Железный крест

Франц хотел что-то сказать, но то ли раздумал, то ли не нашелся. Эрик внимательно смотрел на Бритту.

— Ты чем-то огорчена?

— Тебе-то какая забота? — огрызнулась Бритта и нетерпеливо вскинула голову.

— Девчачьи страсти, — засмеялся Франц.

Бритта посмотрела на него с обожанием и тоже засмеялась. Глаза у нее по-прежнему были красные.

— Здесь не над чем смеяться, Франц. — Эльси сцепила руки на коленях. — Не у всех так все гладко, как у вас с Эриком. Война многим достается очень и очень тяжело. Ты бы подумал иногда об этом.

— «У вас с Эриком»! — повторил Эрик. — Я-то как тебе на язык попал? То, что Франц безмозглый невежда, — известно, но ты же обвиняешь меня, что я якобы равнодушен к страданиям народа… — Он обиженно посмотрел на Эльси, но тут же получил от Франца довольно сильный удар по руке.

— Безмозглый невежда? Это ты меня так называешь? Я-то считаю, что мозгов нет как раз у тех, кто бормочет что-то о «страданиях народа». Тебе что, восемьдесят лет? Повредился ты, что ли, от всех этих книжек? — Франк покрутил пальцем у виска.

— Не обращай внимания, — устало сказала Эльси.

Иногда ей до тошноты надоедали бесконечные перебранки мальчиков. Детский сад, и больше ничего.

Она прислушалась и просияла.

— Отец пришел!

Эльси уже готова была скатиться по лестнице, как вдруг ее что-то остановило — нечто в интонациях доносившегося снизу разговора. Не слышно было радостных восклицаний, каждый раз сопровождавших возвращение отца. Донеслись тяжелые шаги — отец поднимался по лестнице сам. Увидев его лицо, Эльси мгновенно поняла: случилось что-то ужасное. Она попыталась посмотреть отцу в глаза, но тот не отрываясь смотрел на Эрика. Элуф несколько раз открыл и закрыл рот, не решаясь начать разговор, потом сказал просто:

— Эрик… я думаю, тебе надо идти домой. Ты нужен родителям.

— А что случилось? Почему… — Внезапно Эрик закрыл рот рукой. Глаза его расширились — он понял, почему так серьезен отец Эльси. — Аксель? Что слу…

Он так и не смог закончить предложение — в горле встал комок. Эрик несколько раз глотнул, пытаясь от него избавиться, но ничего не вышло. Он вдруг представил себе мертвого Акселя, лица отца с матерью.

— Аксель жив, — прервал Элуф поток жутких картин, — он жив. Но его взяли немцы…

Эрик смотрел на него непонимающим взглядом. Радость, что брат не убит, тут же омрачилась еще большей тревогой — Аксель был в руках беспощадного, известного своей нечеловеческой жестокостью врага.

— Пошли, парень, я тебя провожу.

