Красная петля

– Предлагаю сделку, дружище Арти, – произнес Сонни. – Я помогу тебе с этим делом, если выложишь все, что знаешь, про бомжа, убитого в воскресенье, того самого, который напугал Сида Маккея.

– Хорошо. Возможно, покойник был единоутробным братом Сида Маккея. Имя – предположительно Эрл.

– Без дураков?

– Да. В прошлом у них была какая-то связь. Видимо, Эрл преследовал его, докучал. Может, Сид не желал, чтобы Эрл выплыл и испортил ему жизнь. Логично, Сонни? Он говорил мне, будто некие русские отморозки пытались выудить у него, Сида, информацию, а Эрла прихлопнули по ошибке. Но сам он в это не верил, да и я не верю.

– Сид теперь уже нам не расскажет, – Сонни отвлекся, чтобы снова налить себе бокал. – Бедняга. Как он выглядел, этот Эрл?

– Я видел только его тень под водой. Он был мертв, вот и все.

– А знаешь, как я впервые увидел покойника и кто это был? – спросил Сонни.

– Давай поговорим о Сиде, – предложил я, изнывая от нетерпения.

– Розенберги, – сказал Сонни. – Этель и Джулиус Розенберг. Знаешь, что это были за люди, Aрти? Ты их еще застал? Конечно, ты знаешь, ты ведь русский, а у вас они, надо полагать, в святых ходили? Наверное, ты знал о них все из ваших учебников истории. Знал каждый сопляк в Бруклине, у которого родители были – как там говорили? – прогрессивными, – он засмеялся. – Прогрессивные, блин. Придумали вежливый термин в 48-м, когда Комитет по антиамериканской деятельности уже напугал всех. Прогрессивные, твою мать, – любой уважающий себя бунтарь уже побывал в коммунистической партии, а большинство не выходили из нее. Наступает 53-й, и детишки прикидывают эти сволочи готовы поджарить моих папу с мамой. Потому что 19 июня 1953 года они поджарили Этель и Джулиуса на электрическом стуле в Синг-Синге. Сказали, мол, они были шпионами. Панихиду служили в Браунсвилле, в Бруклине. – Сонни снова потянулся к бутылке, а я подумал о Сиде и о том корабле, который сел на мель в том же 1953-м.

В 53-м умер Сталин. Казнили Розенбергов. Сид познакомился с русскими моряками. У меня в кармане – фотографии Сида и русского матроса.

– Слушай дальше, Арти. Значит, их поджарили, и любой бруклинский пацан, не совсем трусливый, стремился взглянуть на Этель и Джулиуса. И мой дружок, Герман Перлштейн, мы звали его Перли его отец был наборщиком и членом компартии, так вот, он и сказал: давай пойдем и простимся с мучениками в знак солидарности. А я просто хотел поглядеть на трупы, и мы просочились туда. Я едва не обделался, так перепугался. Думал, что после электрического стула они будут похожи на пережаренное мясо. Мы встали в длинную очередь, люди плакали, причитали, а для кого-то это было просто развлечением, кое-кто, наверное какие-нибудь ирландские католические уроды, даже радовался: хороший комми – дохлый комми. Было там несколько негров, очень опрятных. Мужчины из профсоюза, дамы при шляпках и сумочках, хотя и зарабатывали свои жалкие баксы стиркой и ютились в трущобах «Ниггер-Тауна». Да, да, сейчас нельзя так говорить, но так уж его назвали тогда, это местечко на окраинах Кони-Айленда. Но одеты, значит, прилично. И вот мы отстояли очередь и заглянули в открытые гробы. Я впервые такое видел, потому что евреев не хоронят в открытых гробах, это было странно, а усопшие – обычная еврейская пара средних лет, в праздничных нарядах, будто на Пейсах. Не обгоревшие. Просто мертвые. Я подумал: так вот какая она, смерть. Велика важность, тоже мне. И мы с Перли вышли. Сядь, Арти.

Меня охватило отчаяние. Сонни мог говорить бесконечно.

– Помоги мне с Сидом, Сонни, – попросил я. – Кто желал ему зла? В Ред-Хуке ничего такого не всплывало? Такого, что я упустил?

Сонни пожал плечами.

– Он был твоим другом. Ты дал ему мой телефон. Я не веду это дело. Мог бы и сам позвонить мне, – упрекнул он.

– Что насчет Ред-Хука? ~ напомнил я. – Сид был одержим этим местом.

