Красиво жить не запретишь

Иванишин обернулся быстро, его добродушное, совсем еще мальчишечье лицо выражало озабоченность. Не зря. В четырехкомнатной квартире проживают двое пенсионеров, муж и жена. Еще недавно оба работали в торговле. В данное время, похоже, в отъезде, ибо в квартире часто допоздна во всю мощь орет магнитофон.

Валентин поспешно связался с дежурным, приказал из-под земли достать участкового и прислать на Вересаева, дом семь. Столь категоричен он был по той причине, что знал и не уважал Пастушка. Более того, не раз ставил вопрос: довольно заниматься благотворительностью. Участковый — глаза и уши целого микрорайона.

Пастушок же равнодушно, с ленцой дотягивал выслугу лет. Прав, в свою очередь, и Иволгин: люди — не звери, покидающие на произвол утратившего силу и ловкость собрата. Но Пастушок ничего не утратил, с годами его невозмутимое спокойствие превратилось в прочный, ничем не пробиваемый панцирь. Участковый есть, но фактически его нет, участок безнадзорный. А все почему? Если в любой капстране полицейский — это фигура, безоговорочная власть, у нас, при нищенском заработке и собачьей работе, в милиции полно случайных, ненужных, неумелых людей. И сейчас, Скворцов знал наперед, толку от Пастушка будет мало.

Тот появился из-за угла, на ходу вытирая красное лицо платком. Демонстрация занятости и усердия.

— Кто проживает в седьмой квартире? Хозяева на месте, в отъезде?

— Ну, это надо узнать в ЖЭКе, у меня голова не справочник.

— Поговорим по душам после. Сейчас — мигом двух свидетелей, проверите паспортный режим на третьем этаже.

— Да нет же никакого повода! И время какое! Дом этот тихий, всего-то двенадцать квартир.

— Исполняйте!

Пастушок скрылся в подъезде. Минутная стрелка на часах Валентина подавала столь слабые признаки жизни, что он невольно резко встряхнул рукой. Подождав еще, стремительно пошел к подъезду. И услышал крик, женский, истеричный. Вбежав в приоткрытую дверь седьмой квартиры, Валентин уже знал: не успел.

Маша сидела в изломанной позе на полу, упираясь спиной в кресло. На паркете успела высохнуть узкая кровавая змея.

— Вот тебе и паспортный режим, — услышал Валентин сдавленный возглас участкового. Поднял поникшую голову девушки:

— Маша, Машенька!

И не поверил себе: тело казалось столь безжизненным, неестественно согбенным, но оно было теплое, оно жило. Валентин, ощутив слабое его движение, крикнул: «Скорую!»

— Убита ведь, какая «скорая», — ответил за спиной раздражающий голос Пастушка.

— «Скорую», тебе, идиот, говорят! Телефон в квартире есть?

— Будто бы нет. Гляну сейчас. Да вот он, голубчик!

— Стойте, я сам!

Валентин достал тонкие перчатки, которые, слава Богу, привык носить в кармане летом и зимой, набрал номер «скорой», затем перезвонил Иволгину. Майор ответил односложно:

— Выезжаю.

Скворцов огляделся. Две незнакомые женщины, надо понимать, свидетели — застыли у двери. Пастушок переступал с ноги на ногу, думая, несомненно, о собственной шкуре.

— Вы — соседи? — обратился капитан к женщинам.

— Да, я со второго этажа, неожиданно громко ответила та, что помоложе и, кажется, сообразительнее.

— Хозяев квартиры знаете? Где они?

— Уехали. К внукам, то есть, к сыну. Квартиру, наверно, кому-то сдали, здесь без конца музыка, гулянки.

— Родственников в городе у хозяев квартиры нет?

— Не знаю.

— Есть, есть, сестра Анны Семеновны. И телефон у нее есть, номер не знаю, но вы по фамилии можете найти, — неожиданно засыпала словами полная женщина явно пенсионного возраста. — Перетятко ее фамилия.

В дверь заглянули Гуленко с Павлишиным.

— Игорь! — подозвал Валентин последнего. — Выясни номер телефона Перетятко, сестры хозяйки этой квартиры, Анны Семеновны Михайловой. По рации свяжись, живее!

