Кто-то в моей могиле

— Пойдем куда-нибудь и выпьем по стаканчику.

— Конечно. Так ты поверил или нет?

— Во что?

— Да в эту чепуху про цыганку.

— Нет. — Филдинг был уже готов сорваться с места и побежать, чтобы как можно скорее оказаться подальше от этого жуткого дома с обезглавленным распятием.

Хуанита на огромных шпильках неловко семенила за ним по улице.

— Послушай, не так быстро.

— Мне нужно выпить. Нервы на пределе.

— Она тебя тоже достала?

— Еще как!

— Раньше, когда я жила дома, она не была такой чокнутой. Конечно, религиозности в ней и тогда хватало, но не столько. А теперь она пытается отправлять людей прямиком в Рай. Свечку видел?

— Я так и подумал.

— Машина у меня здесь за углом. Я держу ее в отдельном гараже, чтобы дети не поцарапали.

— Машина нам ни к чему, — заметил Филдинг. — Я тоже не могу погибнуть, не покаявшись во всех грехах.

— Она чокнутая!

— Конечно, вот только…

— Значит, ты слышал эту фигню про чистое поле? Вранье. В больнице Святого Иосифа есть запись о моем рождении…

Миссис Розарио стояла перед разбитой дверью. Она словно пыталась заслонить от Пинаты смертельную рану, которую получил ее дом.

— Прошу простить меня за любопытство, — извинился Пината. — Молодой человек на фотографии — отец Хуаниты?

— Имя отца Хуаниты не произносится в этом доме уже двадцать лет. У меня и в мыслях бы не было тратить драгоценный воск на спасение его души. — Она скрестила руки на груди. — Должна вам напомнить: я пригласила вас пройти, чтобы поговорить о мистере Фостере. И ни о чем другом. Только о мистере Фостере.

— Хорошо. Куда он направился, когда вышел из дома вместе с вашей дочерью?

— Не знаю. Сказали, что собираются в кино. Но Хуанита очень редко ходит смотреть фильмы. Она боится темных замкнутых пространств.

— Чем же тогда она занимается после работы перед выходными?

— Ходит по магазинам, берет детей на пляж, а иногда на причал ловить рыбу. Бывает, она чувствует себя очень счастливой. — Миссис Розарио принялась разглядывать собственные руки, словно пыталась прочесть по линиям ладоней прошлое и так и не могла разглядеть будущее. — И тогда просто невозможно представить себе, что может жить человек еще более счастливый, чем она.

— А чем она занимается, когда чувствует себя несчастной?

— Я не слежу за ней. У меня на руках дети.

— Но до вас ведь доходят какие-то слухи?

— Ну, может, мои друзья иногда сообщают мне, что она ведет себя, как бы это выразиться, не совсем правильно.

— Злоупотребляет спиртным? Я спрашиваю об этом потому, что у Фостера эта слабость выражена весьма отчетливо. Если этот недостаток есть и у Хуаниты, мне будет легче принять решение, где их искать.

— Иногда она выпивает.

— У себя в кафе?

— Что вы! — резко воскликнула миссис Розарио. — У себя в кафе никогда. Миссис Брустер не позволит ей выпить даже стакан пива.

«Веладу» можно вычеркнуть, мелькнуло в голове у Пинаты. Остается всего ничего: двадцать пять — тридцать заведений, которые можно с натяжкой назвать барами, да еще восемьдесят-девяносто ресторанов в городе и ближайшем пригороде, где тоже подают спиртное. Правда, большая часть ресторанов была недоступна Хуаните из-за ее происхождения. Ей или откровенно укажут на дверь, или элегантно откажутся обслужить, ссылаясь на святое право хозяина самому решать, кого предпочесть в качестве клиента. Бары же располагались по преимуществу в районах, где дискриминация автоматически вела к банкротству владельца; поэтому логичнее всего искать Хуаниту в одном из баров. Несмотря на все рассказы об агрессивности этой молодой женщины, Пината подозревал, что она слишком робка, чтобы решиться оторваться от тех мест, где она чувствовала себя как дома.

— Миссис Розарио, — спросил Пината, — четыре года назад Хуанита уехала из нашего города и поселилась в Лос-Анджелесе. Почему?

