Красная петля

– Ну, от этого никто из нас не застрахован, дружище.

Босой, в шортах цвета хаки и белой тенниске, Сонни был таким тощим, что казался мальчишкой Если бы не лицо – сейчас у него было лицо старика.

– Арти, лучше выкладывай все.

И я сел в желтое брезентовое кресло рядом с ним.

– Смотри: Сид позвонил мне в субботу ночью, говорил о каком-то бездомном, который вроде шпионит за ним. Снова звонит на следующее утро. Бродягу находят мертвым в Ред-Хуке, под причалом, практически под окнами офиса Сида. Я приехал в воскресенье утром. Сид наплел, будто за ним охотятся, а по ошибке пришили этого бомжа, потом передумал. Вчера я снова заезжал. Я должник Сида, поэтому дал ему твой номер на всякий случай. Слишком он был напуган. Я был занят свадьбой, собирался отработать на этом съезде и укатить к Максин на море и хотел, чтобы Сиду было кому позвонить.

– А мне сказать не пожелал, что дал Маккею мой домашний телефон?

– Прости. Глупо вышло.

Сонни удовлетворился извинением. Да и грех было не извиниться перед ним, таким маленьким и скрюченным в кресле. К тому же мне нужна была его помощь в деле Сида. Долгие годы я ненавидел манеру Сонни хвастаться, как он сделал из меня человека, дал первое задание, использовал меня, потому что я владел языками и одевался со вкусом, будто я – его творение. Я терпеть этого не мог, но Максин научила меня видеть здесь не издевку, а беззлобный треп. Теперь мне было жаль его. Я сидел, стараясь не смотреть на часы.

– Знаешь, тот мяч – просто чудо. Он у меня стоит на почетном месте, Сонни. Ей-богу. Так, значит, тебе вообще не удалось поговорить с Сидом, если я правильно понял?

– Вообще. Он позвонил мне. Я перезвонил, но было поздно. Его нашли у доков, на канале Гованус, где до сих пор работают кое-какие верфи. Место представляешь?

– Да.

– Его закинули на старый сгоревший катер, брошенный сто лет назад. Паромный буксир, кажется. Я пока не в курсе всех подробностей, но мой телефон отыскали, – сообщил Сонни. – У тебя есть что-нибудь по убийству бродяги, который шпионил за Маккеем?

– А с чего ты взял, что это убийство?

– Думаешь, я не разведал? За лоха меня держишь? Это смахивает на убийство, и, готов спорить, ты тоже так считаешь. Как с этим связан Маккей?

– Он нашел труп.

– Сид в Методистском госпитале на Коббл-Хилл. Когда его доставили, он едва дышал. Его ударили по голове чем-то вроде ржавого металлического прута. У него из черепа торчали стальные стружки. Потом оттащили на этот катер.

– Господи. – Я вспомнил слова Сида о том, что перед тем, как Эрл упал в воду, его огрели по голове палкой. Такое впечатление, что останки мертвого порта используют для убийства людей, стоящих на пути. Но на пути чего?

Я встал.

– Погоди.

– Что? Мне надо на работу, а потом я навещу Сида.

– Ему не поможешь.

– Тогда помоги мне.

– Сядь, – велел Сонни.

У меня по коже побежали мурашки. Кто-то разделался с Сидом тем же способом, что и с его братом Эрлом. Его избили и сбросили с гнилого причала в Ред-Хуке. Мне нужна была помощь Сонни поэтому я сел на край брезентового кресла и стал слушать. Тот же, как за ним водилось в последнее время, вспоминал детство.

– Когда я был пацаном, в Ред-Хуке готовили ребят для Корпорации «Убийство». Там находился тренировочный лагерь, их шайка держала весь район, но это было пятьдесят лет назад, когда там рулила еврейская мафия, и итальянцы тоже, и портовые грузчики были круты, а их профсоюз – криминален до мозга костей. Ты смотрел «На водном рубеже», дружок? Так примерно все и было – организованная преступность. Нас, детишек, туда не пускали, но если ты еврейский мальчик из Бруклина, тебя занимают только головорезы и бейсболисты, даже если мамочка твердит, что ты должен стать доктором, понимаешь? С год назад я наведался туда. И там ничего, кроме вшивых жилищных проектов и горстки яппи, мающихся дурью, да куча проектировщиков, у которых руки чешутся. – Сонни отпил сок. – Я бы на пушечный выстрел не подошел к этому месту: кому захочется жить на такой помойке? Поэтому я удивился, когда позвонил какой-то коп и сказал, что у Сида нашли мой телефон. И я не помню, говорил ли ему, что Сид оставил мне сообщение. С памятью плоховато стало, я-то думал, что перезвонил Сиду. Но уже поздно. Я склеротик, и самое паршивое, Арти, в том, что я это осознаю. Я теряю память и знаю об этом. Я по-прежнему читаю и понимаю Мелвилла, Толстого, Конрада, этих великих засранцев, которых всегда любил, но не понимаю окружающего мира. Думаешь, я спятил? Надо выпить. Если б я только вовремя связался с ним…

Никто не успел к Сиду, подумалось мне.

