Унесенные блогосферой (СИ)

Миллер явно знала, что советует, на секунду я снова поднял глаза, и даже с расстояния семи этажей, сквозь грязные стекла учебного корпуса увидел как полыхнули глаза нашего неуловимого мстителя. Только загорелись они далеко не яростью и не праведным гневом: он отшатнулся и снова прильнул к окну, практически уперев в стекло свой бледный ученый лоб. В руке он держал свой сотовый.

«У меня пара», – коротко брякнул мой телефон. Но тут же пришло второе сообщение: «Что?».

Это означало, что все три условия соблюдены и работают. Он был уверен, что перед ним Вика и был заинтересован. Миллер рассчитала все точно. Теперь главное – не ошибиться в словах.

«Надо поговорить», – написал я.

«Поговорили уже однажды», – сурово ответил Сандалетин, но суровость эта была явно напускной, потому что следом пришло СМС: «Минуту».

Я не на шутку встревожился, что если он оставит студентов и спустится? Или выйдет, чтобы позвонить? Однако ровно через минуту он снова появился в окне, видимо, дал группе самостоятельное задание, но спускаться не решился. И в этот раз Миллер рассчитала все правильно: электронный турникет на выходе записывал время прихода и ухода преподавателей, и хотя строго его не проверяли, Сандалетин не хотел проблем. Кроме того, разговаривать с высоты седьмого этажа психологически означало сильную позицию сверху. А дедушку Фрейда в таких историях ни в коем случае не стоит сбрасывать со счетов.

Теперь нужно было действовать строго по разработанной нами с Миллер системе.

– Что такое месть? – спросила Ада Львовна и сама же ответила. – Месть – это энергия нереализованного желания. Сандалетин мстит Вике, потому что она мешает осуществлению двух его желаний: обладания женщиной и обладания чужой собственностью. Однако в русскоговорящем культурном сообществе слово «месть» имеет резко негативный оттенок. В отличие, например, от английского «revenge», которое не несет такого явного оценочного значения. Реванш – это скорее повторный шанс. Но в русском обществе слово «месть» осуждается, как церковным, так и моральным законом. Многие из нас одержимы местью, но мы никогда не говорим «я буду мстить» или «я отомстил». Мы заменяем это слово, переводим понятие в разряд других категорий. Мы говорим о мести либо как о денежных отношениях: «отдавать долг», «отплатить», «свести счеты», «поквитаться», либо как о воспитании: «наказывать», «учить», «воспитывать». Сандалетин, как человек, считающий себя преподавателем и ученым, скорее всего, думает, что своими действиями он докажет Вике, как сильно она была не права, так сказать преподаст ей урок. Он ждет от нее раскаяния. Поэтому и говорить с ним надо в этой терминологии.

Помня об этом я составил следующее СМС:

«Жизнь показала, что ты во многом был прав».

Он прочел, начал набирать ответ, но остановился. Неужели слишком в лоб? Однако, как говорят психологи, в делах лести «слишком» не бывает. После минуты колебаний пришел ответ:

«И чего ты хочешь?»

«Просто поговорить».

«Да что ты?»

«У меня нет причин тебя обманывать», – написал я.

«Разве?»

«Дела давние. А сейчас разве есть причины лукавить?»

«Например, повестка из военкомата для твоего племянника?»

Рука, в которой был телефон непроизвольно сжалась. Неужели я ждал благородства от человека, который пытается воздействовать на женщину, прессуя ее семью? И тем не менее, ощущение от личного общения с Сандалетиным оказалось намного острее, чем я мог себе вообразить. Сердце мое колотилось как бешеное. Что ж, по крайней мере, мы получили письменное подтверждение того, что мое отчисление – результат войны, а не моих слабых способностей. Видимо, наверху тоже сообразили, что несколько увлеклись демонстрацией своей власти, и что пишет он непосредственно специалисту по юридической лингвистике. В следующую секунду Сандалетин отбил:

«Так какой у тебя вопрос?»

«Все тот же».

«А конкретнее?»

