Немцы в городе (СИ)

— Смыться не успеваем.

Олли и Тилль тоже выглядывают наружу, и даже Диана находит в себе силы подняться с насиженного кресла и доковылять до окна: к зданию уже подъехали два чёрных ведомственных микроавтобуса с упакованными в них бойцами при полной амуниции — по дюжине на машину. Тут же служебная рация, отобранная у дежурного и до того молчаливо валяющаяся на генеральском столе, издаёт смутные шипения.

— Миша, Миша, вы где? Почему двери закрыты? У вас всё в порядке?

— Всем привет, — функцию переговорщика берёт на себя Флаке. — Миша у нас, и Кирюша, и ещё кое-кто. В здании заложники. Мы за вами наблюдаем. Оставайтесь за оградой. Если предпримите попытку штурма, мы начнём расстреливать людей.

В ответ — тишина, но из окна можно видеть, как тот, что вышел на связь, совещается с коллегами. Наконец он возвращается:

— Докажите, что заложники у вас и они живы.

— На, — Лоренц тычет рацией Мише прямо в губы, — без фокусов.

— Мы, это, их чет…

— Всё, — Лоренц отнимает рацию и сейчас уже говорит в неё сам. — Как слышишь, Миша в порядке.

Снова тишина. На этот раз переговорщик кому-то звонит — наверное, совещается с высоким руководством.

— Ваши требования, — наконец объявляется он.

Все четверо в кабинете переглядываются. Требования? А вот этот пункт в их план совсем не входил. Впрочем, как и вообще всё, что сейчас происходит.

— Мы ещё не решили, — отвечает Лоренц. — Требования выдвинем позже. Но сперва мы просим сюда генерала Кречетова и журналистов.

В это время Линдеманн вполголоса переговаривается с Круспе. Тот на время увёл дрон подальше от Управления — не хватало, чтоб его подстрелили — аппарат ещё может пригодиться. Отложив управление квадрокоптером, Рихард открывает рабочий ноутбук. Пришла пора для его непосредственных обязанностей — для связи с общественностью. “Да”, — спохватившись, шепчет он, будто кроме Линдеманна через наушник его хоть кто-то ещё способен услышать, — “Дианины родители в заложниках”.

Обозначив конец связи, Тилль медленно подходит к тяжело дышащей в углу девушке.

— Дай свой телефон, — неожиданно ласково просит он, и нежность в его интонации заставляет девушку запереживать. Линдеманн никогда так не разговаривал. Что… Что у него на уме?

Получив аппарат в свои руки, Тилль обнаруживает его выключенным. Правильно, с одной стороны — кто же ходит на операцию с включенным мобильником? Загрузив систему, не обращая внимание на непонимающие взгляды коллег, он заходит в раздел сообщений, который по факту включения аппарата начинает активно пополняться новыми. Всё, что Круспе успел ему поведать, оказалось правдой. Отослав сообщение Диане и не получив отчёта о доставке, они (или он?) переслали видео Ольге. Просмотрев запись лично, Тилль прячет Дианин мобильник в свой карман и, обхватывая девушку за плечи, заставляет её вновь опуститься в кресло.

Он никогда её не трогал, тем более так участливо. Наверное, его касания призваны как-то успокоить её, но эффект они производят обратный. Окончательно растерянная девушка смотрит на босса снизу вверх, а Ридель и Флаке наблюдают за этой необычной сценой со стороны, в одной манере сдвинув брови к переносице. Одинаково, не сговариваясь.

— В общем, твои родители в заложниках у Кречетова. Ты только не волнуйся. Мы вычислим телефон, с которого пришло сообщение, мы их найдём, ты же знаешь…

Естественно, ничего она не знает, как и сам Тилль — откуда ему знать? Он не уверен. И сейчас он лжёт бедной девушке, пытающейся постичь смысл только что услышанного.

— Что…

Ридель двигается вперёд, почти грубо отталкивая Линдемана, и позволяет Диане уткнуться носом в свой твёрдый живот. Прямо в белую рубашку, его бессменную белую рубашку с закатанными рукавами — рубашку, к которой не липнет грязь.

— Они… живы? — говорит она в живот Риделя, отчего слова едва различимы.

— Да, — отвечает Тилль как можно увереннее и снова лжёт: он не может знать наверняка, живы они или нет.

— Хорошо, — Диана мягко отстраняется от Олли и привстаёт на трясущихся ногах. — Мне надо в туалет.

Никого не спрашивая, она выходит в коридор, и за ней никто не следует. Здание пусто, и ей нужно побыть одной. Ридель провожает её растерянным взглядом — он должен был это предвидеть! Он получил предупреждение, пришедшее на её телефон той злополучной ночью, и ничего не сделал! Насчёт родителей следовало бы побеспокоиться в первую очередь — но он был так озабочен новостью о ребёнке, что потерял способность трезво мыслить! Он был пьян от счастья и допустил беду. Она его не простит…

Диана не в курсе, делятся ли санузлы в Управлении на мужские и женские — она заваливает в первый попавшийся, не глядя на значок на двери. Даже странно, как реагирует наш организм на смену обстановки — обстановки в буквальном смысле. Едва переступив порог уборной, едва вдохнув холодный сырой воздух, пропитанный хлоркой, Диана несётся к раковине, и её рвёт долго и тяжело. Опустевший желудок ещё содрогается финальными спазмами, и девушка набирает в ладони холодной воды из-под крана и опускает в них лицо. Плевать на косметику — даже на ночную вылазку она отправилась при полном макияже. Прополоскав рот, она опускается на корточки — живот крутит, в боку всё ещё стреляет. Кречетов добрался до её родителей. И она ничем не может помочь. Ни она, ни Ридель, ни кто-либо ещё: все, кто мог бы, сейчас заперты здесь, в здании Управления. Даже если они каким-то техническим чудом и вычислит место, где их держат, даже если туда кого-то и направят — что это решит? Генерал обещал ей месть и он, должно быть, хорошо подготовился. А может быть, родителей вообще уже нет в живых, и она никогда их больше не увидит, даже не найдёт их тел, не похоронит… Стоп, чтобы чего-то там найти, для начала нужно сперва самой выбраться отсюда. Миссия невыполнима. Когда ноги уже затекли, и скорчившаяся девушка была готова рухнуть на пол под тяжестью собственной задницы, Диана с трудом поднимается, хватаясь за край раковины. А ведь они даже не знают, что она беременна. Не знали… Она планировала сообщить им новость после того, как всё это закончится. И теперь она уверена, что этому не бывать уже никогда.

Наощупь выбираясь из уборной, она тащится обратно к кабинету. По пути неосмотрительно задержавшись возле окна, она выглядывает наружу: здание оцеплено, несколько десятков бойцов готовы к штурму в любой момент. Она вдруг понимает, что единственное, что её волнует — это запертый в квартире Тимошка. Ведь она не вернётся, и Олли не вернётся, и её родители не придут, а пёс останется один. Он обречён на голодную смерть или, если соседи спохватятся от безустанного воя

— на смерть не от голода, а от тоски. Да, осознание чётко: она не вернётся. Значит, нужно сделать так, чтобы всё это было не зря. Итоговый фейерверк под занавес шоу-программы. Наконец отлипнув от окна, она уже скорой и почти твёрдой походкой возвращается в кабинет.

— Флаке, где твои отмычки? Вскрывай сейф, доставай список. Мы должны передать его в СМИ, пока время ещё есть. Пока мы… пока мы ещё есть.

Убедившись, что Ландерс и Машка слишком заняты телефонными переговорами и из кабинета Линдеманна высовываться не собираются, а больше в приёмную зайти некому, Фрау Шнайдер наконец позволяет себе немного расслабиться. Размешав тонкой ложечкой стевию в подостывшем кофе, она отставляет чашку в сторону — пить кофе уже совсем не хочется. Кофе — ритуал отвлечения куда чаще, чем просто напиток. Скинув белые сапожки, удачно облегавшие стройные голени, Фрау водружает на стол уставшие ноги в плотных капроновых колготках излюбленного белого цвета, отъехав при этом задницей, впечатанной в кресло на колёсиках, к самому окну — чтобы выпрямить такие ноги, нужно пространство! Узкая юбка тут же задирается, обнажая точёные колени и упругие бёдра. В помещении не жарко, но всё же Фрау расстёгивает пуговицу жакета и даже верхние пуговички бледно-голубой блузки. Костюм от Шанель собирался по частям — размер жакета больше размера юбки, жакет пришлось отдавать в ателье, чтобы ушить в талии, и всё же в плечах он немного туговат.* Несколько медных невидимок, в тон волосам, удерживают тугие локоны от спадания на лицо, но Фрау нет-нет да и проведёт кончиком третьего пальца правой руки за ухом, заправляя невидимую прядку, следуя привычке, которая с ней с детства. Кофе уже остыл настолько, что даже перестал пахнуть: бодрящий аромат, воспетый рекламными роликами, уже едва улавливается в холодной и пустой атмосфере приёмной, и вслед за запахом кофе испаряется бодрость. Покрытые перламутровыми розоватыми тенями веки Фрау закрываются; ресницы, негусто накрашенные, лишь для придания каштановым волоскам черноты, медленно смыкаются, переплетаясь меж собой, скрывая серые щёлочки холодных грустных глаз, пряча их от безжалостного и бездушного света энергосберегающих ламп. “Всего на секундочку, сейчас только глаза отдохнут, и пойду работать”, — убалтывает себя Фрау перед тем, как задремать. Задремать — слишком лиричное слово, и вряд ли оно применимо к действиям мужика в юбке, что откинул кудрявую голову на спинку кресла и задал ритмичного храпака. Полуоткрытые губы, помада, нетронутая нетронутым кофе, вздёрнутый, навострённый в потолок нос, делают Фрау похожей на гигантскую куклу, но звучный храп разрушает очарование сказки. Разрушает его и звонок на стационарный телефон ассистентки.