— Она устала от преследований со стороны полиции и управления по контролю над условно осужденными, от людей из клиники. Они замучили ее своими разговорами, то и дело говорили ей, что она неправильно себя ведет, что она должна вести себя по-другому, что ей делать, что носить, как обращаться с детьми.

— Но ведь они пытались ей помочь.

— Странная это помощь, если от нее один вред, — сердито откликнулась его собеседница. — Когда ее арестовали в последний раз, она ведь ничего такого не сделала. Очень трудно молодой женщине, за юбку которой цепляются постоянно пятеро детей, ни разу никуда не пойти. Она заперла их в квартире, но только для того, чтобы они не убежали на улицу и не оказались под колесами. А соседи, когда они принялись плакать, пожаловались, в полиции же сказали: а что, если бы был пожар или землетрясение. Вот ее и арестовали, а детей отправили в приют. Вы это называете настоящей помощью? Я в такой помощи не нуждаюсь. Если у них есть только это, мы обойдемся. Хуанита, как только ее выпустили, решила то же самое. Она уехала сразу, в ту же ночь. Дети уже спали, и я попросила миссис Лопес приглядеть за ними, пока я схожу в церковь. Когда я вернулась, дочери уже не было. — Миссис Розарио покачала головой, чувствовалось, что ей очень больно вспоминать об этом. — Я не думала, что она уедет вот так неожиданно, без мужа, без друзей, за несколько недель до родов.

— А записку она вам оставила?

— Нет.

— И вы не знали, куда она уехала?

— Нет. Я ни разу не получила от нее ни весточки, не видела ее, пока две недели назад она не вернулась. Люди из управления по контролю и клиника пытались пару раз тут что-нибудь вынюхать. Я сказала им то же самое, что и вам сейчас говорю.

— Это я понял, — согласился Пината. — Вот только правда ли то, о чем вы говорите?

Миссис Розарио моргнула, ее оливковые глаза на какую-то секунду исчезли, и Пината увидел иссушенные ночами без слез веки.

— Целых четыре года я не имела от нее никаких известий, и вдруг стук в дверь, и появляется она, а с ней шестеро детей, муж и машина. Хуанита без удержу твердила мне, как ей счастливо живется. Я подумала, что это действительно так: ребенок — чудо, автомобиль — прелесть, муж — ну просто красавец. Насторожило меня только выражение ее глаз. В них было какое-то беспокойство. Когда у нее такое настроение, она практически ничего не ест, почти не спит, все время находится в движении, день и ночь, носится с места на место и никогда не устает.

«С места на место, — мысленно повторил Пината. — Двадцать баров, восемьдесят ресторанов, шестьдесят тысяч жителей. Пора в путь».

— Человек, с которым она ушла, — спросила миссис Розарио, — этот мистер Фостер, он что, алкоголик?

— Да.

— Найдите их и отправьте Хуаниту домой.

— Попробую.

— Передайте ей, мне стыдно за то, что я назвала ее цыганкой. Я просто перестала себя контролировать — это иногда случается. Потом мне стало горько и стыдно. Пожалуйста, разыщите ее и скажите, что я раскаиваюсь.

— Сделаю все, что в моих силах.

— Поторопитесь, пока этот человек не довел ее до беды.

Пината вовсе не был уверен, кто из этой пары кого доведет до беды, но вместе Хуанита и Филдинг представляли собой довольно опасное соединение. Он написал свою фамилию, телефон и адрес конторы на клочке бумаги, протянул миссис Розарио.

Она прочла, держа бумажку на вытянутой руке — у нее была дальнозоркость.

— Пината, — миссис Розарио одобрительно кивнула, — хорошее имя доброго католика.

— Да.

— Если бы моя дочь чаще ходила в церковь, она бы никогда не заболела.

— Возможно. — Пината согласился, понимая, что спорить в данной ситуации бесполезно. — Я буду вам чрезвычайно признателен, если вы немедленно дадите знать, когда Хуанита или Филдинг снова появятся здесь.

— Филдинг?

— Это его настоящая фамилия.

— Филдинг, — спокойно повторила она. Затем аккуратно сложила протянутый Пинатой клочок и сунула в карман своего черного платья. — Полагаю, то, как называют себя люди, не имеет никакого значения. Может, и Филдинг его ненастоящая фамилия. Как вы считаете?