Железный крест

Патрик откашлялся.

— Насколько нам известно, вы регулярно встречались с Эриком Франкелем… — Он помедлил. — Сочувствую вашему горю.

— Спасибо, — сказала Виола, глядя в чашку с кофе. — Да… мы встречались. Иногда Эрик оставался у меня, но не часто… раза два в месяц.

— А как вы познакомились? — с любопытством спросила Паула.

Ей было трудно представить, что могло связывать таких на первый взгляд разных людей.

Виола улыбнулась. Оказалось, у нее совершенно очаровательные ямочки на щеках.

— Эрик читал в библиотеке лекцию… когда это было… думаю, года три назад. Или четыре? Он рассказывал о жизни в Бухуслене во время войны, и я пошла послушать. Потом мы разговорились, и, знаете, слово за слово… — Она улыбнулась какому-то приятному воспоминанию.

— Вы никогда не бывали у него дома? — Мартин после короткой внутренней борьбы потянулся за печеньем.

— Нет. Эрик считал, что так спокойней. Он ведь жил не один, они делили дом с братом. И хотя Аксель часто бывал в отъезде… нет, мы предпочитали встречаться у меня.

— Он никогда не говорил, что ему кто-то угрожает?

— Нет! Никогда! — Виола тряхнула головой. — Почему кто-то должен был угрожать Эрику, учителю истории на пенсии? Даже думать об этом дико. Абсурд!

— Может быть… но, представьте себе, ему и на самом деле угрожали. Кому-то очень не нравился его интерес к нацизму и Второй мировой войне. Кое-кому не нравится, когда историю изображают не так, как бы им хотелось.

— Эрик никогда и ничего не изображал, как вы странно выразились, — с неожиданным раздражением сказала Виола. — Эрик был истинным историком и крайне бережно обращался с фактами. Его щепетильность не знала границ. Эрик никогда не высказывался, если не был на сто процентов уверен. Истина всегда была для него истиной, независимо, укладывалась она в его теории или нет… «Изображал»… — передразнила она уже с улыбкой, заметно остыв, — не изображал, а складывал пазл. Медленно, терпеливо, кусочек за кусочком складывал пазл и никогда ничего не подгонял. Кусочек облака, кусочек голубого неба, зеленого луга… месяц за месяцем, пока не сложится. И только тогда позволял себе показать кому-то результат. Никогда не показывал полработы. — Она успокоилась, и лицо ее приобрело прежнее мягкое выражение. — У историков работа не кончается никогда. Всегда находятся новые факты, и действительность поворачивается другой стороной…

— А почему он так увлекся именно Второй мировой? — спросила Паула.

— А почему человек вообще чем-нибудь увлекается? Почему я увлеклась геранями, а не розами, к примеру? — Виола развела руками, но тут же задумалась. — Хотя в случае с Эриком не так… Не надо быть Эйнштейном, чтобы сообразить, почему Эрика так интересовала война. История с братом наложила на него колоссальный отпечаток. Думаю, за всю его жизнь это было самое сильное переживание. Он никогда об этом не говорил. Но я, как все женщины, умею читать между строк. Единственный раз он решил рассказать мне историю брата… и в этот же день я впервые видела, как он напился. Это был наш последний вечер… — У Виолы дрогнул голос. Она помолчала с минуту и продолжила: — Он пришел неожиданно, этого никогда не бывало, мы всегда договаривались о встрече. И к тому же сильно под градусом, чего раньше тоже никогда не бывало… Прошел, ни слова не говоря, к бару и налил полный стакан виски. Сел на диван и начал рассказывать. И все время прихлебывал виски. Я мало что поняла… он говорил довольно несвязно, как пьяные говорят. Но речь шла об Акселе, о том, что ему пришлось пережить в плену, как это повлияло на семью… Это-то я поняла.

— Вы сказали, ваш последний вечер… Но почему? Почему вы не встречались летом? Почему вы не поинтересовались, где он и что с ним?

Лицо Виолы исказилось — она с трудом удерживала слезы.

