стуле, размахивал руками.

– И что, все двести тысяч пропили? – весело спросил Грязнов.

– Ну нет. Не все. Ляля, жена моя, ночью из кармана вытащила, зараза, пока я спал. Наутро пытался найти, даже поколотил ее – нет. Так и не сказала. Вот баба, крепче танка встала и молчит, как Зоя Космодемьянская. Хоть на мороз выводи и водой обливай. Но мы и на оставшиеся деньги погуляли! Месяц не просыхали! Одним словом, отдохнули на все сто. И ни в какие Сочи ехать не надо, все есть, под рукой. Лишь бы деньги были. Ну Лялька, понятно, на эти деньги детишкам вещичек накупила, себе платьев, даже мне приличный костюм – до сих пор в шкафу пылится. Ну и вообще, жили мы на них долго – пока Гайдар всех по миру не пустил и не превратились наши деньги в ерунду фуфловую, мать его за ногу...