Сонни пристально смотрел на меня, и с минуту я гадал, не забыл ли он, кто я такой. Потом он улыбнулся своей прежней, расчетливо сардонической улыбкой и сказал:

– Так, Арти, дружище, если Сид Маккей был твоим приятелем, почему я не видел его на твоей свадьбе?

Сонни был мне нужен – пусть он выжил из ума, но он знает все входы и выходы в правоохранительной системе, особенно в Бруклине, который казался мне иностранным государством, сколько бы дел я там ни расследовал.

– Все мы свихнулись в последнее время, Сонни, – произнес я мягко, насколько мог, и посмотрел на часы.

– Куда-то торопишься? Работаешь в «Гарденс»? На съезде республиканцев в Нью-Йорке? Да, они устроили себе кормушку на всем этом. Война с террором и прочий треп. Вот почему бы им не провести свой дурацкий съезд в «Нулевой зоне»? Выпьешь со мной?

Я кивнул.

Сонни сходил в комнату и вернулся на балкон с двумя бокалами в одной руке и бутылкой в другой. Посмотрел на «Джонни Уокер» и произнес:

– Мне всегда нравился скотч марки «Кинге Рэн-сом», но нигде не могу достать.

Он разлил виски. Внизу, по дорожке вдоль реки, бегало несколько человек. Почтовые катера неслись по водной глади, взметая тучи брызг. С балкона был виден дом, куда хотела переехать Максин.

– Тебе нравится вид? – спросил я Сонни.

– Нормально. А что?

– Максин хочет сюда переехать.

– Будем соседями, – сказал Сонни, потягивая виски. – Она не пожалеет. Максин достойна этого.

– Ты давно к врачу ходил, Сонни?

Он пожал плечами и поглядел на бегунов у реки.

– Знаешь, сколько народу в этом городе сидит на таблетках, легальных и нелегальных, или пьет не просыхая? – спросил он. – Градоустроители говорят, мол, Нью-Йорк возрождается, давайте натыкаем новых небоскребов, построим стадион в Вест-Сайде, сделаем все красиво. Забавно, не правда ли, что все эти придурки стремятся здесь жить. Посмотри на них: бегают трусцой, катаются на велосипедах, скачут взад-вперед по этой дорожке у реки, следят за собой. Посмотри, Арти, на этих девчонок с упругими сиськами, на этих финансистов, зашибающих большую деньгу. Полгорода боится потерять свое гнездышко в центре, другая половина – что по нас снова врежут. И все харкают своими легкими. Асбест и прочая дрянь от Торгового центра – поневоле задумаешься, чем мы дышим каждый божий день. Наши дома убивают нас. Фреон, неон, асбест… Знаешь, сколько неоновых лампочек лопнуло, когда долбанули эти самолеты, сколько мы вдыхаем дерьма, названия которого я даже не знаю? Асбест, фигест, – он рассмеялся. – Но цены на недвижимость ползут себе вверх, дружок. – Он поглядел на катера. – Ты знаешь, что «Нью-Йорк Уотервей», который гоняет катера в Джерси, и «Стэйтен-Айленд Ферри» на грани банкротства? Все прекрасно живут у воды и никуда не желают плавать. Я слышал, они закрываются к чертям, но все молчат об этом.

Сонни всегда был брюзгой, а когда фактически отошел от дел, стал ворчать еще больше. Прежде им двигало честолюбие, придавало ему сил, делало изворотливым. Теперь же у него появилось слишком много досуга. Он снова встал, прошел в комнату, поставил диск, старый альбом Арта Блейки.

Усевшись обратно в кресло и закатив глаза, он принялся отстукивать ритм по подлокотнику. Я начал звереть.

– Сядь, блин, и послушай, – сказал он.

Сонни любил джаз, и это было несомненным его достоинством. Он всегда ценил стиль. Давно взял себе роль этакого музыкального эстета пятидесятых. Однажды, когда мы задержались на работе допоздна и напились на пару, то забрели в один клуб, где играл Макс Роуч. Роуч был величайшим из смертных, одним из последних грандов бибопа. [7]Сонни взглянул на него, завороженный, и прошептал: «Улет». Я пытался забыть об этом. Палец отбивает ритм, да, Сонни? Да, сказал он в ту ночь, вот это мое, старик.