— Потому что Эрик со мной попрощался, — сказала она севшим голосом. — Он ушел за полночь… ушел… точнее сказать, уполз. И последнее, что он сказал… он сказал, что это наша последняя встреча. Начал рассыпаться в благодарностях… спасибо, дескать, за то, что ты появилась в моей жизни… поцеловал в щеку и исчез. Я-то поначалу решила — пьяная болтовня. Проспится. Весь следующий день, как дура, сидела у телефона, думала, позвонит, объяснит, в чем дело, попросит прощения… хоть что-то. Но он не позвонил. А меня обуяла идиотская гордость — он не звонит, так что я буду навязываться? Если бы я не была такой дурой, если бы я позвонила… может быть, он бы и не сидел там, и… — Она не закончила мысль и разрыдалась.

Паула прекрасно ее поняла и положила ладонь на руку Виолы.

— Вы ничем не могли помочь. Откуда вам было знать?

Виола вяло кивнула и вытерла слезы тыльной стороной кисти.

— Вы можете вспомнить дату? — с надеждой спросил Патрик.

— Могу посмотреть в календаре. — Виола встала. Разговор, без сомнения, причинял ей боль. — Я записываю кое-что каждый день, так что надеюсь…

Она вышла и через две минуты вернулась.

— Пятнадцатого июня. Пятнадцатого июня я была у дантиста, а Эрик приходил вечером того же дня.

— Спасибо. — Патрик встал.

Вслед за ним поднялись Паула и Мартин. Попрощавшись с Виолой, они молча вышли на улицу, думая об одном и том же — что же произошло пятнадцатого июня, если Эрик, вопреки своим правилам, напился и внезапно прервал отношения с Виолой? Что это могло быть?

— Она совершенно о ней не заботится!

— Дан, это несправедливо! Как ты можешь быть уверен, что сам не поддался бы на ту же уловку? — Анна скрестила руки на груди и оперлась на мойку.

— Я бы не поддался! — Светлые волосы Дана стояли дыбом, потому что он не переставая ерошил их.

— Нет, ты, конечно, нет… ты бы не поддался. Ты, который всерьез подозревал, что кто-то ночью проник в дом и съел весь шоколад, который лежал в буфете. Если бы я не нашла обертку под подушкой у Малин, ты бы и до сих пор искал вора с перемазанным шоколадом ртом! — Анна не знала, что уместнее — смеяться или сердиться.

Зато Дан неожиданно расплылся в улыбке.

— Да… она так убедительно утверждала, что и в глаза не видела этого шоколада.

— Вот именно… Подожди — девочка вырастет и получит «Оскара». И Белинда ей не уступит! Нет ничего удивительного, что Пернилла поверила. И ты бы поверил.

— Может быть, — неохотно согласился Дан. — Но тогда она должна была позвонить маме этой подружки и проверить. Я бы обязательно позвонил.

— Не сомневайся, что с этого дня Пернилла тоже будет проверять.

— Что вы опять про маму сплетничаете? — На лестнице появилась взлохмаченная Белинда в ночной рубашке.

Она так и провалялась, мучаясь похмельем, в постели с субботнего вечера, когда они привезли ее домой от Эрики и Патрика, и, как показалось Дану, терзалась угрызениями совести. Сейчас, похоже, она вновь дала волю злости, ставшей в последнее время ее постоянным спутником.

— Ничего плохого о твоей маме мы не говорим, — устало произнес Дан, понимая неизбежность очередного конфликта.

— Это ты что-то сказала про маму! — Этот выкрик был направлен Анне.

Та безнадежно посмотрела на Дана.

— Ни папа, ни я ничего плохого о твоей маме не сказали, — повторила она. — И не говори со мной таким тоном.

— Каким тоном хочу, таким и говорю! — завизжала Белинда. — Это мой дом, а не твой! Так что забирай свое отродье и проваливай!

У Дана потемнели глаза.

— Не смей так говорить с Анной! Она теперь живет здесь. И она, и Эмма, и Адриан. А если тебя это не устраивает…

Дан осекся. Ничего глупее в этот момент он сказать не мог.

— Не устраивает! Меня это не устраивает! Я собираю вещи и уезжаю к маме! И там и буду жить, пока они не уберутся!

Она вихрем исчезла в своей комнате. Дверь хлопнула так, что Дан и Анна вздрогнули.

— Может быть, она и права, Дан, — тихо, без выражения, сказала Анна. — Все случилось слишком быстро, у нее не было времени привыкнуть, а мы вторглись в ее дом и в ее жизнь.

— Она уже взрослая! Ей семнадцать лет, а ведет себя как пятилетка.