Кто-то в моей могиле

— Нет. Она ведь была написана печатными буквами. Это довольно распространено среди тех, кто страдает артритом. Разборчиво писать печатными буквами куда проще.

— А что бы вы могли сказать после того, как исследовали тело, про образ жизни Камиллы?

— Я не стану вдаваться в дальнейшие медицинские детали, — сказал Фондеро, — но было достаточно свидетельств того, что он много пил, курил и какое-то время очень много работал.

— А где он работал? Нельзя было сделать вывод и об этом?

— Можно, хотя кое-кто из ортопедов со мной может не согласиться. Среди его болезней — искривление костей, саблевидность ног. Причин у этого заболевания довольно много, но, если бы мне пришлось вот так с ходу определить профессию Камиллы, я бы сказал, что начиная с самой ранней юности он имел дело с лошадьми. Он мог много работать на ранчо.

— Ранчо, — повторил Пината, помрачнев. Кто-то уже говорил ему о ранчо, но, только садясь в машину, он вспомнил реальные обстоятельства разговора: Олстон сказал ему по телефону, что мать Хуаниты, миссис Розарио, работала домоправительницей на ранчо и унаследовала после смерти хозяев сумму, достаточную для того, чтобы купить дом на Гранада-стрит.

14. Я пишу эти строки, а постояльцы отеля удивленно

разглядывают меня, словно задаваясь вопросом,

что делает бродяга в принадлежащем им вестибюле,

где ему не место, зачем он пишет письмо дочери,

которая никогда ему не принадлежала

Маленькие щитовые домики на Гранада-стрит стояли так тесно, что казалось, будто они сгрудились в одну кучу, оказывая друг другу всяческую поддержку перед лицом наступления со стороны «белой» части города. Гранатовые деревья, благодаря которым улица и получила свое название, стояли голыми. Но в канун Рождества с веток еще свисали ярко-желтые шары. Они выглядели довольно неуместно, словно их специально повесили, чтобы украсить улицу перед праздником.

Дом под номером 512 ухитрялся скрывать свой возраст (подчеркивая тем самым свою независимость от соседей) за свежим слоем ярко-розовой краски, нанесенным рукой то ли ребенка, то ли неопытного любителя. Пятна краски были повсюду: на узенькой дорожке, на перилах крыльца, на лужайке небольшого дворика; даже на цветах и листьях виднелись розовые крапинки, оставлявшие впечатление, что растения заболели какой-то новой болезнью. Розового цвета следы, принадлежавшие ребенку или очень маленькой женщине, шли по серым ступенькам крыльца и терялись в ворсе грубой джутовой подстилки, лежавшей перед дверью. Эти следы были единственным фактом, свидетельствовавшим, что ребенок или дети могли жить в этом доме. Ни игрушек или хотя бы их обломков, ни разбросанных ботинок и свитеров, ни недоеденных апельсинов или кусков хлеба с джемом. Если Хуанита и ее шестеро детей действительно здесь обитали, кто-то, может Хуанита, а возможно и миссис Розарио, очень постарался скрыть этот факт.

Пината нажал на кнопку звонка и в ожидании принялся размышлять о причинах столь неожиданного возвращения Хуаниты в город, где она отсутствовала три с лишним года. Она не могла не знать, что вступает в серьезный конфликт с властями, нарушая условия своего пребывания на свободе и исчезая — в тот самый раз. С другой стороны, Хуанита никогда не действовала, основываясь на логических построениях, таким образом, поводом для ее появления могло послужить самое банальное событие, обычный каприз, например желание повидать свою мать или показать соседям нового мужа и недавно рожденного ребенка, а может, и самая обычная ссора с соседями, где бы она ни жила, после которой у нее возникло безудержное желание бросить все и вернуться. Определить подлинные мотивы было очень непросто. Она напоминала марионетку, управляемую при помощи десятков нитей, частью порвавшихся, а частью перепутавшихся настолько, что совершенно невозможно было управлять ими так, как это изначально подразумевалось. Привести их в порядок, сложить поломанные уголки вместе — эта задача стояла перед Олстоном и его командой. Но у них так ничего и не вышло. Все ее прыжки и сальто-мортале, прыжки и падения уже не контролировались кукловодом.

