Унесенные блогосферой (СИ)

– В курсе, но я всегда помогаю своим девочкам, – сказала Миллер и демонстративно откинулась на спинку кресла, ожидая моей реакции на эти слова. Я молчал.

– Виктория Берсенева – моя девочка. Одна из первых. Она не говорила? Впрочем, вряд ли она стала бы говорить… Она меня теперь отрицает, – как будто обиженно проговорила женщина.

– Ада Львовна, я где-то читал, что общение – это всегда поединок, – прервал я ее, сообразив, наконец, что она зачем-то провоцирует меня. – Давайте не превращать этот поединок ни в побоище, ни в мое позорное бегство. Иначе говоря, если вы не будете держать меня за дурака, то я, возможно, выполню вашу просьбу и ничего не скажу Виктории.

Миллер вдруг запрокинула голову и рассмеялась. Смех у нее был глуховатый, мягкий, роковой, как и ее глаза:

– Как так вышло, что вы с теткой настолько похожи?

– Мы близкие родственники, – съехидничал я, но, оказывается, она говорила не о внешности.

– Вы тоже торгуетесь в любой ситуации? – уточнила женщина, сканируя меня своим острым взглядом с расстояния вытянутой руки.

– Вообще-то я еще не начал, – ответил я, поймав себя на предательской самовлюбленной радости, разлившейся внутри от этого то ли комплимента, то ли издевки.

– Ладно, давайте к делу, раз вы такая деловая колбаса, – иронично прищурилась Миллер. – Я знаю, каким образом можно нейтрализовать Сандалетина. Ваша тетка, впрочем, тоже прекрасно знает, только она глупит и боится, хотя будь на ее месте другая, давно бы его в порошок стерла.

– Звучит странно, – честно признался я. – Вика спит и видит, где б ей то каленое железо взять, чтоб товарища Сандалетина под корень выжечь.

– Торгуетесь! – снова усмехнулась Миллер, с особым удовольствием произнося это слово. – Но, как говорил великий комбинатор, вы не в церкви, вас не обманут.

– Нет, не торгуюсь, – мне и нравилось, и не нравилось это слово в ее исполнении. Было в нем что-то порочное и восхитительное одновременно, как будто Миллер знала обо мне что-то такое, то чем не принято гордиться.

– А вам лично, чем Сандалетин помешал?

– Голубчик мой, – она грациозно откинула плечи, глаза ее сияли чистой бирюзой и, наверное, Миллер полагала, честностью. Внезапно она протянула руку и накрыта своей ладонью мою, но я почти сразу отдернул руку, почувствовав, что это уже явный перебор.

Посмотрев на меня с ироничным прищуром Ада Львовна медленно убрала руку, словно давая мне шанс насладиться своей потерей и продолжала:

– Нам же с вами важен результат, а не первопричина. Но если сказать в общем и целом, то я органически не перевариваю глупость. Так понятно?

Она улыбнулась снисходительно-нежно и глядя на нее я подумал, что вот сидит передо мною преподаватель университета, известный ученый… Но если бы я задался целью пересказать этот разговор кому-то из своих знакомых, хотя бы даже своему школьному товарищу Пашке, который сейчас пишет армейские рассказы про свою службу… Хотя, нет, даже кому-то из своих одногруппников, для которых жизнь университета не является тайной за семью печатями, то ни одна живая душа не поверила бы мне.

Сейчас охотно верят аморфным заметкам и рассуждениям о жизни в формате блога в ЖЖ или историям, непосредственно записанным на диктофон, или журналистским расследованиям, о достоверности которых мало кто задумывается, если в начале сказано: «специально для бр-бр-бр, при поддержке тра-та-та». Но вот историю с сюжетом, завязкой, наличием коварного злодея, доброго помощника и роковой женщины непременно окрестили бы небылицей.

Я сейчас ощущал себя в плену двух литературных и культурных штампов. С одной стороны, конечно, Миллер – это, что называется, ла фам фаталь – роковая женщина. Видно по всему. Она знает о своей привлекательности и с наслаждением играет. С другой стороны, я понимал всю никчемность этой метафоры в применении к реальной жизни. Как бы молодо и прекрасно ни выглядела Ада Львовна Миллер – она в первую очередь солидный университетский ученый, если не с мировой, то с российской известностью. К тому же она жена, мать. Что делает здесь эта дама? Зачем трогает мои руки и смотрит в глаза? В общем, я стоял на изломе информационной трассы культуры и дышал ее литературным выхлопом, не понимая, как вести себя в этой ситуации.

– Так что там Сандалентин? – все-таки поинтересовался я в конце концов.

– Знаете такого местного писателя Милашевского? – тут же отозвалась вопросом на вопрос Ада Львовна.

