Банда

И действительно, едва он приблизился к зданию аэропорта, из стеклянных дверей, отодвинув в сторону человека в форме, навстречу выбежал плотный молодой человек в светлом костюме. На ходу пожав Голдобову руку, он взял у него чемоданчик и, легонько направляя под локоть, повел в сторону от главного входа — там можно было выйти на площадь, минуя общий поток пассажиров. Еле заметная зависимость промелькнула в поведении молодого человека, наблюдательный человек мог бы понять, что встретились не просто друзья, встретились хозяин и работник. И Пафнутьев, зажатый в плотной толпе, это понял. Выбравшись на залитую солнцем площадь, он убедился, что Заварзин встречал Голдобова не один, был еще парень — длинный, сутулый, с волосами до плеч. Этот держался в стороне. Не останавливаясь, Заварзин сунул ему в руку какую-то картонку. “Квитанция на багаж”, — догадался Пафнутьев. Длинноволосый тут же метнулся в здание.

Тем временем Голдобов со своим спутником, не торопясь, но и не задерживаясь, пренебрегая таксистами и нагловатыми частниками, прошли к стоянке автомобилей. И здесь Пафнутьев впервые увидел машину, о которой уже был наслышан. Зеленый “мерседес”, играющий искорками перламутра, стоял в длинном ряду машин, выделяясь добротностью и нездешней изысканностью. Он был тщательно вымыт и, несмотря на жару, казалось, хранил в себе свежесть и прохладу.

Забежав вперед, Заварзин распахнул перед Голдобовым дверь, подождал, пока тот усядется, вручил ему чемоданчик со сверкающими уголками и осторожно захлопнул дверь. И только после этого, полубегом обойдя машину, сел за руль. Пафнутьев проводил ее задумчивым взглядом, вынул блокнотик и записал номер.

— На дачу, — сказал Голдобов, сложив руки на чемоданчике.

— Понял, — кивнул Заварзин. — Как отдохнулось, Илья Матвеевич?

— Да ладно... Что тут у вас?

— Представляете, какой ужас... Николая убили, — Заварзин ловко обошел несколько машин и, вырвавшись на простор широкого шоссе, снова перестроился в правый ряд.

— Надо же, — обронил Голдобов. — Жаль... Хороший был парень. Мы с ним... немало поездили. И водитель хороший. Я ему доверял. И помогать приходилось, — Голдобов замолчал, сочтя, видимо, что достаточно сказал о покойнике и можно переходить к делу. — Как это произошло?

— Утром, до начала рабочего дня, двое на мотоцикле..

— В шлемах?

— Конечно! А как же иначе! И это... На ходу из обреза. Сразу из двух стволов. Картечью.

— Попали, значит? — Голдобов неотрывно смотрел на дорогу и со стороны могло показаться, что разговор совершенно его не интересует, что слова он роняет только чтобы не заснуть.

— Оба заряда в грудь, Илья Матвеевич... Он скончался на месте, до скорой, до милиции... Ларису возили на опознание, она там потеряла сознание, когда увидела...

— Выходит, опознала, — кивнул Голдобов.

— Да, лицо оказалось нетронутым, чистое лицо было у Николая.

— Да-да, — кивнул Голдобов. — Ты говорил с ней?

— Не получилось.

— Что так?

— Пьет. Все время пьяная, Илья Матвеевич. Как ни позвоню — еле языком ворочает. Меня даже не узнает. А словечки у нее еще те... Приложит — не разогнешься.

— Знаю я, какими словечками она иногда пользуется. Пусть. Попьет, попьет, душа устанет, опустеет. И отойдет. А что следствие? Началось?

— Да, поручили какому-то охламону... Он до этого занимался незаконными заселениями квартир, самозастройками, семейными скандалами... Я видел его. Мурло. Но вышла небольшая накладка. Этот Жехов...

— Знаю, — оборвал его Голдобов, и Заварзин понял, что продолжать об этом не следует, что не только он докладывает Голдобову о происходящих событиях. — И еще... Не забывай про Ларису. Понял? Все, что нужно, у нее должно быть в неограниченном количестве. Она больше лимонную любит. Охлажденную.

— Сделаю.

— Опять же следователь с ней захочет поговорить... Пусть бы они встретились попозже... А то она сейчас малость не в себе, может что-то лишнее брякнуть. С ней это бывает. Ты приглядывай за ней... Поплотнее.