Отец сгорбился. Необходимость разговора с родителями Акселя давила на него, как скала.

~~~

Паула уютно устроилась на заднем сиденье и с удовольствием прислушивалась к шутливой перепалке Патрика и Мартина. Последний, например, сейчас заявил, что если ему чего-то и не хватает в отсутствие Патрика, то уж во всяком случае не его манеры водить машину. По всему чувствовалось, что у них давние и хорошие отношения, а Паула, послушав вопросы и предложения Патрика, почувствовала к нему уважение — толковый парень.

Вообще отдел полиции в Танумсхеде был удачным выбором. С самого момента переезда у нее появилось чувство, что она приехала домой. Она столько лет прожила в Стокгольме, что уже забыла, как выглядит быт в маленьком провинциальном поселке. К тому же Танумсхеде чем-то напоминал ей селение в Чили, где прошли первые годы ее жизни, пока они не эмигрировали в Швецию. Наверное, и это сыграло свою роль. А говоря откровенно, она даже не могла объяснить, почему Танумсхеде так пришелся ей по душе. Паула ни одной секунды не жалела, что уехала из Стокгольма. Может быть, потому, что в стокгольмской полиции она насмотрелась такого, что хуже не придумаешь, и это в какой-то степени повлияло на ее восприятие города. Но если быть честной, она никогда не чувствовала себя в Стокгольме своей. Ни в детстве, ни потом.

Когда они получили вид на жительство, им с матерью выделили маленькую квартирку на окраине. Она принадлежала к ранней, тогда еще немногочисленной волне эмиграции и была единственной в классе не шведского происхождения. И это ей дорого стоило. Каждый день, каждый час она расплачивалась за то, что не шведка, что родилась в другой стране. Она говорила по-шведски без малейшего акцента, но это не помогало. Ее выдавали темные глаза и черные волосы.

В полиции, однако, несмотря на множество предупреждений, никаких проявлений расизма она не почувствовала. К тому времени шведы настолько привыкли к людям, которые выглядят не так, как они, что ее даже и не считали эмигранткой. Может быть, потому, что она уже так долго жила в стране, а может, еще и потому, что эмигранты с латиноамериканского континента казались шведам все же не такими чужими, как, допустим, беженцы из Африки или арабских стран. Абсурд. Все, чего она достигла, — ее считали более приемлемой, чем беженцы новой волны…

Именно поэтому она так опасалась людей вроде Франца Рингхольма. Они ничего не видели, детали для них были не важны: они смотрели на внешность, и тут же на поверхность всплывали иррациональные предрассудки тысячелетней давности, предрассудки тех времен, когда люди боялись ведьм и оборотней. Это было очень близко к тому, от чего они бежали из Чили. Неумение и нежелание видеть. Диктатор определил, что есть только один правильный путь, тот, который он выбрал, а все остальное — злонамеренные попытки с этого пути уйти и увести за собой остальных. Такие, как Франц Рингхольм, существовали всегда, во все времена. Люди, которые считали, что их ум, или физическая сила, или власть дают им право судить, что нормально, а что не нормально.

— Какой номер дома, ты сказала? — Мартин прервал ее размышления.

Паула посмотрела в блокнот.

— Седьмой.

— Тогда приехали.

Патрик припарковал машину. Небольшой жилой комплекс в Куллене, рядом со стадионом в Фьельбаке.

Стандартная табличка с именем заменена на деревянную дощечку, на которой в обрамлении нарисованных от руки цветов красуется изящная старинная вязь: «Виола Эльмандер». Женщина, открывшая дверь, целиком соответствовала этому стилю: полноватая, но пропорционально сложенная, с излучающим естественное дружелюбие круглым лицом. Паула обратила внимание на ее романтическое шелковое платье в мелких цветочках и тут же представила Виолу в соломенной шляпке. Такая шляпка очень подошла бы к ее седым, забранным в аккуратный узел волосам.

— Проходите, — приветливо сказала Виола и пропустила их в прихожую.

Паула огляделась. Квартира очень отличалась от ее собственной, но она почему-то подумала, что именно так должно выглядеть жилье в Провансе, где она никогда не была. Простая, в деревенском духе, мебель, кругом цветочные мотивы на гобеленах и натюрмортах.

Гостиная была выдержана в том же, как посчитала Паула, южноевропейском стиле.

— Я поставила кофе, — сказала Виола.

На журнальном столике уже красовалось несколько розовых фарфоровых чашек — тоже в цветочках, рядом блюдо с печеньем. Мать честная, подумала Паула, и блюдо в цветочках…

— Спасибо, спасибо, — поблагодарил Патрик и осторожно присел на диван.

Они представились. Виола разлила по чашкам кофе и села в кресло, ожидая продолжения.

— Как вам это удается? — спросила Паула, пригубив кофе. — Как вы выращиваете такую красивую герань?

Мартин и Патрик с удивлением уставились на Паулу.

— У меня герань либо гниет, либо высыхает, — пояснила она.

— Ничего сложного, — скромно, но с плохо скрытой гордостью сказала Виола, — надо просто дать земле высохнуть как следует, а потом не перестараться с поливом. И еще замечательный совет мне дал Лассе Анрелль: надо время от времени удобрять мочевиной, тогда даже самые капризные сорта чувствуют себя превосходно.

— Лассе Анрелль? Спортивный комментатор из «Афтонбладет»? — недоверчиво спросил Мартин. — И на «ТВ-четыре»?

Виола, судя по всему, посчитала вопрос Мартина настолько глупым, что даже не удостоила его ответом. Для нее Лассе Анрелль был в первую очередь экспертом по герани, а то, что он в свободное время комментировал какой-то спорт, ровным счетом никакого значения не имело.