К стыду своему, я никогда не знал и не знаю до сих пор ни одного местного писателя. Как только кто-то из «наших» местных начинает регулярно печататься в столичных журналах, он очень быстро перестает быть местным и перебирается в Москву или Питер. Обычно все знают только бывших местных писателей, поэтому Миллер пришлось пояснять:

– Андрей Григорьевич Милашевский – по основной своей профессии был психологом, писал скорее для иллюстрации своих научных идей. В Москву не стремился. Однажды Милашевский написал рассказ в жанре рождественского или святочного рассказа под условным названием «Санки Санты». Вы в курсе, что это за жанр святочный рассказ?

Я кивнул. Святочный или рождественский рассказ, жанр довольно редкий, как мне казалось, почивший в бозе, как и многие другие жанры обрядово-календарной литературы, но тем не менее, нельзя было пройти мимо.

Как известно, жанр всегда порождает ожидания. Если вы пришли в театр на водевиль, то никто не несет с собой запасной носовой платок для слез. Ну а если вы открыли томик стихов Есенина, то уж приготовьтесь тосковать по родине, даже если эта самая родина находится непосредственно за вашим окном. Таковы законы жанров, ибо они возникли вовсе не случайно. Жанр имеет очень крепкие руки и только большой талант писателя умеет вырваться из этой хватки и обмануть ожидания.

Рождественский рассказ всегда предполагает наличие какого-нибудь ужасного финала. Если вы попали в рождественский рассказ, то приготовьтесь к самому худшему. Я приготовился.

– Вашингтон Ирвинг «Легенда о Сонной лощине», – доказал я свою эрудированность, вспомнив не столько сам текст, сколько знаменитый фильм Тима Бертона.

– М-м-м, в целом мыслите правильно, – сказала Миллер, берясь за чайник и наливая себе и мне еще прозрачной зеленоватой жидкости.

Я обратил внимание, что во время разговора она постоянно двигалась: то ставила на стол локти, любопытными гладкими округлостями выглядывавшие из укороченного рукава, то медленно отпивала и долго ставила чашку на блюдце, прилаживая поудобнее. Руки ее летали, стан приходил в движение, ей не сиделось на одной теме, хотелось постоянного попутного отвлечения.

– Ваш пример правильный, но я имела в виду не только страшилки, а жесткие мелодраматичные истории вроде «Девочки со спичками» Андерсона. Помните, эту ужасно жалостливую историю про девочку-нищенку, которая боялась возвращаться домой, потому что не продала ни одной спички и возле богатого дома, откуда пахло жареным гусем, замерзла насмерть, тщетно пытаясь согреться пламенем от своих спичек. Девочка сразу попадает в мир, где нет голода и холода, то есть на тот свет. Такая вот жуткая история о несправедливости мира людей и доброте Бога, который принимает бедняжку.

– «Мальчик на елке у Иисуса Христа», – сказал я, хоть и не читал эту историю, а нашел ее сейчас же в Википедии по запросу «рождественский рассказ».

Миллер стрельнула глазами по поверхности стола, в то место, где под столешницей находились мои колени, на которых лежал телефон.

– Положите на стол, мы не на экзамене, – со смехом проговорила она и продолжила. – Так вот. О чем мы? Об Андроне Милашевском, местном писателе. Мы были хорошо знакомы, поэтому я называю его Андрон, привычка. Так вот, Андрон написал рождественскую историю в современных декорациях. Маленький мальчик живет в любящей и благополучной семье: их дом находится в дорогом районе, мальчика одевают как игрушку, дарят все, что тот пожелает. В общем, все хорошо. Родители активные, современные, молодые, красивые. Но вот беда, перед самыми новогодними праздниками мальчик случайно проливает себе на ножки кипяток из чайника. Родители нанимают лучшего врача, покупают дорогие чудо-лекарства. Мальчику становится легче, но доктор прописывает ему полный покой. Банальная история, но здесь-то и скрыт конфликт. Сидеть дома в праздники родители категорически не могут: уже заказаны рестораны, уже оплачены катания на санях, уже приняты приглашения. У всех важных знакомых тоже дети и заявиться на праздники без ребенка родители мальчика с обожженными ножками никак не могут. Дальше идет чудесный диалог на кухне: молодые мама и папа совещаются, и в итоге убеждают друг друга, в том, что ничего такого страшного в ожоге нет, что ножки можно плотно забинтовать, малышу дать обезболивающее, и он чудесно проведет время со своими сверстниками вместо того, чтобы киснуть дома в одиночестве. В общем, первого января маленький мальчик с обожженными ножками катается на санях с родителями. А ночью, когда он лежит в горячке, ему мерещится, что за ним приезжают настоящие волшебные сани Санта Клауса и уносят его в лучший мир без боли, иначе говоря, в мир иной.