– Я слышал тебя. Может, я и в маразме, но не оглох. Возможно, дело тут и в Ред-Хуке, старина. Ясно, что все грызутся за эту квадратную милю Нью-Йорка, как за последний кусок мяса на тарелке. Слышал такое, – он хлебнул виски и откинулся на спинку кресла, глаза его подернулись поволокой. – А может, и нет. Может, это какие-то расистские разборки. А может, гейские. Не знаю.

– За что они грызутся?

– Да кто их разберет. Земля. Самолюбие. Побережье. Укромные пристанища для жуликов. Это всегда было. Для ввоза нелегальщины, выпивки, наркоты, чего угодно. Или просто недвижимость. В Нью-Йорке яблоку упасть уже негде, а все гула хотят. Почему бы тебе не расспросить своего дружка, Свердлова? Я слышал, он скупает дома, как фишки в монополии. Еще слышал, что на родине, в Москве, его с распростертыми объятиями не ждут. Там убивают друг друга всерьез, когда мафия имеет дело с недвижимостью. Недвижимость – игра сезона в России. Горы трупов обеспечены.

Толя упоминал об этом. Сонни всегда его недолюбливал.

– А ты знал, что Сид голубой?

– Все знали, – ответил Сонни. – Одно время он был весьма знаменит. «Таймс». Си-би-эс, Пи-би-эс… Всего не упомнишь. Каждый бывает знаменит в свое время. Я дал ему информацию по одному делу, когда он работал в «Таймс», слышал об этом? С тех пор он мне названивал, предлагал сотрудничество. Думал, что я господь бог, блин, – Сонни фыркнул. – Он был славный. Оказывал мне кое-какие услуги. Помог разобраться с ядерными бомбами, которые провозили в город через Бруклин. Примерно тогда, когда ты распутывал историю с красной ртутью, потом еще телевизионщики к нам приставали, хотели кино снять про это, помнишь? – Он засмеялся. – Мы с тобой чуть звездами не стали. Кто тебя должен был играть? Какой-то смазливый придурок. Не помню, кто именно.

– Думаешь, в Ред-Хуке бомбы?

– Да хоть и бомбы. Распихали эту ядерную дрянь по бакам и притаранили на ливанском сухогрузе. Откуда мне знать, Арти? Может, вообще случайность, секс, наркота или расовые разборки. Я сделал один звонок. Попробовал. В Бруклине меня ненавидят. Сыты по горло. Я проверял многие их делишки, а когда в позапрошлом году взялся за детское насилие… Они меня знать не желают. Но кое-кто мне должен, тем не менее.

– Спасибо.

Вдруг Сонни подобрался, будто вышел из некоего тумана. Поставил бокал на пластиковый столик. Встал, протер глаза, поднял с пола телефон и ушел в комнату. Я смотрел на реку. Было жарко, я вспотел. Сонни в комнате негромко разговаривал по телефону, слов разобрать я не мог.

Когда Сонни вернулся, я спросил:

– Ну и?

– Я сделал, что мог. – Он нагнулся за книгой, лежавшей на заляпанном бетонном полу балкончика, взял ее и протянул мне. – Читал? – он показал обложку. Это был «Моби Дик». – В ней есть все – заявил он.

– Мне пора, Сонни. Если удастся помочь мне с Маккеем или его братом – позвони, ладно? Просто позвони. Мне нужно съездить на окраину. Потом наведаюсь в больницу. Постарайся ради меня, прошу. Сид был хорошим мужиком, а теперь он, считай, мертв. Так что давай, а не то я раздарю твой домашний телефон всем желающим, – я выпустил пар в его адрес безо всякой на то причины. Он не обиделся. Просто принял мою злость, а может, уже слишком напился.

– Ладно. – Он взял бутылку, зашел в комнату и включил телевизор, где друг на друга орали политики.

13

Сначала я поехал в больницу в Бруклине. Посетителей не пускают, сказали мне там. Я не сумел пробиться к Сиду. Я опаздывал на работу. Оставил машину у своего дома и поехал на метро. Вышел рядом с «Мэдисон-Сквер-Гарденс». Площадь ограждали бетонные блоки, наподобие Берлинской стены. В этой стене были оставлены проходы. Металлоискатели на каждом шагу.

По бокам стояли копы с автоматами. Целые эскадроны полицейских на мотоциклах и мопедах. Были и пешие агенты ФБР, в синих куртках с надписью на спине или в дрянных штатских костюмах, которые они обычно носят. Парни из контрразведки, киношные супермены с короткими стрижками, толклись повсюду и докладывали в отворот пиджака о прибытии и разгрузке очередного лимузина с делегатами.