Машина свернула в сторону от города и понеслась по асфальтовой дороге, хотя и узкой, но свободной. По обочине стояли сосны, с каждым километром они становились гуще, массивнее и наконец машина свернула на незаметную дорожку, над которой висел знал “въезд запрещен”. Через несколько минут “мерседес” остановился у железных ворот, выкрашенных зеленой краской. Заварзин открыл ворота, въехал во двор.

Здесь зной не ощущался, в тени сосен стояла летняя прохлада. Пройдя по дорожке, усыпанной сухими сосновыми иглами, Голдобов придирчиво осмотрел дачу — двухэтажное сооружение из новых бревен. Высокое крыльцо выдавало наличие подвала, направо шла застекленная терраса. Еще одна терраса, открытая, выходящая прямо в сосновые ветви, была на втором этаже.

— Сауна? — спросил Заварзин, когда они оказались в большой комнате.

— Потом. Все потом.

— Рюмка водки?

— Можно... И поговорим, — Голдобов со вздохом опустился в большое плюшевое кресло.

Заварзин вышел и через несколько минут вернулся с небольшим подносом, на котором стояла запотевшая бутылка “Московской”, тут же светилась уже открытая баночка красной икры, щедро нарезанные ломтики копченой осетрины были прикрыты кружочками лимона. И черный хлеб — он знал вкус хозяина. Не говоря ни слова, Заварзин наполнил стаканы водкой.

Голдобов окинул взглядом столик, убедился, что есть все необходимое для беседы, поднял стакан в приветственном жесте.

— Будем живы, — сказал он и, не торопясь, выпил с каким-то чувством освобождения, будто долго сдерживал себя и вот, наконец, смог поступить, как давно и нестерпимо хотелось. Осторожно поставил стакан, бросил в рот кружок лимона, зачерпнул ложку икры. — Ну, что, вроде как обошлось?

— Как нельзя лучше. Значит так, Илья Матвеевич, все сделал новый парень. Никто из наших даже руки не приложил. Мы все чисты и перед Богом, и перед законом.

— И как удалось?

— Парнишка оказался глуповатым, откровенно говоря... Сказали ему, что нужно одного типа припугнуть. Он и обрадовался — приключение, дескать. А в последний момент холостые патроны я заменил на боевые. Он и саданул из двух стволов сразу. С мотоцикла, с ходу. И тут же скрылись. Все. Ищи-свищи ветра в поле.

— Но теперь-то он знает, что стрелял боевыми?

— Теперь он и место свое знает.

— Его не пора...

— А зачем? Он один виноват... Все происшедшее — результат его неосторожного обращения с патронами. Если что-то вякнет — на себя же вякнет. А убирать рано. Пригодится. Этот парень, как выяснилось, неплохо стреляет.

— И он... Пойдет?

— А куда деваться? Жить-то хочется. Ведь знает, что за Пахомова светит в лучшем случае пятнадцать лет. Нет, с ним все в порядке. Он вполне управляемый.

— Ладно, покажешь как-нибудь. А второй?

— Проболтался Жехов... Этот следователь, даже представить не могу, как ему удалось... Захватил Олежку в какой-то подворотне, приволок в милицию и выдавал из него одну фамилию...

— Какую?

— Генеральскую. И когда тот узнал...

— Впал в гнев и неистовство? — усмехнулся Голдобов, наливая себе вторую дозу. Заварзину не налил. И тот не решился добавить себе сам.

— Не то слово, Илья Матвеевич! И приказал — немедленно! В тот же вечер. Что и было сделано.

— Дело завели?

— Никакого дела. Оказывается, Олежка по пьянке сорвался с балкона. Представляете, напился и воспылал неудержимыми чувствами к своей соседке... Живет рядом с ним одна, прости Господи... Понимаете. И полез. И, конечно, сорвался. Несчастный случай.

— А парень был ничего, — протянул Голдобов. — Ты плесни себе... Не робей. Что-то в последнее время нам с тобой частенько приходится пить за упокой... А эта женщина... Соседка... Она подтвердит?

— Уже подтвердила.

— За ней бы присмотреть.

— Я предупредил ребят. Они будут наведываться. К ней стоит наведываться, — ухмыльнулся Заварзин. — Один раз сходят, а потом их поганой метлой оттуда не выгонишь.

— А вот этого не надо, — Голдобов поставил пустой стакан на поднос. — Когда происходят подобные вещи, начинается нечто непредсказуемое... Николай Пахомов — свежий тому пример.