Прошло минут семь и комнату заполнили люди: бригада скорой помощи, судмедэксперт, Иволгин, Иванцив. Машу, так и не пришедшую в сознание, с опаснейшей, как сказал врач, травмой черепа, увезли в реанимацию. Иванцив молча, шаг за шагом, предмет за предметом, изучал квартиру. Иволгин подошел к стоящему у стола, непривычно статичному Валентину:

— Федосюка ищут?

— Я его, бандюгу, под землей достану… Василий Анатольевич, добавьте людей, нужно перекрыть ему все возможные выходы из города!

— Ты наши возможности знаешь не хуже меня. Попробую подключить областное управление, задействуем выпускной курс школы милиции. Так некстати эта бессмысленная поездка в Киев! Прокатимся, отрапортуем, выслушаем, как плохо работаем, и обратно. Понимаю, когда вызывают на совещания по глобальным вопросам, после чего хоть что-то может измениться. Но раскатывать по каждому преступлению… Ты давай действуй. На завтра планы не меняются.

Вернувшись в райотдел, доложив подполковнику Никулину о происшедшем в доме на Вересаева, Иволгин из его кабинета позвонил в реанимационное отделение, попросил позвать к телефону заведующего. Тот отозвался минуты через две-три, почти агрессивно:

— Мы, к вашему сведению, подчиняемся пока не милиции! Звоните без конца, как будто сами не знаем, что делать.

— Позвольте, Виктор Павлович, это Иволгин. И последний раз звонил я вам, дай Бог памяти, месяца три назад.

— Не вы, так ваш капитан. Нечего мне сказать, не-че-го. В сознание раненая не пришла, положение критическое, минут через сорок соберется консилиум.

— Благодарю. Так я перезвоню после консилиума?

В Одессу Жукровский, попетляв по городам и весям, въехал в полдень. Город у моря и на сей раз не подкачал: день казался скорее мартовским, чем предзимним. Ярко синело небо, светило солнце, белой пеной играло море, шумела, спешила уличная толпа. Подумав, поехал на Привоз, набил сумку снедью, вернулся, купил еще апельсинов, яблок, несколько лимонов, яркие пакетики жвачки. Настроение соответствовало погоде в Одессе. У него было все: деньги, машина, свобода. Он ехал к женщине, которую помнил и желал.

Во дворе хорошо знакомого дома присел на скамейку, обдумывая, какой повод приезда в Одессу в явно не курортное время найти для первого разговора со стариком. Дальше, за рюмкой, они быстро найдут общий язык. А, собственно, нужны ли объяснения? Приехал и поспешил к хорошему человеку.

На звонок никто не ответил, дверь квартиры выглядела пыльной, негостеприимной — иной, чем в прошлый приезд. Что делать? Может, в такую погоду старик сидит у моря, кормит чаек и невозможно предположить, когда вернется. Подождать во дворе? Придется. Но лучше всего отправиться в ресторан, с толком пообедать. Так и сделает: купит путеводитель по городу, отыщет укромное, уютное местечко, посидит часа полтора, а дальше будет видно.

Он начал спускаться уже вниз, когда услышал металлический стук каблучков в подъезде. Приостановился: вдруг… Да, это была она, Наташа. Одна. В модном, прекрасно демонстрирующем ее точеную фигуру кожаном, под поясок, плаще, высоких светлых сапожках, без головного убора. Она о чем-то задумалась и подымалась машинально, не глядя. Изящная, молодая, броско красивая.

Жукровский на мгновение даже растерялся от этого неожиданного везения, но тут же шагнул, улыбаясь, навстречу. Наташа остановила на нем взгляд, затем как бы выдохнула:

— Вячеслав Богданович! К нам?

Жукровский не упустил эту ее обмолвку, шагнул к ней, обнял, поцеловал темную, волнистую прядь:

— О, простите, ради Бога, простите, вы так неожиданно и так вовремя появились, что я на минуту потерял контроль над собой.

— Ну, вы мастер смущать слабых женщин, — не сразу нашла ответ Наташа. — А вашего знакомого нет, он в больнице.

— Что с ним? Вот незадача: как-то не сообразил списаться, предупредить. А в какой больнице, не знаете?

— Нет. Мы мало знакомы, но я могу узнать у его соседки. Прямо сейчас?

— Ума не приложу, как поступить. Вырвался, спешил, а тут закрытая дверь.

— Давайте зайдем ко мне, и вы спокойно все решите. А я напою вас кофе. Или чаем?

— Неудобно, наверное.