Дверь отворилась. Перед ним стояла небольшая худенькая женщина средних лет с черными невыразительными глазами, напоминавшими перезрелые оливки. Она держалась неестественно прямо. Можно было заподозрить, что ее спина заключена в металлический корсет. Вся она напоминала натянутую струну; кожа обтягивала худое лицо, волосы были затянуты сзади в маленький пучок, губы сжаты так, что походили на бледную тонкую полоску. Но открылись они, к огромному удивлению Пинаты, очень легко:

— Что вы хотите?

— Миссис Розарио?

— Да, это я.

— Меня зовут Стив Пината. Я хотел бы с вами поговорить, если не возражаете. Можно?

— Если вы по поводу нашего соседа мистера Лопеса, то мне больше нечего сказать. Я уже сказала вчера этой даме из отдела здравоохранения, что они не имеют никакого права вот так просто забирать его без его согласия. Он всю жизнь кашлял, и это ничуть ему не мешало, для него кашлять так же естественно, как дышать. Что же до того, что все его соседи должны пройти обследование на этой машине с лучами, бесплатно или нет, я категорически отказываюсь, и Гонсалесы с Эскобарами тоже. Забивать легкие лучами противоречит самой природе.

— Я не имею никакого отношения к управлению здравоохранения, — сказал Пината, — я ищу человека, который может называть себя Фостером.

— Называть себя? Что это значит, называть себя?

— Вашей дочери он известен под фамилией Фостер, скажем так.

Миссис Розарио снова поджала губы — так моряк убирает парус перед надвигающейся бурей:

— Моя дочь Хуанита живет далеко на юге.

— Но в данный момент она приехала к вам. Верно?

— Кому какое дело, если она приехала навестить свою мать? Она никому не причинила зла. Я внимательно слежу за ней, она ни в чем не замешана. Да кто вы такой, чтобы являться сюда и задавать вопросы о моей Хуаните?

— Меня зовут Стив Пината.

— Ну и что же? Мне это ни о чем не говорит. Ни о чем. Меня не интересуют имена, только люди.

— Я частный детектив, миссис Розарио. В данный момент моя задача заключается в том, чтобы следить за Фостером.

Миссис Розарио непроизвольно коснулась левой стороны груди. То ли у нее прихватило сердце, то ли просто вдруг лопнула бретелька комбинации.

— Он преступник? Вы это хотите сказать? Он может обидеть мою Хуаниту?

— Я не думаю, что он преступник. Но гарантировать, что у вашей дочери не будет с ним неприятностей, не могу. Временами он становится непредсказуемым. Он пришел сюда вместе с вашей дочерью, миссис Розарио?

— Да.

— И ушли они тоже вместе?

— Да, полчаса назад.

Худенькая девочка с пунцовыми щеками лет десяти вышла на порог соседнего дома и принялась крутить хулахуп, ухитряясь при этом в такт обручу жевать резинку. Казалось, она полностью погружена в свое занятие и не обращает никакого внимания на то, что происходит по соседству, но миссис Розарио торопливо прошептала:

— Мы больше не можем здесь разговаривать. Эта Керида Лопес, она все подслушивает, а рассказывает еще больше.

По-прежнему не глядя в их сторону, Керида объявила всему миру звонким чистым голосом:

— Я иду в больницу. И никто из вас не придет и не сможет навестить меня, потому что у меня пятна на легких. А мне на вас наплевать. Все равно я никого из вас не люблю. Я пойду в больницу, как мой дедушка, у меня будет целая куча игрушек, гора мороженого, и мне не надо больше будет мыть эту бесконечную посуду. И не приходите и не навещайте меня, вас все равно туда не пустят.

— Керида Лопес! — резко произнесла миссис Розарио. — Это правда?

Единственным подтверждением того, что девочка расслышала вопрос, стало еще более ускоренное вращение обруча.

Кожа на лице миссис Розарио вдруг стала желтоватой, она сделала шаг назад, в прихожую, словно Керида ударила ее в живот: