Пожар

– Да, прислали.

– По мне, надо бы вас назначить!

– Я бы тоже себя назначила, – сухо замечает Гуторская.

– У вас гораздо больше данных…

– Зато она умеет подольститься к мужчинам! – не удержавшись, поддается Гуторская на лесть. – Обошла, кого надо, в ГлавУРСе. Богатый опыт! Вы не видели ее трудовую книжку? Стюардесса, буфетчица на теплоходе, завтурбазой… Трех мужей сменила… Если кто поддержи­вал порядок на складе – так только я. Стольникова со­вершенно безалаберная!

– Вы связываете с этим и случившийся пожар?

– Почему нет? Где руководитель безответственный, там и люди распускаются!

– Безусловно, Евгения Антоновна, безусловно! А за­чем вы в вечер пожара возвращались на склад?

– Что вы хотите сказать? – медленно произносит Гуторская, опешив от неожиданности.

– Я хочу услышать, что вы скажете.

– Забыла сумку с продуктами. Поставила на землю, когда запирала контору. И забыла.

– И в складское помещение не входили?

– Разумеется, нет!

– К сожалению, теперь этого не проверишь. А след­ствие установило, что был совершен поджог!

Некоторое время Гуторская переваривает новость.

– Ничего себе!.. Поздравляю – нашли преступницу! – Она взвинчена, но тон привычно едкий. – Скажите на милость, зачем мне?! Я материально ответственная! За­чем мне поджигать?!

– Можно сбыть «налево» все ценное и ликвидировать полупустой склад.

– Чтобы говорить такие вещи, надо иметь доказа­тельства! – заходится от раздражения Гуторская. – Или помалкивать!

– Вы же просили к примеру, – невинно возражает Томилин.

Кибрит идет по коридору Петровки, помахивая от возбуждения рулончиком ватмана. Входит к Знамен­скому.

Тот поднимает голову от стопы бумаг, переложенных тут и там закладками.

– Ничего, если я тебя оторву? – спрашивает она.

– А вы по какому вопросу? – бюрократическим то­ном вопрошает Пал Палыч.

– Да по служебной надобности. Не угодно ли вам сплясать, товарищ майор?

– Недостача?! – догадывается Пал Палыч.

– Она самая! – Раскатывая рулон, Кибрит говорит: – Я с этой схемой не расстаюсь, уже замусолила… Наверно, археологам и то легче. У меня ощущение, будто с ног до головы в саже, сколько ни мойся!.. Двигаемся мы от передней стены, – показывает она по схеме, – и вот смотри, в этом квадратике что, по-твоему, лежало?

– Как сейчас помню, пальто на меху, Югославия, пятьдесят штук.

– Ни малейшей Югославии! Зола от стеллажей плюс что нападало с крыши!.. Есть и еще. Тут вот рядом значи­лись телевизоры. Они честно сгорели, останки найдены. Зато транзисторы числом восемьдесят явно испарились до пожара!

– Еще?

– Пока все, Пал Палыч. Ведь только начали.

– А я Стольникову отпустил полчаса назад! Хотя… заикнись сейчас о транзисторах, скажут – куда-нибудь перенесли. Чтобы на допросе произнести «недостача», нужны результаты всей вашей работы. Ждать и ждать…

– Но ты-то понимаешь, что недостача была?

– Да… Была недостача. Была… – с оттенком сожале­ния подтверждает Знаменский.

– Однако плясать не собираешься? – Кибрит разоча­рована.

– Зиночка, за помощь огромное спасибо, без тебя – зарез! Но радоваться… Понимаешь, сидела заведующая, истово клялась всем святым, что пожар и ревизия – случайное совпадение…

– И ты поверил?

– Нельзя же никому не верить! Когда верится – верю.

– Я не о том. Но у тебя такой нюх на вранье!

– Я и сегодня ей поверил! – сердится Знаменский. – Даже сейчас верю, что не знала она о поджоге!

– Удивительно! По-твоему, Стольникова – невин­ная овечка?

– Разумеется нет!

– Тогда ты сам себе противоречишь!

– Обстоятельства противоречат. С одной стороны – недостача и ревизия. Чего еще? Ясно. А с другой стороны, я убежден, что пожар для нее неожиданность!

Стольникова выскакивает из «аварийной» у ворот склада – не своего, сгоревшего, а другого. Тут все как-то почище и посолидней. Вахтер важничает, словно церемо­ниймейстер.

– Вы куда, гражданочка?

– Ленка на месте?

– Что еще за Ленка? – одергивает он. – Заведующая складом, товарищ Уварова, у себя.

– К ней я! – порывается пройти Стольникова.

– Минутку! – загораживает дорогу вахтер. – Вам она лично требуется?

– Лично и срочно!

– Обязан доложить. Организация? Фамилия?

– Скажи, Дуся пришла!

– Вы не покрикивайте. Доложу – примет. Или не примет. По усмотрению. – Он звонит по внутреннему телефону. – Елена Владимировна, Сидоров беспокоит. Тут вас Дуся спрашивает… Ясно. Будет исполнено. – Обернувшись к Стольниковой, говорит ледяным тоном: – Велела обождать. Присядьте пока.

Стольникова, округлив от безмерного удивления глаза, садится…

Уварова в своей конторке оглядывает небольшой стол, накрытый к чаю, достает коробку конфет. Она развязывает шелковый бантик на коробке, когда врывается разъя­ренная Стольникова:

– Ты, Ленка, сдурела – держать меня в проходной?!

– Да народ был посторонний, Дусенька. Зачем при чужих?

– Я со мной так обращаться не позволю!

– Батюшки, нервы-то у тебя ходуном. Седуксен по­пей, Дусенька. Таблетки такие. Говорят, помогают.

Участлива и доброжелательна Уварова через край – переигрывает: в ласковой улыбочке скрытое коварство.

– Скоро сама будешь пить! Килами!

– Зачем мне? Я спокойная.

– Сатана ты в юбке!

– Не обижаюсь, Дусенька. Знаю, несчастье у вас. По­советоваться, видно, пришла? Давай чайку. Прошлый раз ты меня поила – теперь мой черед, – и разливает чай.

– Да я у тебя крошки не съем, глотка не выпью! Прошлый раз… прошлый раз ты, подлая… – задыхаясь, начинает она.

– Когда я срок отбывала, – с нажимом перебивает Ува­рова, прихлебывая из чашки, – очень к чаю пристрастилась.

– Срок? – ошарашенно переспрашивает Стольнико­ва. Сбила Уварова ее наскок.

– Ну да, срок. Давненько то было, можно сказать, в другой жизни. Но привычка осталась – крепкий люблю, в красноту.

– Во-он кто ты есть!

– Я есть уважаемый работник, всегда на лучшем сче­ту. Это ты, голубонька, под следствием.

– Врешь, не отвертишься! – Стольникова ударяет кулаком так, что чашки подпрыгивают…

Наташа, племянница Уваровой, и кладовщица по­старше идут по двору, приостанавливаются против окон конторки.

– Кто это у хозяйки? – спрашивает кладовщица.

– Не знаю. – Наташа пожимает плечами.

– Больно расшумелись.

– Нам что за дело? Пошли…

В ссоре Стольниковой и Уваровой произошел между тем перелом. Уварова оставила елейный тон.

– Этот разговор кончен! – непререкаемо произносит она. – Ваша беда – ваш и ответ.

Стольникова клокочет от бешенства:

– Значит, мы с Женей отдувайся, а ты, гадина, в стороне?!

– Потише, переборки тонкие. Тебе первой лучше, что я в стороне. Прикинь-ка, если ума хватит!

– Ну, Ленка!.. Сколько жила – таких не видела!

– Плохо смотрела. – Уварова подливает себе чаю. – Жизнь у нас, конечно, разная была. У тебя чересчур вольготная, вот ты на плаву и не держишься.

– Не отпевай раньше времени! Еще посмотрим!

– Ну что было, того уже не будет. И Костеньки тебе вовек не будет, – ядовито добавляет Уварова. – Убежал ведь? Ай, какой непостоянный! Полгода вы всего…

Стольникова, не совладав с собой, всхлипывает:

– Замолчи, подлюга!..

– Тебе же, Дусенька, добра желаю. Годами ты не молоденькая. Надо постарше себя искать. Той радости, понятно, не будет, но хоть не убежит, – с наслаждением растравляет ее Уварова.

– Кого мне искать – не твоя забота!! Ты говори, как рассчитываться будем?

– Думала я, думала, чем помочь. Если дадут условно – возьму тебя на работу. Допустим, кладовщицей.

– Кладовщицей?! Может, уборщицей?! Змея! Гадюка проклятая!

Стольникова кидается к ней, замахивается.