Топ-модель

Для меня он заканчивается у разбитого окна - осторожно заглядываю в него и... И чувствую: внутри меня вновь разрастается мохнато-волосяной ком страха, уничтожающий волю. У меня нет даже сил закричать. Такое впечатление, что горло тоже забита волосяным кляпом.

- Что с тобой, Маша? - голос двоюродной сестры спасает от недостатка воздуха.

Усилием воли поднимаю руку и указываю на разбитое окно. Евгения тянется к нему:

- Что там такое?

- Висит, - слышу свой голос.

- Кто висит?

- Т-т-труп, - выдавливаю.

- Где труп? Какой труп? Маруся, ты бредишь? - говорит Женя. - Ничего не вижу. И никого.

- Висит труп там.

- Машка, - смеется моя сестра. - Это ведро. Ты меня понимаешь: ведро. На крючке.

- Не может быть? - не верю.

Пришлось поверить. Максим, узнав о моих страха, бесстрашно штурмует цитадель по производству силикатного кирпича, хрустя на всю округу.

Помятое и дырявое ведро, никому не нужное в его руках, как военный трофей.

Проклятье, говорю себе, Мария, возьми себя в руки, как Павлов ведро, в противном случае закончишь свои дни в казенном доме печали...

Между тем мужественный наш приятель продолжил прогулку по зданию, и скоро мы с Евгенией услышали его голос: сюда, девочки! Недовольно ворча, мы последовали на призыв "лазутчика".

Он находился в небольшой комнате, освещенной тусклой лампочкой, пылящейся наверху. Разбитые столы и стулья грудились в углу. На дальней стене висел производственный график, указывающий, сколько кирпичей выпущено за трудовой квартал. Видно, раньше здесь была заводская дирекция.

- И что здесь интересного? - спросила Евгения.

- Смотрите, - указал на график, и я увидела поспешную неаккуратную надпись синим фломастером: "Маша, ходи без трусиков! Иначе...", а чуть ниже "наскально-детский" рисунок: две скрещенные косточки и череп.

- Во, придурок! - сказала Евгения.

- Звонил он отсюда, - присел у стены Максим. - Видишь, здесь телефонное гнездо...

- А зачем такие извращенные хитрости? - недоумевала Женя. - Лезть сюда, рисовать эту дрянь...

- Ты меня спрашиваешь? - рассматривал следы Павлов. - Если он крепко больной на голову... Местный, что ли? - Рассуждал вслух. - Если так, поймаем...

- Как? - спросила на одном выдохе.

- Ну это секрет фирмы, - поднимался на ноги. - Пошли, родные.

- Куда?

- К тем, кто бережет наш покой.

Мы не поняли Павлова - поняли позже, когда он попросил Евгению притормозить "Вольво" у отделения милиции, о чем утверждала неоновая вывеска. Представляю, какие чувства испытали внуковские товарищи милиционеры, когда к ним в полночь заявилась наша странная группа. С пистолетом и кухонным ножом.

Впрочем, эти предметы были упрятаны, да наш общий сумбурный вид вызывал подозрения. Нас не повязали лишь потому, что Павлов предъявил бодрую, цвета бордо книжечку с золотистым двуглавым орлом и, должно быть, чудотворную. Сонный дежурный, похожий обвислыми усами на запорожского казака, тотчас же проснулся и принялся вызвать сослуживцев голосом и по телефону. Потом явился молоденький кинолог с овчаркой, которую я назвала про себя Арамисом II.

Словом, бесславный конец извращенцу приближался со скоростью невидимых ночных самолетов, гул которых то появлялся, то исчезал с некой плановой регулярностью.

Мы, девушки, хотели ехать с оперативной группой и Арамисом II, однако Максим проявил удивительную настойчивость, и пришлось остаться ждать результата в машине.

У меня были сомнения по поводу того, что передовому и доблестному отряду с опытной псиной удастся сразу выйти на след маньяка. Своими сомнениями поделилась с Евгенией. Та согласилась: да, слишком было бы просто. Если действует больной изощренный ум, то перед нами самые радужные перспективы.

- В каком смысле? - не поняла я.

- У него есть некая цель, - курила Женя. - И он её будет добиваться.

- Какая цель?

- Подозреваю, о приглашении в Третьяковскую галерею или в Большой театр речь не идет.

- Тогда о чем?

- Отстань, Машка. Сама догадайся.

- И что делать?

- Готовиться к затяжным боям, - ответила двоюродная сестра. - Максим уже идет по следу, сестры Миненковы готовы подключиться, - выбросила сигарету в напряженную от гула ночь. - В крайнем случае, обратимся к этому твоему...

- К кому? - поспешила.

- К Алексу Стахову.

- К охотнику на людей? - открыла рот.

- Именно к нему. А почему бы и нет? Это его профессия искать всякую мерзопакостную шушель.

- Шушель, - засмеялась я. - Это что ещё за "шушель" такая?

Оказывается, бабуля Евгении так называла попрошаек, ходящих по квартирам: конечно, они люди, говорила старушка, но шушель. Я добавила, что по сравнению с нашей шушелью, прежние попрашайки - есть сама невинность. Женя развила эту мысль: нынче очень удобная питательная среда для всевозможной швали, и поэтому неудивительно, что всякий сексуальный гнус заполняет наши города.

- И что делать? - повторила я.

- Выжигать каленым железом, - ответила сестра. - Только сила остановит их, только сила.

Она это проговорила с некой потаенной душевной болью, что я вдруг осознала: у Евгении есть некая проблема, связанная с её первым неудачным опытом в отношениях с мужчинами? Словно догадавшись о моем вопросе, сестра закурила новую сигарету:

- Нет, Маша, это не было изнасилование, - сказала Евгения. - Эта была первая любовь. Мне шестнадцать, Мише двадцать два. Спортсмен, красавец, мастер спорта по водному полу. Познакомились на соревнованиях. Мы плавали, они играли, - выпустила из себя колечко дыма, - а мы за них ещё "болели". Любовь с первого взгляда, знаешь, что это такое? - И, не дождавшись ответа, продолжила: - Потом они поехали на соревнование в Ригу. Через несколько дней Миша вызвал телеграммой: "Умираю без тебя. Приезжай". И я, конечно, поехала. Зря. Если бы не поехала... - Помолчала. - Я поехала. А вечером в ресторане гостиницы... - Снова пустила колечком сигаретный дым. - Драка из-за меня. Трое пришлых джигитов предложили за ночь тысячу долларов. Сбросились, так сказать, на любовь. Миша успел двоих...а вот третий... в спину... финкой. Миша умер на моих руках. Не плачь, успел сказать, не плачь. И все, - вышвырнула из окна тающую пламенем сигарету. - Теперь я не плачу, теперь я только улыбаюсь, - и сделала это, и улыбка у неё была безжизненной.