«Мы не договорили тогда».

«По-моему, «скользкий червяк» – это предельно ясно».

Несмотря на то, что более точного сравнения для Сандалетина не придумал бы и сам Пушкин, я понимал, что разговор зашел в тупик. С другой стороны, эти слова открыли мне кое-что важное. Вика, заслуженный мастер спорта по непроизвольным видам бестактностей никогда не позволяла себе быть грубой намеренно. Ирония, сарказм, ядовитые эпитеты – это пожалуйста, но откровенных обзывательств удостаивались разве что мы, домашние, и то случалось это чрезвычайно редко, только в знак особого расположения. Например, однажды мама расположила в банной печке стопку газет девятнадцатого века, которые Вика выпросила на недельку у знакомого архивариуса, после чего мама была немедленно именована «тупой курицей». Судя по всему, отношения у Вики и Сандалетина были достаточно близкие, если он умудрился заслужить такое отборное оскорбление. Что ж, в свете того, что сейчас Сандалетина нужно было чем-то спровоцировать, это была важная информация.

Он все еще стоял у окна, но уже показывал мне на часы. Он улыбался.

«Минимум – заставить написать. Максимум – назначить встречу». – вспомнилась установка Миллер.

И тогда я сделал то, чего постановил себе не делать ни при каких условиях, несмотря на то, что именно это Ада Львовна рекомендовала особенно и даже несколько раз показала сама. Взбив руками волосы, я немного отогнул шею и медленно перекрестил ноги на другую сторону. Во время этого действия обе ноги вылезали в бесстыжий разрез, благо, что с седьмого этажа не было видно подробностей этих псевдо-женских ножек.

«Перемирие. Ужин?» – набрал я.

Беглый взгляд наверх, и самое отвратительное зрелище в мире к вашим услугам: улыбка сползла с лица товарища доцента, оставив лишь след на искривившейся линии рта, он рванул телефон, но ничего не написал, только несколько раз нервно погладил корпус одной рукой. Не зря ходят слухи, что кроссдрессинг мужчины в женщину сам по себе может использоваться как эффективнейший метод психологического давления. Захотелось блевануть, будто меня придавило сверху всем университетским корпусом.

«Завтра. В шесть, у меня. Саша дома у матери», – я зажмурился под этой пыткой и нажал «отправить».

Глава 17

Дальше в лес

Во всей этой свистопляске я вспомнил о синей папке только на следующий день, когда услышал в трубке голос Бориса:

– Она сдурела? Какая Москва? – строго отчитывал следователь. – Мы как раз по второму кругу связей Романихиных идем. Мне заключение ее нужно, чтобы людей официально на допрос вызывать.

– Почему нужно Викино заключение? – дрогнувшим голосом спросил я.

– Потому что со многими знакомыми Светлана и Валерий общались только в соцсетях. Между прочим, как раз накануне смерти убитая Романихина и девушка под ником «Принцесса» разругались из-за взглядов на искусство.

– Но Виктория сказала, что это все ни о чем…

– Ни о чем?! – взревел Борис. – Может это филолог в прокуратуре «ни о чем»?

Я потерял нить. Во-первых, потому что Борис орал очень громко. Во-вторых, потому что как ни старался, не мог припомнить споров об искусстве в переписке Светланы. Батл, кто милее котики или ластоногие – пожалуйста. Журнал She против Cosmopolitan – было такое. Но чтобы про искусство?

– Нужно, чтобы она просто слова эти свои умные написала «признаки речевой агрессии, язык вражды», весь этот огород, – продолжал Борис, немного сбавляя громкость. – Формальное основание для обыска. Понимаешь? – втолковывал мне следователь, как будто я мог проникнуться его бедой и нажать тайную пружинку, отвечающую за доставку моей эксцентричной тетки под окна следственного комитета.

Я пробормотал о больной родственнице, заменив телеграмму на телефонный звонок, и выразил желание подъехать, чтобы передать синюю папку.

– Сам приеду, – отрезал следователь. – А ты мне напишешь.